Путь голема

– Но я… я… Меня не правильно поняли. Я совсем не думал… точнее думал, что он о музыке…

– Мне перевести им твои слова? – кивнул он за спину.

Я отрицательно покачал головой. Я боюсь пчел.

– Значит продолжаем. К вам присоединятся недобитые остатки повстанцев. Гонца им я еще вчера вечером послал. Так на всякий случай. Чтоб в курсе были. Народ поднимется…

– Шансы?

– Час. Может два продержитесь. Даже если приличную армию сколотишь, император из других миров гвардейцев и карателей подтянет. Против солдафонов вы может и погеройствуете, а против этих….

– Третий вариант такой же пустой, как и этот?

– Возможно. Ты убьешь императора.

Я расхохотался так, что весь кабак оторвался от своих дел, уставился на меня.

Как только они вернулись к своим делам, Сухов продолжил:

– Один честный поединок и твои друзья на свободе.

– Глупость. Во-первых – император меня пополам порвет даже с голыми руками. Я был героем с фляжкой в кармане… Во-вторых – ты сам говорил, что это внутреннее правило империи. Значит, мне придется стать имперцем, много лет ползти по служебной лестнице и наконец, если повезет умереть от руки императора. К этому времени от моих спутников и костей не останется. И в-третьих – как только я стану имперцем, все мои действия будут направлены на благополучие и развитие империи. Их общественное «Я» не позволит мне отпустить старых врагов.

– Ну, если ты такой умный, думай сам, – обиделся Сухов. Он пересел за соседний стол и присоединился к игре в кости с купчишками. Гремят, сталкиваясь в латунной чашке костяные кубики. Удар о стол и томительное ожидание. Дальше радостные возгласы победителя и чертыхание проигравших. И горстка монет в центре стола переползает к Сухову.

Ковыряясь двузубой вилкой в тарели, я впал в раздумья. Первый вариант, не смотря на всю его соблазнительность, отметаем сразу. Не по-людски это. Мы не всегда ладили, бывало ссорились а Ильич вообще… втянул нас в эту историю. Не смогу я их бросить. Не смогу. Храбрости не хватит потом с кошмарами бороться. Вариант второй… Собрать армию и штурмовать город… Димыч – полководец. Курам на смех. Я даже в компьютерные стратегии толком играть не умел. Мои армии гибли быстро и позорно даже на самых легких уровнях. А тут живые люди. Они пойдут за мной неумехой… даже думать не хочу, что получится. Бойня. Да и какая армия – бандюки, селяне и фанатичные качки. А против нас солдаты, гвардейцы, каратели, драконы и еще какие-то оборотни с зверами припоминаются. И сам император, который целой армии стоит. Шурави чертов. Третий путь… Пусть возьмут меня в солдаты, научусь ругаться матом. Я и учебку не переживу.

Все, вариантов больше нет. И нет времени. Кто знает, когда император казнь учинит. Не сомневаюсь, она будет публичной. Так сказать в назидание…

– Нельзя так много думать, – похлопал меня по спине подсевший Сухов. – Давай споем, а то публика заскучала.

Взяв гитару, он умостился на краю стола, поставив ноги на лавку. Стоило зазвенеть струнам как публика, оставив свои дела, повернулась к нам.

– Не будь букой, – пнул он меня ногой. – Люди ждут. Дай им кусочек своей души. Я тебе даже завидую. Я их наизнанку выворачиваю, но так как ты…

– Это всего лишь песня была, – сдвинул я плечами и потянулся за инструментом.

– Дело не в песне. Дело в душе. Ты когда поешь, то открываешь свою душу для них. Они чувствуют то же что и ты. Боль, тоска…

Пальцы нащупали клавиши. Баян вздохнул

– С твоим настроением только поминальные петь, – хмыкнул Сухов. – Ну да ладно. Пусть обрыдаются.

Ой, мороз, мороз,

Не морозь меня,

Не морозь меня, моего коня.

Не морозь меня, моего коня,

Моего коня белогривого.

Круглолицая некрасивая официантка присела на краешек лавки напротив меня. Она аж рот приоткрыла, ловя каждое слово. Роденовские формы, прикрытые грубым платьем не первой свежести, покачиваются в такт музыке. Поросячьи глазки с бесцветными ресницами безотрывно следят за моими пальцами.

Моего коня белогривого,

У меня жена, ох, ревнивая.

В ложбинке меж необъятных грудей такое неуместное украшение. Молочного цвета полупрозрачный шар в грубом медном обрамлении в виде паутины на потертой цепочке.

Я сбился. Пальцы побежали невпопад. Баян напоследок рявкнул что-то несуразное и затих. Публика недовольно загудела.

– Ты чего? Песня такая душевная…

Я улыбнулся в ответ и вжарил гопак. Загремели, сдвигаемые в стороны столы, и народ понесся в пляс. Грусть и слезы были забыты в один миг. Сухов был прав насчет души. А моя душа пела и ликовала. Такого дикого танца, я даже на свадьбах не видел. Даже на второй день, когда гости забывают, зачем собрались. Каждый гарцевал, как горазд. Стонал под ногами дощатый пол. Шаталась в тяжелых шкафах посуда. Грохнулась с крючка лампа, чуть не устроив пожар. Толстая хозяйка скакала так, что под ней лопнула половица. Бандюки устроили показательный танец с мечами не хуже казаков. Даже Сухов отложив гитару ринулся навприсядки в пляс. Каратели с интересом наблюдали за дебошем, отстукивая ритм ногами. Даже их проняло.

– Хух, ну уморил, – тяжело дыша сказа он, когда я закончил. Заправив за пояс потемневшую от пота гимнастерку, он приложился к кружке. – Аж сердце из груди выпрыгивает. Ты видел, что хозяйка творила. Я боялся, что или кабак развалит или кого затопчет.

– Официантку, которая сидела напротив меня видел?

– Ну?

– Не нукай! Зови сюда!

– Зачем? Понравилась? – он поморщил нос. – Ну и вкус у тебя…

Что-то в моем взгляде заставило его немедленно заткнуться и позвать девушку.

– Садись, – указал я ей на лавку рядом с собой. – Сухов будешь переводчиком.

– А свечку тебе не подержать? Да ладно, ладно, не кипятись. Конечно, буду.

– Скажи, что я хочу купить ее украшение. Сколько оно стоит? – я положил на стол мешочек. От звона монет поросячьи глазки жадно заблестели, потом уставились на меня, и было в них что-то такое, что мне сильно не понравилось.

Девушка квакнула глубоким грудным голосом, подстать телосложению.

Сухов рассмеялся.

– Не повезло тебе Димыч, – сказал он, вытирая фуражкой глаза. – Ой, как не повезло. Ты даже не представляешь!

– Не тяни. Что она хочет?

– Она говорит, что это украшение типа семейная реликвия, и оно не продается… Но..

– Но, она готова отдать его тебе в обмен на сына, – он закрыл лицо руками и затрясся от беззвучного смеха.

– Какого сына? – поползли у меня брови вверх.