Жернова

– Слышишь, служивый, – перед ним стояли два молодых человека в тёмных расстёгнутых сюртуках, с непокрытыми головами. Фуражки оба держали в руках, обмахивались ими, как веерами. Один из них опирался на трость.

– Скажи-ка, братец, – заговорил тот, что выше ростом, с трудом отдышавшись. – Ты давно здесь сидишь?

В первое мгновение Труханов хотел, было, напомнить молодым людям о культуре и правилах поведения, но вдруг осёкся. Пронзила мысль: эти люди чем-то связаны с его находкой. И не ошибся.

– Ась? – мгновенно в памяти всплыл вдруг солдат-кучер, что погиб на перевале Хингана.

– Здесь давно сидишь? – с ноткой нетерпения переспросил молодой человек.

– Здеся? – образ солдата гармонично и непринуждённо встраивался в теперешнее состояние капитана Труханова. – Нет, недавно. Уснуть ишшо не успел, барин. Только-только дремать стал, так вы помешали. Ишшо лишь глаза сомкнул, и вы тут. Какой сон? Как япошки, прости, Господи, исподтишка, покоя нигде нет от вас.

– Откуда ты такой? Зовут-то тебя как? – тот, что поменьше ростом, нервно притопывал на месте, всё время оглядывался, не забывая тростью шевелить опавшую хвою под скамейкой и вокруг сосны.

– Меня? – капитан пальцем ткнул себе в грудь: уже полностью играл роль раненого солдата. – Петря меня зовут, барин. Пет-ря! Вяцкие мы, это что б вы знали. Раненые мы шимозой японской. Вот, – вытянув вперёд больную ногу, рядом поставил костыль. – По самое это… пятку как корова языком…

– Здесь ничего не находил?

– Здеся? Нет, не находил, – для пущей важности стал елозить на скамейке, крутить головой, искать руками вокруг себя, даже привстал. – А что я должен был найти тут, барин? – невинно обратился к высокому молодому человеку.

– А кто до тебя здесь сидел? – опять спросил меньший, не удостоив ответом раненого.

– Кода я давеча шкондылял сюда, парочка здеся сидела: парень и девка. Скажу вам по секрету: ни стыда, ни совести. Сидят, милуются. И это средь бела дня, на виду у людей?! Где стыд? Я спрашиваю: совесть где? Святое совсем потерял люд честной, народ православный. Бога забывать стали. Пока мы там кровушку проливаем, за Русь-матушку это… бьёмся, эти здеся вон что вытворяют! Целуются при честном народе. Как можно? Прости и помилуй мя, Матерь Божья, – истово перекрестился больной.

– Ну-у, завёл шарманку, дярёвня. Где та пара?

– Кака пара?

– Дураком не прикидывайся, служивый, – нервно заметил высокий. – Сам только что утверждал, что сидели здесь парень с девушкой. Ты их знаешь? Встречал раньше?

– Так бы сказали, где те бесстыжие подевались. А то вокруг да около. Я знать их не знаю. И видеть не видел. Впервой это… и вас бы глаза мои не видели.

– Да не бранись ты! Ну, и? И где они?

– Слухайте, раз так хочется, – раненый настраивался на серьёзный разговор, готовился долго и обстоятельно рассказывать о своём ранении; о душевных переживаниях; о чувствах, что одолевали в тот момент. – Мне здеся нравится отдыхать в последнее время. Как только освобожусь в госпитале от лекарей, так сразу сюда бегу. Тишина это, покойно, как на хорошем кладбище или в церкви. Душа отдыхает тут. Обычно никого нет на лавке под деревом. Благодать Господня, во как: сиди, отдыхай, а то и вздремнуть можно защитнику это… чисто рай для меня. Да-а-а. А тут смотрю, сидят, как голубки. Ну, сидели бы, ворковали бы, пусть. Простительно, коль дело молодое. Но лобызаться?! Средь бела дня? На виду у честного народа?! Обняли один другого, как склеились. Трутся друг о дружку, что караси в грязи. Тьфу, прости господи! Ну, я и кашлянул для порядка. Мы же всё-таки культуре как-никак это… обучены были в нашей пулемётной роте. Ротный поручик это… втолковывал, наказывал даже, под ружьё ставил. Пришлось кашлянуть мне, потому как культурные мы. Так они как сорвались отседова и убёгли. Вот я на радостях-то и по привычке вздремнуть решил. А тут вас нечистая принесла, прости господи, не ко времени и не к месту будет упомянуто, – и снова осенил лоб крестным знамением.

