Дорога в никуда

Взвод дал нестройный залп. В ответ с подвод раздались истошные бабьи вопли. На некоторых подводах вместе с возчиками ехали и их жены с детьми.

– В баб не целить… варнаков бей, в лоб их, в нутро, попусту не стрелять, патроны беречь! – чувствовалось, что вахмистр опытный фронтовик и в перестрелке толк знал.

Возчики, их дети и жены, осознав, что если и дальше они будут держаться за свои подводы и лошадей, это запросто может им стоить жизни, пососкакивали и побежали прочь, подальше от свистящих пуль. Арестанты, спрятавшись за телегами, начали отстреливаться, но в телеги были запряжены не приученные к стрельбе строевые казачьи кони, а обыкновенные крестьянские лошади, и они, обезумев от страха, стали растягивать телеги кто куда, одни проскочили вперед, другие повернули в сторону, третьи, оборвав постромки, умчались без них. Арестанты растерялись, кто-то отстреливался, кто-то побежал в поле, кто-то повернул назад в крепость. Именно бегущих добровольцы в первую очередь и подстреливали.

До крепости все же добежали некоторые из арестантов, сопровождавших подводы с оружием, крича, что беляки перерезали дорогу к парому… Первый сбой во вроде бы детально продуманном плане восстания не сулил ничего хорошего. Руководители восстания очень рассчитывали, что мирный обывательский ритм жизни в городе, настолько негативно сказался на боеготовности белых, что они ни собраться быстро не смогут, ни тем более согласованно действовать. Но то, что белые окажутся так быстро между крепостью и паромом, то есть сразу фактически у них в тылу, этого восставшие никак не могли ожидать…

А так все хорошо начиналось. В одной из камер спровоцировали драку, охранники открыли дверь и зашли туда. Их оглушили, связали, забрали оружие и ключи, открыли все камеры. Часть конвоиров была в сомоволке, остальные не оказали сопротивления, только часовые стоявшие у цейхгауза открыли огонь, их пришлось пристрелить. Оружие и боеприпасы оказались в руках у восставших. Затем выслали вооруженную группу в двадцать человек под командой Никулина и захватили паром, потом под угрозой расстрела погнали в крепость скопившихся на берегу в ожидании переправы возчиков с телегами… И вот, на тебе…

Известие о том, что их отрезали от переправы, произвело на восставших ошеломляющее впечатление. Арестанты самостоятельно, не слушая новоявленных командиров, стали бросать позиции на крепостном валу и бежать в сторону парома. Бежали большой неуправляемой толпой, некоторые даже без оружия. Восставшим достались хранящиеся в цейхгаузе берданки, то есть однозарядные винтовки с дальностью стрельбы не более ста саженей. У большинства залегших на берегу добровольцев имелись привезенные с фронта трехлинейки, которые заряжались обоймами из пяти патронов с убойной дальностью почти на версту. Трехлинейки были и у Володи с Романом. По безалаберно бегущей по дороге толпе стрелять можно было почти не целясь, да и далеко не все из арестантов служили в армии, прошли фронт, и имели понятие, что такое рассыпной строй. Там было много агитаторов, и простых крестьян, попавших в тюрьму за уклонение от мобилизации и сочувствие советской власти…

Почти каждый выстрел находил цель. Потеряв до сорока человек, толпа отхлынула назад. Беспалов пытался командовать, но его не слушали. Рябов не знал что делать, одно дело агитировать против царя и буржуев, другое командовать в бою… а он тоже никогда не служил в армии… Тимофеев? Тимофеев сразу, как только узнал, что их отрезали от парома, понял – это каюк. Сообразил он и что руководить этой толпой невозможно, а раз так, то надо выбираться из крепости как можно скорее и в одиночку. Он взял не винтовку, а наган из кобуры командовавшего охраной цейхгауза подхорунжего. Сунув его себе за пазуху, он незаметно выскользнул из крепости, но побежал не вместе со всеми к парому, а к берегу Ульбы, и спрятался в кустах густо растущих на склоне ее высокого берега.

