Вечный двигатель

Развернул припасы, поставил на огонь сковороду. Что-то сложил в холодильник, закрыл его. Замер, задумавшись, снова открыл и достал бутылку… Толя выключил светильник, на стенах мерцали причудливые тени. Забрался за Надю, залез под одеяло – она не реагировала.

Глубокая ночь, слабые блики, рожденные непонятно откуда взявшимся светом, лежали на лице Анатолия. Он вдруг резко открыл глаза, взгляд оцепенел, чуть повернул голову. Точно – шли слабые, странные звуки. Резко повернул голову, место рядом с ним было пусто. Собранно сел, внимательно вслушался. Откинул одеяло, встал, включил верхний свет – от кушетки тянулся в ванную (смешанный санузел) мокрый след.

Анатолий осторожно подошел к двери, наклонился, слушал. Открыл дверь. На полу, с закрытыми глазами, с обликом предельного изнеможения, в ночной рубашке, привалившись к стене, сидела Надя. Вокруг лежали пятна крови. Толя резко упал на корточки, непомерный испуг бился в глазах; оторопь вязала рот – вываливались какие-то нелепые звуки. Можно было различить:

– Надюша, что же… ты давай… того… – Он пытался растормошить женщину, и видно было, как трудно дается ему прикосновение. – Ты тут давай… не того.

Надя очень тяжело, медленно открыла глаза. Ясно, упруго смотрела в человека. Голос был неживой, слово тяжелое, роняющееся:

– Ты… уйди. Я сама.

Толя встал, мина испуга не исчезла. Он повернул голову… и увидел. В унитазе, прямо в сливной дыре торчало некое, как бы покрытое живой пленкой. Это некое было сморщенным, несуразным. Верхняя часть – круглая. Различались черты лица: определенное подобие сомкнутых глаз, носа. Вот нечто – горизонтальная полоска, напоминающая рот. И это нечто… шевелилось.

Дикий, нелепый писк вырвался из уст мужчины. Он наотмашь ударил ладонью Надю по лицу, опрометью выскочил из ванной.

Метался по комнате – суетились руки, тряслись губы, голова вжалась в плечи, гримасы крайних чувств сменялись на лице. Горло издавало какие-то суматошные, раздрипанные звуки… Вдруг резко остановился, возникла ответственная осанка, сосредоточился взгляд – голова несколько склонилась в тяжелом раздумье. Толя подошел к двери, поднялась рука, выдавая намерение постучать – остановилась. Открыл дверь, Надя находилась в прежней позе. Наклонился, взяв подмышки, начал поднимать женщину. Она помогала. На руках отнес ее на постель, накрыл одеялом. Надя, устроившись, закрыла глаза и замерла.

Склонился, коротко и нежно тормошил, неуверенно говорил:

– Надь, я скорую вызову.

Она резко открыла глаза, на мужчину взгляд не попадал.

– Не смей! – голос был четкий, ответственный. Глаза тотчас закрылись, оставив непререкаемое выражение лица.

Анатолий сел на стул, локти упирались в колени, сильно глядел в пол. Встал, медленно подошел к двери ванны, замер – все так же угрюмо взгляд бил в пол. Голова поднялась, на лице возникло нечто возле улыбки – усмешка над собой, демонстрация подчинения обстоятельствам – отошел, расторопно проследовал на кухню. Достал бутыль, внимательно разглядывал остатки. Пил из горлышка – тягуче, до конца.

Стена в забытых полыньях, немой радиоприемник, слабые конвульсии паутинки – небытие. Толя безучастно сидел за столом на кухне. Владела неподвижность – подпирал ладонью подбородок, глаза слепо смотрели – держалось высокое выражение умиротворения. Впрочем, пальцы свободной руки выстукивали вполне стройный ритм.

Вдруг из комнаты донеслись неясные звуки. Толя медленно, нехотя перевел взгляд туда. Трудно встал, направился… Надя медленно ерзала по кушетке, издавая странную череду звуков – кряхтенье, стон, обрывки слов. Глаза широко раскрытые и неподвижные выдавали боль.

– Что? – участливо спросил Анатолий, сел рядом. Двинулась рука с намереньем прикоснуться, но угадала на живот – замерла не доходя, отодвинулась.

– Н-не знаю… – Голос удался заполошным, дрожащим. – Кажется, второй идет.

Толю стиснуло оцепенение, изморозь прохватила лицо. Впрочем, недолго. Он встал, глядел на Надю, молчал – явно не знал, что делать.

Вдруг она широко, неестественно взвилась, рык вырвался из горла. Однако тело видимым усилием воли вскоре набрало нужную позу. Села, развернулась, пытаясь встать. Толя бросился помочь, впрочем, подхватив под руку, усилия не делал, боясь причинить плохое. Надя поднялась, гримаса боли искажала лицо, но голос был четкий, хоть и глухой:

– Ты со мной не ходи, я позову.

Толя, придерживая, проводил до ванной.

– Давай скорую все-таки вызовем, – звук получился нерешительный.

– Не вздумай! – зло сказала роженица, закрыла за собой дверь.

Человек стоит посредине комнаты, глаза полуприкрыты, руки немилосердно трут лицо, вырываются глубокие, шумные выдохи – бессилие, страх, отчаянье смешаны в нем… Опадают руки, подходит к двери на балкон, открывает настежь. В комнату врывается злая ночь – далеко всполохнулись занавески. Анатолий неподвижен, глаза, не мигая, смотрят в мглу.