Труханов удобней пристроился на скамейке, лучше запахнулся, ёрзал, выбирал положение для больной ноги, пытаясь вызвать чувство сострадания, или, в крайнем случае, хотя бы понимание. Но и не переставал возмущаться:

– Ходют тут, ходют… то милуются средь бела дня, прости господи. То вопросы глупые задают. Умному человеку и невдомек больного, раненого солдатика обижать, тревожить за зря, а эти… Никаких понятиев об культуре. Нет на вас нашего ротного командира. Обучил бы в один момент. А так покоя от вас нет нигде. А говорили, что, мол, отдохнёшь, солдат, в госпитале. Ты, мол, защитник… этого… Отечества родного. А им, защитникам Руси, мол, почёт и уважение. Как бы ни так. Отдохнёшь с вами, ага, я так и поверил. Там, на фронте, япошки косорылые не давали покоя, всё пытались отправить на тот свет; здеся – свой брат православный в душу норовит залезть с грязными лаптями, наследить там. Тьфу! – и снова осенил себя.

– Ну-ну, служивый. Не бранись, – примирительно заметил высокий. – Не ворчи. Спи. Поправляйся. Такие вояки, как ты, нужны России, очень нужны. Война-то не закончилась, – хохотнув, похлопал по плечу раненого. – В окопы, братец, в окопы! Там твоё место.

Молодые люди уходили скорым шагом, что-то оживлённо обсуждая, размахивая руками.

Пётр Сергеевич ещё некоторое время посидел на скамейке, соображая, привыкая к новому внутреннему состоянию себя, как другого человека, доселе не бывшего в ипостаси лгуна и вора; к новой мысли, что никому он рассказывать о своей находке не станет.

Да, это противоречит не только дворянской и офицерской чести, но и христианской морали. Всё это он прекрасно понимает, однако, это так. Вот он – выбор! Вот так дилемма! Голова кругом.

«Чёрт побери! В конце концов, нормальный человек не носит при себе такое богатство. Тут дело нечистое», – то ли оправдывал себя за столь неблаговидный поступок, то ли утверждал свершившийся факт. Но был внутренне рад такому развитию событий.

«Значит, Господь услышал мои молитвы, раз снизошёл с находкой», – и всякий раз перед глазами маячили мама с сестрой, имение столбовых дворян Трухановых, парящее в лучах заходящего солнца.

– К чёрту совесть! – выдохнул из себя капитан. – Думать о будущем надо, а не засорять мозги высокопарными принципами. Я что, дурак, отказываться от таких деньжищ? Хотел бы я посмотреть на себя – праведника голоштанного, прости, Господи. С нами поступают по совести? Как бы ни так…

Уходил из сквера уверенный в правоте своих действий. И страсть как хотелось пересчитать деньги в найденном кожаном мешочке. Только бы сумма оказалась подходящей. Уж тогда у него точно появится возможность вернуть всё «на круги своя». В первую очередь маму забрать из приюта мадам Мюрель; сестру – из монастыря. Если не удастся выкупить родовое имение (вдруг не хватит денег), то можно снять комнаты в Смоленске на первое время. А там… а там, как Бог даст. Но это уже будут шаги вперёд, в будущее, к восстановлению доброго имени семьи столбовых дворян Трухановых.

Да, о спланированной акции банкира Лисицкого… падлец ещё тот. За ним не заржавеет совершить подлое дело. Впрочем, и вся его жизнь – сплошная подлость.

Пётр Сергеевич знал этого человека очень хорошо.

Больной не спешил в госпиталь к людям, стараясь остаться наедине с собой, воскрешал в памяти прошлое. Оно в последнее время не давало покоя капитану, терзало душу больше, больнее, чем рана физическая. В последнее время неприятности словно ждали своего часа, чтобы обрушиться на род столбовых дворян.

…Управляющий банком Михаил Ананьевич Лисицкий когда-то при жизни отца был другом семьи Трухановых. Сейчас слыл не только богатым человеком, но и завидным женихом. Три года назад безвременно скончалась его жена – тихая и неприметная Лариса Максимовна. Муж горевал и строго соблюдал положенные церковью и нормами приличия светского общества для его статуса вдовца сроки. Но, ни дня лишнего, ни единого! Видимо, решил, что мёртвым – мёртвое, а живым надо думать о жизни. Вот он и думал. Практичный.

Спустя ровно год после смерти жены зачастил банкир в имение Трухановых. Вдруг проснулась любовь к природе по его словам; восхищался чудесной красотой, что открывалась в округе замка.

– Как я вам завидую: живёте в таком прекрасном месте, вдали от людей, от суеты. Здесь и умирать в благость, а не только жить.

Впрочем, так оно и есть: красиво! Нет, не то слово. Изумительно! Именно это определение, по мнению Петра Сергеевича, соответствует истинной оценке красоты и привлекательности местности. Он, потомок и наследник рода Трухановых, обожает и обожествляет родовое гнездо. За свою недолгую жизнь ему довелось побывать во многих имениях, других богатых домах. Да, красиво. Хотя… в большей степени вычурно, а, зачастую, и аляповато, с видимым безвкусием выставляли люди своё богатство на всеобщее обозрение, кичась показной роскошью, пряча под показушным, помпезным оформлением жилищ свои тщеславие, убогость и скудоумие.