Как и рассчитывали в своих планах руководители восставших, объединенные силы гарнизона в составе сотни 3-го казачьего полка, комендантской команды анненковцев и самоохраной сотни усть-каменогорской станицы, выступили только где-то через два часа после начала восстания. Понеся большие потери при попытке прорваться к парому, восставшие заметались. Большинство по-прежнему стремились к Иртышу, но уже не перерезанной короткой дорогой к парому, а длинной через возделанные земельные наделы, принадлежавшие горожанам. Группа во главе с Никулиным, захватившая паром, поняв, что обоза с оружием и прочих арестантов ждать нет смысла, поспешила переправиться на другой берег. Здесь они сразу были пленены казаками самоохраной сотни Новоустькаменогорского поселка, располагавшегося на левом берегу несколько ниже по течению, которые были оповещены по телеграфу и поспешили к месту паромной переправы. Спешили на помощь городскому гарнизону и самоохранные сотни с хутора Защита и из близлежащей к городу на правом берегу станицы Уваровской. Все эти подразделения поступали в распоряжение атамана 3-го отдела Сибирского казачьего войска, войскового старшины Ляпина, который и возглавил подавление восстания в тюрьме.

Когда основные силы белых подошли к крепости, организованное сопротивление оказала только небольшая группа восставших, человек тридцать, в основном члены совдепов и активисты из бывших членов городских, поселковых и сельских советов. Большинство из них тут же погибли в ходе скоротечного штурма крепости. Те, кто пытался спастись бегством через поля, настигались и рубились конными казаками. Кому посчастливилось достичь Иртыша… Они либо тонули в еще холодной в это время воде, а если все же переплывали реку, на левом берегу их встречали разъезды новоустькаменогорских казаков.

Большая часть арестантов из местных пыталась спастись в другом направлении, они кинулись к Ульбе, чтобы преодолев по мелководью ее русло, скрыться в заульбинской деревне Долгой. Их расстреливали с высокого берега. Обе стороны русла Ульбы устлали трупы. Казаки спустились вниз и достреливали раненых. Сюда же поспешили и родственники арестантов и просто зеваки. Женщины… матери, жены, сестры метались меж телами, пытаясь отыскать своих. То там, то там слышался женский вой. Это находили своего, если раненого, пытались спасти, спрятать, оттащить, но казаки не давали этого делать, женщин отгоняли прикладами, и тут же на их глазах добивали… сына, мужа, брата. Одна небольшого роста женщина, прикладывала невероятные усилия, пытаясь оттащить в кусты, огромных размеров неподвижное тело…

– Стой…стой сука! Куды волокешь?! – подскакал верховой казак с урядничьими лычками, и наотмашь ударил женщину плетью.

Платье лопнуло у нее на спине, но она не бросила своей ноши.

– Позвольте… ваше благородие… это брат мой, он ранен, я его домой! Пожалейте, он у меня георгиевский кавалер… позвольте! – обратилась она уже к подъезжавшему подъесаулу.

Подъесаул движением руки остановил урядника.

– А ну-ка, поглядим, что это за еруслан такой… здоровый уж больно. – Он наклонился с седла и вгляделся в лицо окровавленного, лежащего в беспамятстве великана. – Да это же Беспалов, комиссар… кончай его?!

Урядник соскочил с седла, оттолкнул женщину и несколько раз выстрелил из нагана в лежащего без сознания человека.

Войсковой старшина Ляпин возглавил управление третьего отдела в августе прошлого года, после того, как на четвертом круге Сибирского казачьего войска приняли решение, что на посты атаманов, как всего войска, так и отделов могут быть назначены только офицеры, происходящие из сибирского казачества. В связи с этим прежнего атамана генерала Веденина, по происхождению дворянина, был переместили на должность коменданта города, ну а его, Ляпина, утвердили отдельским атаманом. И по чину и по опыту он явно не соответствовал должности, и естественно жаждал хоть как-то отличиться, доказать, что не случайно «взлетел» на генеральскую должность. И вот такой случай представился… После боя войсковой старшина Ляпин лично выразил свою признательность бойцам, перерезавшим восставшим путь из крепости к парому. Подскакав к расположившимся на отбитых возах с оружием добровольцам, Ляпин с воодушевлением спросил:

– Кто у вас старший, молодцы?!

– Господин вахмистр, вас спрашивают! – закричал Володя в сторону близлежащих кустов, куда пошел облегчиться их временный командир.

– Кому это я там так распонадобился, и п… сходить некогда!? – вахмистр по прежнему без ремня с трудом выбрался из кустов. Но, узрев атамана отдела, тут же встрепенулся, подтянул шаровары, пробежав несколько саженей бегом и, насколько позволяло его не полная форма, молодцевато подошел и, глядя снизу вверх, на восседавшего на коне атамана, доложил:

– Господин войсковой старшина, вахмистр 9-го сибирского казачьего полка Савелий Дронов… сейчас, значится, нахожусь на льготе…

– Ты командовал этими людьми, – атаман ногайкой обвел повскакивавший с повозок разношерстный взвод.

– Так точно, я. Как оказамшийся самый старший, значит, по званию.

– Молодец… и все молодцы! Предотвратили хищение отдельского оружия и бегство опаснейших преступников. От имени командования отдела тебе вахмистр объявляю благодарность. – Тон атамана сначала отческий, теперь стал официальным. – Кто из твоих людей наиболее отличившиеся?

– Так это ж… да все тут… разве что, вот тут двое юнкерей, да оне. Оне и стреляли будь здоров, человек двадцать варнаков уложили и патронов с собой много приволокли. Да, ежели бы не они, мы бы вряд ли этих варнаков удержали, патронов то у нас рази, что по десятку на брата было, а у их цельный мешок. А с патронами то чего, с патронами мы их тут наколотили… Ляпин пригляделся к «юнкерям», смущенно выслушивающими похвалы в свой адрес:

– Кадеты… из омского корпуса!?

– Так точно! Кадеты седьмого класса сибирского его императорского величества Александра первого кадетского корпуса!… – перебивая друг друга докладывали ребята, из-за чего войсковой старшина не смог хорошо расслышать их фамилии.

– Как-как ваши фамилии? По одному говорите.

– Кадет Сторожев, – первым доложил Роман.

– Сторожев, хорунжий Макар Сторожев кем тебе приходится?

– Это мой отец.

– Молодец, скажу отцу, что замечательного сына вырастил.

– Ну, а твоя, кадет, какая фамилия?

– Кадет Фокин, господин войсковой старшина! – вытянувшись во фрунт представился Володя.

– А ты откуда, местный?

– Из станицы Усть-Бухтарминской.

– Аааа, тогда и твоя фамилия мне знакома. Тихон Никитич Фокин, станичный атаман, не твой папаша, уж больно ты на него похож?

– Так точно, это мой отец!

– Молодцы ребята! Телеграфирую о ваших подвигах в корпус, и в Усть-Бухтарму тоже. И отцы, и воспитатели корпусные пусть гордятся, каких героев вырастили…

Восставших хоронили в тот же вечер за крепостью около скотобойни. Несколько рядов голых трупов лежали один подле другого и по ним ползали большие зеленые мухи. Приехал на двуколке высшее духовное лицо города и уезда протоирей Гамаюнов, в черной рясе с крестом. Отмахиваясь от мух, он каждому трупу вставил в нос свернутую в трубочку бумажку – анафему. С этой трубочкой захоронили и едва опознанного, с обезображенным сабельным ударом лицом Василия Рябова… Яков Никулин, плененный со своей группой на левом берегу Иртыша, попытался сойти за рядового, но один из арестантов его выдал, указав на него как на их командира. Новоусткаменогорские казаки не стали проводить никакого дознания, а расстреляли его прямо в степи, после чего другие арестанты его же и закопали…