Прошло время. Надя лежала на кушетке, под одеялом. Глаза были закрыты – вряд ли она спала. Толя, уже в одежде, сидел за столом в комнате. Руки были сложены, как у ученика за партой. Сеял слова:

– С Лидой дружить начали класса с шестого. Вообще-то, мы соседи – их изба через проулок. А чего ты хочешь, в деревне так заведено, родители вместе – и дети! И потом, у нас полдеревни староверы – кержацкой породы. Нас, почитай, уж годам к пятнадцати сосватали… А чего, девка она справная – коса, то-се. Хотя… пишет, что волосы обкорнала… – Покаянная улыбка мельтешила у Толи, взгляд двинулся к кушетке. – Но если честно, мне в армии одна девчонка нравилась, дочка нашего майора. Похоже, и она меня привечала. – Поспешно оправдывался: – Только не было ничего!

Мужчина убрал взгляд, в сузившихся глазах он стал холодным. Молчал. Поинтересовался:

– Ты как?

Вопрос, вероятно, застал врасплох, женщина растворила очи, соображала. Нашла ответ, неуверенный:

– Нормально. – Пояснила: – Глаза болят, ровно давил кто… И тело горит, будто кожи нет.

– Ты бы поплакала, – предложил Толя, тотчас, впрочем, поник, веря в бесполезность просьбы.

Надежда опустила веки, но ненадолго. Говорила сурово, отчетливо:

– Ты вот что… ребят бы надо на балкон вынести. Вообще прибраться. Займись-ка.

Толя послушно тронулся к ванной, остановился. Развернулся, зашел на кухню. Порывшись, достал матерчатую сумку. Вытряхнул из нее сор. Деловито двинулся в санузел.

Сумка наполнилась содержанием. Когда судорожно открывал тугую дверь балкона, предмет несколько раз тупо ударился о подоконник. Угрюмо дохнула спекшаяся ночь. Снова с безучастным лицом шел в ванную, убирался – отчего-то одолела мания порядка. Далее в прихожей размеренно надевал пальто, шапку, сапоги.

В проходной военной части заспанный дежурный узнал не враз – и верно, шарф перекашивал половину лица, от лилового уголка рта безобразно чернела глубокая морщина, пустые глаза сосредоточились на конце носа, из-под шапки уныло торчал клок волос. В казарме долго ковырялся в замке некой двери – здесь содержался строительный скарб – долго и зло рылся в закромах. Наконец победно поднял на свет трехлитровую банку со спиртом – глаза потеплели.

Миновали три дня. Анатолий сидел за столом комнаты, изрядная рыжеватая щетина заслоняла лицо. На столе неряшливо лежали объедки, в банке отсвечивали остатки спирта. Движения получались квелыми и бесцельными, взгляд скверен. На кушетке периодически барахталась – надо думать, в попытках подняться – и издавала жалобные звуки Надя. Толя соучаствовал, бросая взор, глядел безмятежно. Убирал глаза.

– Вот заработаю деньги, – мечтал человек, – и махнем мы с тобой в Сочи. А чего! – как два пальца. Я работаю, Надь, как… как!.. не знаю кто… – Губы кривились в кислой улыбке, веки мигали замедленно, с томительной периодичностью.

Уяснив, тем временем, безнадежность попыток, Надя стремительно увяла – правда, решение пришлось на движение изворотливое, отсюда теперь поза была совершенно немыслимая.

– Представь, галька, пальмы всякие. Это тебе не ля-ля-тополя! Куплю коры остроносые – армяне делают. А тебе широколобую шляпу.

– Широкополую! – обиделась Надя. Голос, между прочим, был достаточен.

Толя остался несгибаем:

– Пускай! Все равно куплю… – Плотоядно продолжал разворачивать перспективы: – И на пароходе прокатимся. Потому что белый. И в дендрариум зайдем – мне про него кореш по армии рассказывал… – Толя сник. – Я ведь на Даманском, под Хабаровском служил, в погранвойсках. Воевать не довелось, но повидал косопузых. Эх, время было!.. – Улыбался, опускал взгляд на стакан. – Ну ладне – бог на рюмку, я на край, пей, Толяна, не хворай.

Надя, между тем, отыскала решение. Если прежде она пыталась сесть рывком, но туловище перевешивало ноги, то теперь придумала ловкий способ. Рационализатор подползла к краю кушетки, свесила руку и уперла ее в пол. Одновременно то же самое проделала с ногой – получили две точки опоры. Остается отыскать еще одну: как мы знаем, треугольник есть бескомпромиссная по устойчивости опорная фигура. Правда, тут произошла задержка. Действительно, чтобы приспособить еще одну конечность, приходилось временно находится на двух – а это чревато. В общем, Надя свалилась на пол. Ну, а уж тут-то – весь мир наш… Толя с пониманием наблюдал за экзерсисами подруги.

Как ни странно, поднявшись, Надя быстро обрела пристойную координацию – подошла, вполне надежно села за стол. Рука тут же механически поймала пустой стакан, вслед этому сосуд, скребя стол, двинулся ближе к банке. Надя молчала и сосредоточено смотрела на вожделение. Все являло просьбу налить. Толя тоже молчал – изучая, рассматривал знакомую… и не делал никаких движений. Надя, уяснив намек, без слов убрала стакан. Поникла… Вдруг в ней зацвела субтильная улыбка. После невеликого молчания разговаривала:

– И зря ты так говоришь. Все я рассмотрела, парень были и девочка. Парнишка – первый. – Умильно тянула: – Волоса-атенький…

Лицо налилось обиженной миной, канючила:

– Граммулю всего! – Повторились манипуляции со стаканом. Результат остался тот же.

Надя встала – теперь ее пошатывало. Легла обратно на кушетку. Закрыла глаза, замерла. Ее отчетливый голос распихнул тишину: