В году 1238 от Рождества Христова

Оружники во главе со Жданом, даже в своем небольшом количестве сумели сдерживать татар до тех пор, пока к ним с тыла не подошли татары от оврага. Тогда Ждан приказал оставить тын и пробиваться к гати. Это, конечно же оказалось невозможно. Уже на ровном месте их окружило несколько сот татар и стали беспощадно рубить. Но и из этого «кольца» человек пятнадцать сумели вырваться. Ждан не вырвался. Для этого надо иметь молодые ноги и молодые легкие. Всадив в старого воина не менее десятка стрел, его добили ударом сабли по голове. Но даже оставление оружниками тына и их гибель почти в полном составе не позволили сразу ворваться в село татарской коннице. Сначала пришлось разбирать тот самый завал из бревен за воротами. Это дало дополнительное время для переправы по гати не только ополченцев ушедших с Милованом, но и тем оружникам, сумевших вырваться из татарского окружения. Когда же завал разобрали, ворота распахнули и больше тысячи тяжеловооруженных монголов ворвались в горящее село… арканами там ловить было уже некого. Всадники помчались по следам к гати. Попытались ехать и по самой гати… Но копыта заскользили, лошади стали проваливаться и в конце концов отказались ступать на эту зыбкую переправу из бревен и хвороста. Спешились и побежали по гати… но не прошли и половины их обстреляли с той стороны из луков. Дабы не быть мишенями на узком пространстве, повернули назад.

Бурундай как только понял, что жители и большая часть защитников села его покинули, приказал тушить пожары – тумену надо было где-то располагаться, к тому же из домов хозяева наверняка далеко не все унесли и будет хоть какая добыча. Темник проехал до гати и сразу понял, что штурмовать по этой узкой «дороге» укрывшихся на той стороне орысов невероятно тяжело. Несколько десятков искусных лучников здесь остановят любую армию. Оставалось взять строптивого князя измором или искать другой путь проникновения на ту сторону… В одном из погребов нашли прячущегося там мужика-смерда. Он не пошел защищать тын, сказавшись больным, и спрятался, потому пропустил момент, когда все побежали к гати. К тому же его избу запалили татары, и он не смог выбраться из-под пола. Когда огонь потушили, он полузадохнувшийся сам вылез.

– Говори, как дойти туда, куда ваш коназ увел людей? Покажешь, тогда жить будешь, – через толмача обратился Бурундай к мужику.

– Только по гати, окромя нее пути нет. Вот если бы в самую студеную пору, тогда тут еще места были, где по льду пройти можно, а сейчас уже все растаяло, нигде не пройти, – дрожа от страха, то и дело кланяясь в поясь сидящему за княжеским столом Бурундаю, отвечал мужик.

– Завтра покажешь эти пути… И сам пойдешь первым. Найдешь путь – жить будешь, не найдешь – не будешь, – перевел слова темника толмач, после чего мужика посадили под стражу.

Тут же к Бурундаю привели еще одного пленного. Он был весь в крови и едва держался на ногах.

– Это толмач из отряда Мансура. Он вместе с орысами сражался против нас. Крепко бился, не одного нашего посек, хотели ему, как раненым орысам, хребет сломать, да подумали, может он чего важное знает, раз орысы ему доверяли и оружие дали, – доложил нукер.

– Говори, зачем нас предал и к орысам перебежал? – сурово нахмурился Бурундай.

– Я никого не предвал… я не монгол и не кипчак, я булгарин и ваш враг, – еле шевеля спекшимися от выступившей крови губами, произнес раненый.

– Так-так…– Бурундай задумался. – Хорошо я окажу тебе милость, предам легкой смерти, если ты расскажешь мне то, о чем я спрошу.

– Спрашивай, только поторопись, из меня жизнь уходит, могу и не успеть рассказать, что тебе надо, – злая усмешка исказила бледное, заросшее щетиной лицо.

– Ты здесь успел пожить среди орысов. Расскажи про их коназа, что он за человек, – Бурундай сделал паузу и добавил. – И про невесту его расскажи, действительно она такая красавица, каких я люблю? – Бурундай не сомневался, что толмач, долго пробывший в монголо-кипчакском войске, отлично осведомлен, какие женщины нравятся темнику Бурундаю.

Пленный ответил не сразу, некоторое время он преодолевал какую-то свою собственную внутреннюю боль, потом он засмеялся. Этот смех совсем лишил его сил, и он повалился в бок, тяжело хватая воздух широко открытым ртом. Бурундай подумал, что пленный умирает, но тот вдруг снова «ожил», попытался встать, но не смог и остался сидеть на полу и заговорил слабым, но четким голосом:

– Князь Милован умный и храбрый воин, такой же, как и ты темник, и будь у него побольше войска, не знаю, смог бы ты одолеть его. А невеста… она уже не невеста, а жена ему. Незадолго до вашего прихода они по их обычаю венчались в доме орысского Бога, а потом вместе спали на той самой постели, на которой ты сегодня спать будешь. Я знаю каких ты женщин любишь… Да, она именно такая, хоть еще совсем молода. Но она тебе не достанется, через это болото твоим воинам не пройти. Если прикажешь идти, только людей зря погубишь, лучше уходи сразу… – булгарин вдруг зашелся кашлем, вновь повалился на пол, захрипел, и у него ртом пошла кровь…

Обустройство на болотном острове шло тяжело. В одном из сенных сараев поселился весь княжий двор, во втором устроили что-то вроде временной церкви, в других сложили запас продуктов. Ввиду того, что рыть землянки оказалось невозможно из-за сильного снеготаяния и высокого стояния грунтовых вод, стали массово строить шалаши, в которых селились семьями, а то и разом по нескольку семей. Подсчитали, кого не хватает. Оказалось, что не только при обороне тына киверичане сложили свои головы. Немало мужиков погибло и в схватках с татарами-поджигателями и при отступлении от тына к гати, когда татары обстреливали их из своих дальнобойных луков. Не смог добраться до гати и отец Амвросий, до конца остававшийся в селе и организовывавший эвакуацию. По словам очевидцев, он своей рясой слишком выделялся изо всех, и татары специально стремились его подстрелить. В него попало несколько стрел, и он истек кровью на том берегу… Во многих семьях оплакивали своих погибших. Плакали по отцу и Голуба с Веселиной, убивалась матушка Марфа. За несколько дней она так похудела и постарела, что уже ни чем не напоминала прежнюю величавую, цветущую матушку-попадью. Горевала по отцу Амвросию и Бояна, но куда сильнее переживала гибель дяди. Ждан уцелел в стольких сражениях, что Бояна с малых лет привыкла воспринимать неуязвимость дяди как само собой разумеющееся, а тут… Но предаваться частной и всеобщей горести было некогда. Необходимо как можно скорее наладить хоть какое-то подобие нормальной жизни на этой пяди земли затерянной среди болотных топей. Необходимо чтобы выжить, дождаться когда, наконец, уйдут татары. А то, что выжить на «острове» будут нелегко, стало ясно уже на второй день. Колодец, вырытый здесь в незапамятные времена и которым пользовались только в летнее время косари, когда сходила верховая вода… Сейчас эта болотная верховая вода как раз поднялась и оказалась малопригодной для питья – у людей стали от нее болеть животы. Пришлось искать места, где лежал наиболее чистый снег, топить его и таким образом добывать воду…

Только авторитет Милована позволил в конце-концов обеспечит более или менее приемлемую жизнедеятельность: рубку и распределение дров, справедливый дележ продуктов. Пришлось организовать что-то вроде новой оружной дружины, взамен погибших с помощью немногих раненых и уцелевших старых оружников. Они стали нести караульную службу у гати и поддерживали внутренний порядок, пресекая случаи бытовых драк, воровства и прочих инцидентов, неизбежных при скоплении нескольких сотен человек на небольшом и плохо приспособленном для жизни пространстве.

Голуба, отплакав по отцу, после того как перестала болеть вправленная знахаркой нога, стала по мере сил помогать Миловану. Необходимость в оной возникала, когда дело касалось разборок меж женщинами. Резкому увеличению таких скандалов способствовала возросшая нехватка мужчин. Не все вдовы пассивно горевали по убиенным мужьям, некоторые не стеснялись пытаться отбить мужей у тех жен, которым посчастливилось избежать вдовьей доли. Но вскоре все внутренние распри отошли на второй план, ибо вновь нависла реальная внешняя опасность, объединившая всех.

Татары разыскали еще несколько прячущихся по подвалам и сараям местных жителей, не успевшим по разным причинам убежать за болото. В основном то были мужики, но поймали и трех баб. Те бабы даже отдаленно не напоминали жирных уток, не говоря уж о нежных цаплях. Но «на безрыбье» и за них разгорелся нешуточный спор и не меж рядовыми воинами, а между сотниками и тысячниками. Мужиков по одному водили на допрос к Бурундаю. Но и они повторили примерно то же, что и первый пленный: кроме гати на болотный остров сейчас пути нет. Они же поведали, что на том острове заранее запасена солонина и прочие продукты. Это делало невозможным осуществления плана взятия убежавших туда измором, хотя бы в ближайшее время. А сколько времени даст ему Джихангир? Наверняка немного. Впервые в своей полководческой деятельности Бурундай не знал, как поступить. Возвращаться без головы «коназа» – это позор. Его засмеют тайджи и найоны, пошатнется авторитет. Ждать? Но сколько и чего? Неприятно саднили душу и слишком большие потери, понесенные от столь малочисленного противника. Более четырехсот его воинов полегло при штурме этой проклятой деревянной стены, у оврага и в самом селе. Павших как положено сложили в погребальный костер и отправили их души в царство Сульде. Невольно Бурундай все чаще приходил к мысли, что впервые на этой земле встретил достойного противника.

Дав пять дней отдыха своим воинам, Бурундай, наконец, принял решение. Собрав тысячников, он объявил им свою волю:

– В этом селении мы не взяли почти никакой добычи. Ни золота, ни серебра, даже ложки и чашки у орысов не из железа, а деревянные. Коназ Милован успел увести свой народ за болото. Наши храбрые воины очень недовольны, а враг словно взобравшийся на дерево барс, убежавший ото льва, сидит и смеется над нами. Но мы не уподобимся не умеющему лазить по деревьям льву, мы предстанем мощным и ловким тигром и заберемся на дерево и достанем этого насмешника.

Не все тысячники знали, что за зверь лев, но сравнение их с тигром с самым сильным и свирепым зверем им понравилось. Бурундай понаблюдав, какое впечатление произвели его слова, продолжил:

– Если болото никак нельзя обойти, пойдем по этой… как ее…гати.

Тысячники недоуменно переглянулись. Идти по замощенному сверху броду, где в ряд встанут не более четырех человек, да еще по такой зыбкой основе, это наверняка стать легкой мишенью для орысских стрел. Но темник продолжал говорить, словно не видел негативной реакции тысячников:

– Штурмующие будут передвигаться под прикрытием специальных широких щитов сколоченных из дерева. Сколотим много таких больших щитов, которые будут нести три-четыре человека, а укрываться за ним будет целый десяток. И еще попробуем расширить гать. Этот барс не должен спрятаться от нас на своем дереве. И достать его оттуда надо побыстрей, пока его барсиха не отощала на этом болоте от плохой пищи. А я хочу хорошо отдохнуть на ее нежном пупе. Думаю, и вы, и наши воины хотят полежать на еще не успевших исхудать жирных утках, которые есть на том острове. А для этого надо поспешить.

Смех и улыбки стали следствием последних слов Бурундая. Тысячники верили в полководческий талант своего темника и не сомневались, что болотный остров будет взят, голова «коназа» будет болтаться у седла Бурундая, так же как болталась голова главного орысского коназа Гюрги. Ну, и само-собой, нежная утка-цапля, жена «коназа», по праву достанется темнику, и им тоже что-то перепадет…

Сарай, который обустроили под княжий дом, был тесно забит людьми. Вся княжеская и поповская дворня теснилась здесь. Милована и Голубу от них отделяла всего лишь занавеска. И вот, в утро шестого дня после боя, когда все еще вповалку спали, кто прямо на застеленном соломой земляном полу, кто на деревянных полатях, а князья на грубо сколоченном ложе у себя за занавеской, Голуба у стены Милован с краю… Кто-то с улицы стал сильно колотить дверь.

– Князь вставай, дозорный с берега прибежал, говорит, татары гать расширяют. Наверное, приступ готовят, – то кричал оружник, которого Милован назначил своим помощником вместо погибшего Ждана. Миловану встать одеться – достаточно мгновенья. Одеть порты, рубаху… с мечом и доспехами уже возле занавески ожидал Любим… Но тут же тревожно вскинулась Голуба. Милован успокоительно погладил ее по распущенным волосам, которые не потеряли своей шелковистости и запаха свежей хвои – она умудрялась их мыть каждый день, даже в таких условиях.

Милован поспешил на «берег». Действительно, татары с противоположной стороны бросали в топь бревна, тащили из села куски плетней и укладывали их сверху. Они явно задались целью расширить «болотный брод». Похоже, они не смогли ни у кого выведать, или не поверили, что «брод» обрывается сразу по бокам от гати, там почти сразу начиналась настоящая бездонная топь, и сколько и чего туда не бросай – все засосет без следа. А если и не засосет и удастся хоть на полсажени расширить гать длиной в двести сажен, это такая исполинская работа – одного леса сколько потребуется нарубить и подвезти. Обычно такого рода делами татары заставляли заниматься пленных, но сейчас таковых в достаточном количестве просто не было. Милован приказал не спускать с татар глаз, а сам побежал поднимать и выводить на «берег» лучников. Он был явно расстроен, ибо очень надеялся, что татары, походив вокруг да около, в конце-концов уйдут. Но они упорно пытались лезть через болото. Получалось, что без нового боя никак не обойтись. Слава Богу заработала перенесенная по частям кузня и наконечников для стрел будет достаточно. Милован понимал, чтобы не доводить дело до рукопашной сечи потребуется очень много стрел. К кузнецам он пошел после того как отправил на «берег» дежурных лучников. Здесь к нему подошла Бояна… Милован благодарный, что она дважды в течении того бранного дня спасала Голубу, уже не мог отказывать ей в ее просьбах. И сейчас он разрешил ей с двумя луками, своим и татарским вместе с лучниками встать в дозор у гати.

Где-то день татары пытались расширить гать, но потом поняли бесполезность этого дела. Тем не менее, деятельность у той стороны гати не затихла. Теперь татары начали мастерить огромные щиты из нетолстых бревен, плотно прилегающих друг к другу. Этими щитами они перегораживали гать через равные промежутки. Щитов изготовляли все больше, постепенно продвигая их к середине гати. На «берегу» уже в готовности стояли все кто мог стрелять из лука – более ста человек, ожидая когда щиты подойдут на убойную дальность. Когда первый щит, наконец, достиг оной, он тут же был утыкан множеством стрел… Но щиты оказались не только шириной в гать, но и высотой почти с человеческий рост и за ними легко прятались не менее десятка человек за каждым. Как только «носильщики» выносили вперед щит на определенное количество шагов, тут же к нему сзади подтягивался второй, за ним третий и так по цепочки и на край гати выносился очередной щит с десятком татар готовым за ним спрятаться в случае обстрела. Таким образом, когда первый щит достиг середины и его обстреляли, на гати уже находилось одновременно не менее ста татар, готовых броситься на штурм болотного острова вслед за десятком прячущимся за первым щитом.

Милован осознал грозящую опасность. Если таким образом они подойдут вплотную к «берегу», то есть через каждые десять шагов будут стоять щиты, то на гати одновременно будут находиться более двухсот человек татар. И если первые сумеют завязать бой то по цепочки от щита к щиту к ним все время будет подбегать подкрепление, беспрерывно питаемое с того берега. Он был вынужден признать, что его противник придумал весьма действенный план. Надо было что-то срочно предпринять в ответ. Милован приказал усилить обстрел с тем, стараясь как можно сильнее замедлить продвижение татар по гати, чтобы к темноте они остановились как можно дальше от «берега». А в ночь он решил начать разбирать гать от своего «берега», что днем делать было небезопасно ибо «разборщиков» теперь запросто могли достать стрелами татары из-за щитов…

В холодной воде работало, сменяясь, не менее полусотни человек, но к рассвету разобрали не менее тридцати сажен гати. Татары ночью не работали, оставив лишь за передними щитами по нескольку человек дозорных. Но видимо те дозорные не поняли, что «орысы» навстречу им разбирают гать. Во всяком случае с рассветом татары свое продвижения сразу не начали, так как доложили о «ночной работе» противника, в связи с чем на тот берег пожаловало начальство во главе с самим темником. После недолгого совещания, была дана команда продолжать «щитовое движение». Почти не обращая внимание на небольшие потери от стрел противника, татары довольно быстро продвинулись до самого места, где гать была разобрана. Дальше двигать передний щит было нельзя, ибо он сразу наполовину погружался в холодную жижу и уже не мог выполнять защитные функции. Оставалось преодолеть эти тридцать сажен уже без щита, где по колено, а где и по пояс в ледяной воде, то есть просто совершит атакующий бросок под градом стрел. Причем теперь брод приходилось в немалой степени угадывать, ибо гать повторяла неровную линию брода, но теперь ее не было и можно было «промахнуться» мимо и попасть в топь. Задача штурмующих сильно усложнилась. Видел это и Бурундай… но оставалось всего каких-то тридцать сажен. Он решился на штурм, понимая, что даже в случае успеха стоить он будет дорого.

Милован собрал на «берегу» все свои наличные силы, не только лучники, но и все кто мог носить оружие были готовы, в случае если татары все же преодолеют и разобранный участок гати, доберутся до берега… готовы встретить их на берегу уже мечами, топорами и саблями, рогатинами. Татары же все не начинали атаку, видимо, определяя, где проходит брод, где еще вчера была гать, чтобы атаковать именно там, ибо даже шаг в сторону означал попадание в бездонную трясину. А может просто решали, кому идти первыми, ведь первые наверняка все будут убиты стрелами, или засосаны трясиной. Даже ранение означало в дальнейшем неминуемую смерть – на узком броде никто уже не вытащит, а тела убитых и раненых станут мостом, гатью для тех кто будет атаковать следом… Только в войске с железной дисциплиной возможно исполнение такого рода приказов. Именно таковой она и была в монголо-кипчакском войске, вошедшим в историю под названием монголо-татарского.

Бурундай как никто другой понимал, что преодолеть эти тридцать сажен можно только замостив разобранную гать трупами его воинов и быстрыми перебежками от щита к щиту новых волн атакующих. Он всегда славился, что в сражениях не нес больших потерь, но здесь без этого было никак не обойтись.

14

Бояна смотрела из-за раздвоенной березы на разобранную часть гати и пододвинутому к ней вплотную «передовому» щиту татар. Расстояние было небольшое и она, отложив татарский лук, держала наготове свой привычный, охотничий. Когда, наконец, с десяток татар выскочили из-за щита и побежали к предполагаемому месту брода, она почти не целясь выстрелила. Но ее стрела не попала в того в кого она метила, ибо за мгновение в того татарина угодило сразу несколько стрел, причем две прямо в лицо и он с диким криком повалился в холодную болотную жижу. Пожалуй на каждого из татар атаковавших из-за передового щита пришлось не менее чем по десятку стрел и они все без остатка легли… Но не все стали мостом для следующих волн атакующих, так как некоторые падали не туда где проходил брод, а в сторону. Кто-то вообще сразу попадал не на брод а в трясину… Та же участь ждала и второй и третий десяток. На месте бывший гати лежали безмолвные и стонущие, кричащие тела. Те, кого не засасывало трясиной и обозначали точное место брода… Уже легло не менее пяти десятков, а «замощено» оказалось не более десяти сажен. Большинство стрел не убивало, а наносило раны и если раненый падая не захлебывался то он громко стонал, кричал… Таким образом вскоре уже «живая гать» так громко стонала, что наверняка бы повергла в ужас любого стороннего наблюдателя. Но здесь не было сторонних наблюдателей, здесь оказались только действующие лица, и им, ни атакующим, ни обороняющимся предаваться ужасу было некогда.

Бояна без устали натягивала тетиву и стреляла, часто не видя, попала ли ее стрела или пролетела мимо. У нее кончился один колчан, она взяла заранее приготовленный второй. Казалось, что рано или поздно эта новая гать из безжизненных и еще подававших признаки жизни тел все-таки достигнет берега. Но когда уже «замостили» примерно половина пути, которое надо было преодолеть атакующим… возник затор. Тела уже не тонули, а ложились одно на другое, образуя завал. Видимо в первых рядах пали наиболее отчаянные, или чем-то одурманенные воины. В последующих «волнах» таковых имелосб уже намного меньше. Дикая картина, дикие вопли раздающиеся из той кучи из под ног, в конце концов подействовала, в какой-то момент очередная волна атакующих не выскочила из-за переднего щита, вернее выскочил десятник и был тут же сражен стрелой в шею, остальные оставшись без командира оробели и поспешили вернуться под прикрытие – вся атакующая цепочка замерла на месте… Непрерывно длящаяся уже немалое время атака более не повторялась. Когда оробевшую десятку в обратном направлении от щита к щиту извлекли с гати, Бурундай приказал каждому переломать хребет… Но возобнавлять атаку он приказа не отдал, хотя за каждым щитом продолжали стоять готовые броситься вперед воины. Впрочем, те кто стояли ближе не могли не слышать душеоаздирающих стонов и воплей их погибавших в холодной жиже товарищей. От осознания самому, своим телом стать частью гати… от этого боевой дух падал. Понял это и Бурундай. В дальнейшем то, что случилось с казненным десятком, может иметь неоднократное повторение. Он вынужден был признать, что взять болотный остров на кураже уже не получится, если продолжать атаку потери возрастут многократно – Бурундай дал отбой… Крики и стоны истекающих кровью, замерзающих в ледяной жиже, прекратились только с наступлением темноты.

Бурундай потемнел лицом, когда ему доложили, что на гати осталось свыше двухсот его воинов. Некоторые тысячники с опаской в разговорах меж собой высказывались, что взять этот проклятый болотный остров можно будет, если у орысов кончатся стрелы. А они кончатся не скоро, и своих достаточно и много тех, что взяты из колчанов воинов Мансура. И вновь Бурундай не знал, как поступить дальше. Продолжать устилать трупами это болото? Для него полководца умелого это было неприемлемо, а другого способа «достать барса с дерева», увы, не просматривалось. Нет, он не собирался иметь голову этого коназа притороченному к его седлу, а его цаплю-утку в качестве постели, ценой половины своего тумена. Оставалось последнее, взять орысов измором. Да они сумели сделать некоторый запас солонины и прочих долгохранящихся продуктов. Но скотину на остров они не угнали, по гати это сделать не возможно. Эту скотину обнаружили его фуражиры не далеко в лесу. Пастухи убежали, а коров пригнали в село и стали забивать. Хотя для семи тысяч человек этого мяса хватит не надолго, но это означает, что этого мяса нет и не будет на острове. Также нет коровьего молока, без которого начнут умирать их маленькие дети. Долго ли сможет коназ Милован при таких делах поддерживать дисциплину в своем народе, тем более, когда там начнется голод и болезни? Все оно так, но и у Бурундая со снабжением тумена возникли немалые проблемы. Чем кормить людей после того как будет доедено найденное в лесу стадо, ведь более в округе ничего найти не удалось? И это не самая острая проблема. Куда острее – чем кормить лошадей, пока не сошел снег и не появилась свежая трава. Несколько тысяч лошадей уже сжевали почти все сено, что нашли в селе и вот-вот доедят солому с крыш. Тому же коназу лошадей кормить не надо, у него там на острове их просто нет. И еще Бурундай чувствовал, что времени у него немного.

