Колокол и держава

Как опытный врач, который способен распознать неизлечимую болезнь у внешне здорового человека, Захария видел, что Новгород поражен тяжелым недугом, проистекавшим от жадности богатых и зависти бедных. Увы, город разделен, а над разделенными всегда кто-то властвует. Свобода и порожденный ею дух предприимчивости создал это чудо среди лесов и болот. Чужие богатства всегда манили хищников, однако республика даже не имела регулярного войска, полагаясь на ополчение, хотя всем ведомо, что один опытный и закаленный воин стоит десятерых ополченцев. Крепостные сооружения находились в плачевном состоянии. Стены Детинца зияли провалами.

Итак, печально, но город обречен. Он падет, как пал Иерусалим, под натиском алчных завоевателей, раздираемый распрями изнутри. С провидческой ясностью Захария видел, как постепенно, по кускам, республика будет отдавать свою волю, пока не отдаст все.

Отсюда следовало сразу несколько важных решений. Во-первых, нужно убедить князя Михаила Олельковича как можно скорее покинуть Новгород и уехать вместе с ним. Во-вторых, предупредить о готовящемся походе Менгли-Гирея киевских караимов, чтобы уберечь общину от разграбления. Третье решение далось Захарии нелегко. Он долго раздумывал над тем, стоит ли извещать о своих выводах короля Казимира, но в конце концов решил не делать этого. Зачем помогать Новгороду, если он все равно обречен? Лучше постараться установить доверительные отношения с московским государем, ибо путь в русские земли отныне будет лежать не через Новгород, а через Москву.

От этих размышлений Захарию отвлек посыльный от Михаила Олельковича. Князь требовал лекаря к себе.

3

Выслушав Михаила Олельковича, Захария не стал отвечать сразу. Сделал вид, что ничего не знает о назревающих событиях, и попросил время, дабы составить гороскоп. На следующий день он снова предстал перед князем и привычно пустился в долгие рассуждения, из которых следовало, что Новгород в настоящее время находится под знаком Белой Луны, в то время как над Москвой взошла Луна Красная. Это означает неизбежность скорой войны, в которой Красная Луна одержит верх над Белой. Поэтому князю Михаилу следует поскорее покинуть Новгород.

Князь в свою очередь откровенно поведал провидцу о том, что случилось в Киеве после смерти брата Семена, и попросил Захарию помочь ему вступить в тайные переговоры с московским наместником. Поразмыслив, лекарь обещал устроить встречу. Среди новгородских книжников, с которыми он теперь постоянно общался, был молодой боярин Григорий Туча, не скрывавший своих промосковских настроений. Через него и решено было действовать.

Встречу назначили в Клопском монастыре, куда Михаил Олелькович должен был приехать под видом охоты. Накануне выпала пороша, и по дороге в монастырь князь затравил пару зайцев, хотя договор с новгородцами запрещал ему охотиться в этих местах. У ворот в обитель Михаила Олельковича встретил отец настоятель и проводил в свою келью, где уже ждал московский наместник, после чего монах деликатно удалился, оставив гостей наедине.

Беседа длилась более часа, после чего собеседники расстались, довольные друг другом. Наместник пообещал, не мешкая, сообщить московскому государю о желании князя Михаила Олельковича заручиться его поддержкой в борьбе за киевский стол, а также о его намерении срочно покинуть Новгород, чтобы не мешать государю в осуществлении его планов.

…Следующая встреча состоялась две недели спустя. На этот раз кроме наместника в келье сидел московский дьяк, который передал князю от лица своего государя уверения в дружбе и братской любви. Что же касается намерения князя Михаила покинуть Новгород, продолжал дьяк, то государь просит его не спешить. Уйди князь сейчас, новгородцы быстро найдут ему замену – скорей всего, вернут из Заволочья служилого воеводу Гребенку-Шуйского, а тот успеет подготовить город к обороне. Посему надо выиграть время, хотя бы до весны. Государь оценит эту услугу, и окажет Михаилу Олельковичу помощь в восстановлении его законных прав на киевский стол.

Перед расставанием дьяк достал из-за пазухи кошель серебра:

– Прими, князь, государев подарок! Слыхали мы, что новгородцы не больно-то тебя жалуют. Ну а ежели станут посадники попрекать тебя бездельем, сошлись на болезнь. Говорят, лекарь у тебя великий дока, любую хворь придумает.

4

Между тем страсти в городе накалялись. В скором времени городское вече должно было принять или отвергнуть союз с королем Казимиром. Каждый вечер в доме Борецких собирался ближний круг. Понимая всю важность момента, Марфа настойчиво подталкивала своих сторонников к решительным действиям. Самые опытные в дипломатических делах бояре готовили текст договора с Литвой. Другие должны были обеспечить поддержку совета господ и надавить на архиепископа Феофила, без благословения которого решение веча не могло вступить в законную силу.

На себя Марфа взяла колеблющихся. Действуя убеждением, лестью и подкупом, сумела переманить в свой лагерь нескольких именитых новгородцев, за которыми стояли их многочисленные кланы.

Младшему сыну Марфа поручила заняться устрашением сторонников Москвы. Окрыленный материнским доверием Федор рьяно принялся за дело. В городе обреталось великое множество лихого народа: шильников, ушкуйников, кулачных бойцов, профессиональных поединщиков. Федор сколотил из них несколько ватаг, готовых за плату на все тяжкие. Для начала приказал проучить нескольких самых ретивых приверженцев Москвы из купцов, торговавших в Низовских землях. Кого-то подстеречь с кистенем в темном закоулке, а самым упрямым пустить красного петуха. Бить не до смерти, но так, чтобы на ноги встал не скоро. Будут спрашивать: «За что бьете?» – отвечать: «Коли не люб тебе Новгород, убирайся в свою Москву!» Когда соберется вече, всем громко кричать за Литву и затыкать тех, кто будет на стороне московского князя. Запастись острыми шильями. Когда надо будет подавать голоса за Литву, шпынять ими в мягкие части впередистоящих, невольные вопли которых зачтутся как голоса одобрения.

…В последнее воскресенье февраля вновь созвонили вече. Народу пришло не меньше, чем в прошлый раз. Труды Марфы и ее сторонников не пропали даром, настроение в городе явно поменялось в пользу договора с Литвой. Коварство Москвы, натравившей на Новгород псковичей, заветы старины, страх утраты привычных вольностей подействовали на умы горожан. Сказались и меры устрашения. После нескольких уличных расправ многие противники Борецких побоялись прийти на площадь.

Первым на вечевую степень поднялся боярин Василий Максимович. С медлительной торжественностью развернул пергаментный свиток договора Великого Новгорода с королем Казимиром.

– Король держит Новгород в воле мужей вольных, по их старине и по крестной грамоте, – раскатился над вечем зычный голос. – Целует крест ко всему Великому Новгороду за все свое княжество и за всю Раду литовскую. Король не отнимает у новгородцев их веры греческой православной. И где будет любо Великому Новгороду, тут и поставит себе владыку; римских церквей король не ставит ни в Новгороде, ни в пригородах, ни по всей земле Новгородской.

Площадь слушала с напряженным вниманием, а посадник продолжал перечислять все новые пункты, каждый из которых заботливо оберегал новгородские интересы. Воспрещались королевские торговые пошлины, наместник и дворецкий Казимира могли держать на Городище не более пятидесяти человек и не имели права владеть новгородской собственностью. В королевскую казну поступали налоги от Русы, Ладоги, Ижоры, зато доходы от самых богатых мехами и воском волостей Заволочья, Перми, Печоры текли в казну республики. Торговля с Ганзой сохранялась в неприкосновенности. Суд, как исстари было заведено, объявлялся совместный, только вместо князя рядом с посадником садился королевский наместник.

Главный пункт договора составители приберегли напоследок:

– Пойдет великий князь Московский на Великий Новгород, или сын его, или брат, или которую землю поднимет на Великий Новгород, королю садиться на коня за Новгород со всею Радою литовскою; если же король, не помирив Новгорода с московским князем, поедет в Польскую землю или Немецкую и без него пойдет Москва на Новгород, то Рада литовская садится на коня и обороняет Новгород. Если король помирит Новгород с московским князем, то возьмет черный бор по новгородским волостям, один раз, по старым грамотам. За это послы новгородские готовы целовать крест честному королю за весь Великий Новгород в правду без всякого извета.

Когда отзвучали последние слова договора, искушенные мужи многозначительно переглянулись. Получалось, что Новгород не переходил в подданство Литвы, а просто заключал договор о взаимопомощи на случай нападения третьей стороны.

Подписали договор от имени Великого Новгорода посадники Офонос Остафьевич и Дмитрий Исакович, посадничий сын Иван Кузьмич, от житьих людей Панфил Селифантов, Кирилл Иванович, Яким Яковлевич, Яков Зиновьевич, Степан Григорьевич. Им и предстояло ехать с посольством в Вильну. Толпа напряженно ожидала архиепископского одобрения договора и, услыхав слова: «Владыка благословил!», облегченно выдохнула.