Совершенно не то у них, в имении Трухановых. Несколько столетий оно доводилось до архитектурного совершенства многими поколениями обитателей, где каждый из них вносил свою, выстраданную и обогретую душой эстетическую частичку в оформление, предварительно посоветовавшись не только с родственниками, но и приглашали знаменитых архитекторов. Ничего лишнего, всего в меру, тонко, со вкусом, и, что не маловажно, со смыслом, с глубоким смыслом. Начиная с фамильного герба рода Трухановых над входом и заканчивая домиком для прислуги, конюшнями, каретной. Даже деревни, в которых жили верноподданные помещиков Трухановых, всегда строились и развивались строго по указанию бар. Широкие, чистые улицы, ровные ряды изб, обязательные общинные дома и площадь в центре населённого пункта. Церковь, правда, одна на все деревни, один приход. Так же одна церковно-приходская школа.

Само имение стоит на небольшой округлой горушке, что поднялась над лесом на берегу Днепра рядом с московским трактом. Окружённое деревьями, построенное итальянскими зодчими ещё во времена царствования Екатерины II, оно парило над окрестностями, выгодно и удачно выставив себя на всеобщее обозрение. Особенно хорошо смотрелось здание со стороны реки вниз по течению на закате дня. Нежная, мягкая белизна мраморных колонн в лучах заходящего солнца приобретала розовые оттенки с еле заметной голубизной. Белокаменные стены издали теряли земную опору, и оттого явственно казалось, будто дом с розовыми колоннами парит в воздухе, не касаясь земли. Чем не чудо? Этакие «сады Семирамиды» на смоленский мотив…

Семейные предания гласят, что французы не смогли взять приступом забаррикадировавшихся вместе с крестьянами господ в имении. Три дня пытались овладеть, не смогли! Бросили, ушли вслед своим войскам дальше на Москву, а имение столбовых дворян Трухановых осталось непокорённым! Мало того, под предводительством барина Андрея Ивановича Труханова был создан вооружённый отряд местных крестьян, который вёл успешную партизанскую войну с захватчиками.

А природа…

На том берегу Днепра открывался чудесный вид. Девственный дремучий лес с редкими проплешинами лугов зачаровывал своим величием и неразгаданными тайнами непроходимых чащ. Он манил к себе, притягивал своей таинственностью, и, одновременно, не в меньшей степени пугал мрачным величием.

Да, есть, есть чем гордиться, есть чем восхищаться. Не только красотой имения, окрестных мест, но и духом, стойкостью местных жителей и владельцев дворца, их трудолюбием, мужеством и героизмом, любовью и преданностью к Родине.

Многие, очень многие знакомые и друзья господ Трухановых страстно завидовали и не менее страстно мечтали иметь в собственности этот изумительный дворец.

Если есть чем любоваться и чему удивляться, есть чем гордиться в родовом поместье столбовых дворян, то вот за пределами имения было не так уж и блестяще.

После смерти хозяина Сергея Сергеевича Труханова как-то незаметно все дела стали приходить в упадок. Дошло до того, что не было денег на дальнейшую учёбу Пети. На семейном совете решили, что он поступит в военное училище. И не потому, что очень уж его тяготело к баталиям или в их роду были династии военных. Нет! Трухановы вставали в строй защитников Отчизны разве что в исключительных случаях: когда ей угрожали враги. Не могли оставаться в стороне безучастными, когда Родине грозила опасность. А в остальных случаях – это вполне мирные, трудолюбивые и порядочные дворяне, вся жизнь и деятельность которых неразрывно связаны с работой на земле, с крестьянством, с хлебопашеством.

А здесь собрались отправить Петю в военное училище по вполне прозаической причине: на казённый кошт! По этой же причине безденежья и сестра Катенька не смогла поехать на учёбу в Санкт-Петербург. Хотя страсть как мечтала поступить в тамошний Институт благородных девиц.

Но, увы!

И долги. Они давили, висели камнем на шее Трухановых. А тут вдруг господин Лисицкий Михаил Ананьевич!

– Милейшая Ирина Аркадьевна! Вы устали, я же вижу. Вам непременно надо отдохнуть за границей!

Разговор происходил в присутствии Петра Сергеевича, мамы, сестры Катеньки в беседке на берегу Днепра за чашкой вечернего чая. Лисицкий был вся галантность.

– Девочке надо показать заграницу. Зачем же такую красоту держать в лесу? Гувернантки не смогут привить светские манеры, заменить балы, посещения театров и музеев. Наконец, общение со сверстниками и сверстницами, более полное познание окружающего мира, новых стран и городов обогатят внутренний мир ребёнка. Пора, пора выводить в свет, к людям. Грешно прятать такую красоту, – а сам плотоядно любовался девчонкой.