Перед самым штурмом болотного острова из ставки Джихангира прибыл гонец с известием, что Бату-хан отказался от похода на Новигород из-за невозможности продвигаться по дорогам, превратившимся в сплошное болото. А стоять и ждать пока дороги просохнут, он не мог по той же самой причине – не чем кормить лошадей. Потому Джихангир повернул на юг в степи, где теплее и уже пробивается молодая травка – там и только там можно прокормить лошадей, основу боевой мощи великой армии. Так же по пути непобедимое войско пройдет через те орысские города, что остались в стороне от «облавы», то есть остались не разоренными и там можно еще взять богатую добычу.

Бурундай все же надеялся, что многократно помогавший ему в сражениях дух Сульде подскажет какой-нибудь необычный хитроумный план штурма этого острова, но дух на этот раз не снизошел, зато прискакал новый гонец от Джихангира. Он привез строгий однозначный приказ: тумену темника Бурундая немедля выступать на соединение с главными силами. На вопрос в чем причина такой спешки гонец пояснил… Войско Бату-хана осадило небольшой орысский городок Козелоск. Тамошние орысы оказались невероятно злыми, они заперлись в городе и отбили уже несколько штурмов, нанеся непобедимой армии большие потери. Потому Джихангир срочно собирает все тумены, которые вот так же разослал в разные стороны для совершения широкой «облавы». Бурундай внешне остался бесстрастным, но внутренне «вздохнул с облегчением». У него появилась возможность без потери собственного достоинства и авторитета уйти отсюда. Он вынужден уйти не завершив дела – нельзя не выполнять ханские приказы, за это можно поплатиться головой.

Группа всадников во главе с выделяющимся длинным телом и конским хвостом на шлеме, подъехала к гати. Милован смотрел со своей стороны и сразу узнал в нем того, про которого талмач-булгарин говорил как о темнике Бурундае. Темник отъехал от сопровождавших и остановил коня у самой гати, всматриваясь в «противоположный берег».

– Эх, стрелой бы его достать… Из татарского лука можно попробовать, – высказался один из немногих уцелевших старых оружников, стоявший недалеко от Милована.

– Далеко… и у него вон доспехи какие. В глаз как белке, отсюда ни за что не попадешь, а его доспехи никакая стрела не возьмет, – засомневался, как всегда сопровождавший князя Любим.

– Не надо пробовать, – коротко приказал Милован и, выйдя из-за деревьев, тоже подошел к месту разобранного края гати.

Бурундай его увидел, понял кто это, и как будто приветственно махнул рукой, потом указал в сторону села. Оттуда начинал подниматься пока еще не очень густой дым – татары зажгли село. Потом Бурундай махнул в сторону дороги, явно давая понять, что они уходят. И тут же сделал обратный жест – уходят, но вернутся.

– Ты думаешь, он тебя понимает? – с усмешкой спросил один из сопровождавших Бурундая тысячников.

– Понимает… он все понимает, – Бурундай смотрел на другую сторону гати, где стоял орысский коназ.

Подскакал нукер-посыльный:

– Темник, мы зажгли все дома, все пленные перебиты, первая тысяча вышла на дорогу.

– Пленные перед смертью, что-то говорили? – спросил нукера Бурундай

– Кто-то молил о пощаде, кто-то взывал к их Богу, а один ругался на нас, говорил, что мы проклятые татары.