Никита Тимофеев просидел в кустах на берегу Ульбы до поздней ночи. Город был настолько невелик, что и не зная его найти нужный дом, имея точную ориентировку, не составляло труда даже в темноте. Тимофеев же немного знал Усть-Каменогорск, так как еще до войны часто бывал здесь, а из рассказов Рябова он примерно представлял, где находится дом его матери, у которой снимал комнату руководитель уездного подполья. Выбираться из города, все подступы к которому перекрыли казачьи разъезды, выставленные чтобы ловить таких как он, сумевших спрятаться арестантов, было крайне рискованно, и он решил воспользоваться помощью Бахметьева. В дом стучался с опаской – а вдруг ошибся адресом. Когда настороженный женский голос спросил: «Кто там?», ответил:

– К товарищу Бахметьеву, – сказал и замер, готовый тут же выстрелить, либо пуститься бежать по темным переулкам. Но дверь открылась и его впустили.

Узнав, что он арестант из крепостной тюрьмы, женщина стала чуть не со слезами допытываться:

– Мил человек… ты там сына мово Василия не встречал, такого небольшого росточка, Рябов его фамилия. Что с ним, жив ли после того, что днем тама было?

– Прости мать… не знаю, в моей камере не было такого, а когда заваруха началась, я вместе со всеми побежал, а потом спрятался. А как ваш дом найти мне один товарищ рассказал, чтобы товарища Бахметьева найти, – соврал Тимофеев.

Впрочем, уединившись с Бахметьевым, он уже чистосердечно рассказал все, что знал о подготовке восстания, о нем самом, и о том, что скорее всего Василий Рябов погиб… На следующий день Бахметьев выправил своему ночному гостю более или менее подходящие документы, дал другую одежду и поспешил отправить «горного орла» по направлению к Риддеру, где в горах продолжали ни шатко, ни валко партизанить его товарищи.

21

В конце июня Анненков отдал приказ о срочном возвращении в свои части всех находящихся в отпусках казаков, солдат и офицеров. Это могло означать только одно – назревало новое наступление на Семиреченском фронте. Весь первый летний месяц в Семипалатинске разгружались приходящие эшелоны и пароходы с оружием, боеприпасами и прочим снаряжением, которое правительство Колчака выделяло Анненкову по разнарядкам, с учетом степени важности снабжаемого фронта и поставленного взамен, в Омск, продовольствия и прочего сельхозсырья. Потом эти грузы частично автомобилями, но в основном на подводах, мобилизованных в виде гужевой повинности, под усиленной охраной переправлялись в Северное Семиречье, в Урджар, где располагался штаб, и был организован опорный пункт снабжения Партизанской дивизии. На стоверстной линии фронта после мартовских боев наблюдалось затишье. Защитники «Черкасской обороны» даже умудрились внутри своего красного анклава провести некое подобие посевной и сенокоса, рассчитывая, что с хлебом и сеном они смогут держаться сколь угодно долго. Боевые действия ограничивались разведрейдами, выливавшиеся в стычки конных разъездов.

Тем временем на главном колчаковском фронте в значительной степени сбылось то, что пророчил Анненков. Здесь в первую очередь сказалась недостаточная активность Оренбургской армии атамана Дутова. Оренбургские казаки не хотели удаляться от родных станиц, всячески тормозили наступление, а дисциплины и исполнительности в своих войсках, наподобие анненковской, оренбургский атаман создать не сумел. Воспользовавшись этим, красные ударили во фланг вырвавшейся вперед Западной армии генерала Ханжина и «подсекли» ее, вышли с юга в тыл наступающим белым частям, чем вынудили их прекратить продвижение к Волге и спешно отступить. Что не угадал Анненков, так это то, что у красных не хватило сил так же «подсечь» Западную армию и с севера. Потому окружения и полного разгрома Западной армии не случилось. Тем не менее, к середине июля ударные белые части оказались отброшены от Волги и прижаты к Уральским горам.

Анненков же спешил скорее разгромить красных в Семиречье. Он понимал, что это никак не облегчит положение белых на основном фронте. У него был свой план и виды на будущее – он хотел стать полновластным хозяином в Семиречье, превратить этот хорошо ему знакомый край в неприступную крепость…