На вечевую степень поднялся бледный от волнения московский наместник Яков Захарьин. Прокричал, надсаживаясь: «Люди новгородские, исправьтесь, помните, что Новгород – отчина великого князя! Не творите лиха, живите по старине!» Его не слушали. Нестройные выкрики «К Москве хотим!» – были заглушены слитным ревом вечевого большинства. На несогласных угрожающе надвинулись нанятые Борецкими ватажники. Полетели камни, хряснули колья, несколько человек с разбитыми головами пали на утоптанный снег.

Расходились с площади, оживленно переговариваясь. Мало кто тогда осознал всю глубину произошедшего разрыва. Говорили: эка невидаль! Новгородцам не впервой с Литвой дружиться, и люди там такие же русские, как и мы, и веру нашу сохраним в целости.

Глава 7. Митя Малой

1

Пока посольство готовилось к отъезду в Литву, таинственно исчез толмач Путята, обычно сопровождавший новгородских послов за границей. Беглый толмач должен был перевести на два языка – латынь и немецкий – договор новгородцев с королем Казимиром, и теперь посольство осталось и без переводчика, и без договорных грамот. Хуже того, прошел слух, что Путяту перекупили московские лазутчики и что он за мзду немалую продал им копию договора. О том, какие еще секреты республики мог продать Москве много знавший толмач, Дмитрий Борецкий боялся даже думать.

Кощунственно поминая святых угодников, посадник кинулся на владычный двор и отыскал там дьякона Герасима, ведавшего библиотекой и переводчиками. Выслушав посадника, протодьякон задумчиво почесал выбритую на затылке «поповскую плешь» и уверенно изрек:

– Есть у меня человечек. Должен справиться.

По высокому резному крыльцу они поднялись в книгописную мастерскую, где в свете лучин скрипели перьями полтора десятка переписчиков.

– Бог помощь, грамотеи! – поздоровался посадник и, поморщившись, добавил: – Однако дух тут у вас тяжелый!

– Не взыщите, гости дорогие! – под общий смех ответил один из переписчиков. – Как едим, так и пердим!

– Митя! Малой! – позвал Герасим.

Встал русоволосый отрок лет четырнадцати, вежливо поклонился и вопросительно уставился на пришедших живыми карими глазами.

– Брат мой меньшой, Митя Герасимов, – представил отрока протодьякон. – Вот он-то тебе и нужен.

– А ты, я гляжу, шутник, отец Герасим! – осерчал посадник. – Тут важнейшее дело, а ты мне дите титешное суешь!

– Зря гневаешься, боярин. Митька хоть и юн годами, а уже три языка в доподлинности знает. Может разговор толмачить, может книги переводить.

– Что, взаправду три языка знаешь? – недоверчиво вопросил отрока Борецкий.

– Ведаю латынь, немецкий и греческий, – бойко ответил Митя. – Еще польский и еврейский понимаю, только говорю плохо.

– А ну проверим. Wo du erlernte deutch zu besprecen?

– Ich viel herumreiste, mein Herr! [5 - Где ты научился говорить по-немецки? – Я много путешествовал, мой господин! (нем.)] – на чистейшем нижненемецком ответил отрок.

– Да ты не сомневайся, боярин! – встрял Герасим. – Он малый головастый, в Ливонии учился. Грамматику Донатову перевел, мы теперь по ней в школах ребят латыни учим.

– Ну а держать язык за зубами он умеет? – вспомнив Путяту, спросил Борецкий.

– Митька ганзейским купцам переводит, а уж они свои секреты блюдут пуще глаза, – успокоил посадника протодьякон.

Разговор продолжили в библиотеке Софийского собора, смотрителем которой служил отец Герасим.

– Ну вот что, тезка, – сказал Борецкий, извлекая из рукава сложенный вчетверо лист бумаги с текстом договора. – Надо перевести эту грамоту на немецкий и на латынь, а потом переписать на трех языках, да так, чтобы королю не зазорно было представить. И знай: от этого манускрипта много чего зависит, может, даже вся наша жизнь. Если справишься, возьму тебя с собой в Вильну. А не справишься, твой брат за тебя ответит. Уразумел? На все про все даю тебе сутки.

Оставшись вдвоем, братья долго молчали. Первым заговорил Герасим:

– Работать будешь здесь, в библиотеке. Двери запри и никому, кроме меня, не открывай. Пергамент, перья, чернила и прочее возьмешь в мастерской. Еду, питье и нужное ведро принесу тебе сам. Все понял?