Колокол и держава

– Так ты что же, князь, – оскорбленно вскинулся ключник. – За один стол с нами иудея посадил?

– Он хоть и жид, зато ума палата! – ухмыльнулся князь. – От всех хворей лечит. Да и Библию, не в обиду будь сказано, не хуже иных попов знает.

Посадник Борецкий перехватил возмущенные взгляды игуменов. Даже для привычного к иноземцам новгородского духовенства сидеть на пиру рядом с иудеем было невместно. В этой заминке Захария незаметно исчез из-за стола, будто растворился.

2

15 ноября должны были состояться выборы нового владыки. В тереме Борецких каждый вечер собирался ближний круг. Судили-рядили, как посадить на владычный престол своего человека Пимена, не доводя дело до жеребьевки. По старинной традиции, если кандидат не вызывал серьезных возражений, архиепископа избирало вече. Если голоса делились, все решал жребий. Сам Пимен вызвался дать денег, чтобы нанять записных крикунов-вечников.

Но и московская партия не дремала. Ее гнездом был подгородний Клопский монастырь в устье речки Веряжки. Таких денег на подкуп избирателей, как у Борецких, партия не имела, посему ставку делали на слухи, которые разносили по городу богомольцы, стекавшиеся в монастырь поклониться мощам святого юродивого Миши Клопского. Новгород всегда был падок на кривотолки, и умело запущенный слушок мигом облетал город, обрастая живописными подробностями. Слухи росли и множились, и те, кто вчера еще от них отмахивался, начинали сначала сомневаться, а потом и верить.

На Торгу, на Великом мосту, на площадях и папертях судачили о том, что Пимен запускал руку в Софийскую казну, а сделавшись владыкой, будет слепо подчиняться Борецким. Не успели горожане переварить эти слухи, как появились новые. Сказывали, будто бы святой юродивый Миша Клопский незадолго до своей кончины прозревал, что приедет в Новгород князь из Литвы, да только то будет не князь, а грязь, и надобно гнать его в шею, а бить челом великому князю московскому.

…В назначенный день, невзирая на мозглую ноябрьскую погоду, площадь вокруг Софии с раннего утра была забита народом. У бронзовых врат немецкой работы с вечера поставили вечевой помост. После краткого молебна слово взял Дмитрий Борецкий, предложив избрать владыкой ключника Пимена, упирая на то, что он был правой рукой усопшего Ионы. В поддержку Пимена дружно завопили нанятые вечники и шнырявшие в толпе шильники.

Но по-скорому проголосовать не вышло. На помост взобрался грузный посадник Славенского конца и прокричал протодиакона Вяжищского монастыря Феофила. Следом поднялся посадник Плотницкого конца, предложив духовника покойного владыки Варсонофия. На этом выдвижение закончилось. Все три кандидата поклонились вечевой толпе и, поблагодарив за честь, стали смиренно выслушивать хвалу и хулу в свой адрес.

Вдоволь накричавшись, вече порешило выбирать владыку жребием.

Под бдительными взорами старых посадников на алтарный престол Софийского собора положили три запечатанных пергаментных свитка с именами кандидатов. По старинному обычаю тянуть жребий доверили слепому нищему старцу, приведенному с паперти. Вытащенный им жребий несли к народу, и протопоп Софийского собора должен был огласить имена двух неудачников. Ибо владыкой становился тот, чей жребий останется последним.

Вся площадь затаила дыхание. Чей жребий вытащит трясущаяся рука слепого? Кому править громадной паствой?

Два имени – Пимена и Варсонофия – трубным гласом возвестил софийский протопоп. На престоле остался жребий Феофила. Ему и быть владыкой Новгородским. Дмитрий Борецкий с трудом сдержал готовое сорваться с губ черное словцо. Воистину судьбу Новгорода решил слепой случай. И тут же подумалось: а, может, судьба?

На этом неприятности не закончились.

3

Вернувшись домой, Дмитрий увидел заплаканное лицо жены. Овдотья молча подала мужу подброшенное ей берестяное письмо, в котором некто неизвестный извещал боярыню Борецкую, что она своему мужу больше не супружница, потому как в Венгрии у него есть настоящая жена по имени Анна Батори, с которой его обвенчал католический священник. Дмитрий сразу понял: наместник выполнил свою угрозу. Попытался было успокоить Овдотью, отнекаться, обратить все в шутку, но не тут-то было. Вытерев слезы, жена твердым голосом объявила, что возвращается к отцу. Да, она терпела его бесчисленные измены, о которых знает весь Новгород, но, обвенчавшись с другой женщиной, он нарушил клятву, данную Господу, а жить в грехе она не хочет. Зная характер жены, Дмитрий понял: уговаривать бесполезно.

Потом состоялось тяжелое объяснение с матерью.

– Блудодей! Кобель бесстыжий! – кричала Марфа.

Было от чего прийти в бешенство. Старший сын, ее гордость и надежда, своим легкомыслием поставил под угрозу не только свое будущее, но будущее всего клана Борецких. Нравы в Новгороде вольные, разводы не редкость, но второй брак при живой жене, да еще совершенный по католическому обряду, – такое не простят никому! Многочисленные недруги Борецких не преминут воспользоваться таким удачным случаем и раздуют скандал до небес. На семейство Борецких ложилось еще одно темное пятно.

Рушился брачный союз между двумя могущественными новгородскими кланами. Марфа сама подбирала невесту сыну, мечтая о том, что он станет наследником необозримых владений Борецких и Коробов. Тогда будущий сват не сразу поддался на ее уговоры. Дочку свою Овдотью боярин Яков Короб любил безмерно и опасался за исход ее брака с молодым Борецким, за которым утвердилась слава женского баловня. Но Овдотья, давно и безоглядно полюбившая Дмитрия, пригрозила утопиться в Волхове, если отец не благословит их брак.

Своей невесткой Марфа была вполне довольна: добра, покладиста, вот только ревнива сверх меры. Но главное: ровно через девять месяцев после нашумевшей на весь Новгород свадьбы подарила ей здоровенького внука, который стал для Марфы главной радостью и успокоением. И вот теперь все катилось в тартарары!

Увы, все опасения Марфы сбылись, и даже с избытком. Могущественный тесть Яков Короб в один день превратился из союзника Борецких в их злейшего врага и даже потребовал вернуть приданое, данное им за дочерью. Все, чего могла добиться Марфа, это оставить себе малолетнего внука.

Скандал в семье Борецких породил в городе новую лавину слухов и сплетен. Что ж это делается, православные? Посадник-то наш втихаря на католичке подженился. Да и сама Марфа туда же: говорят, на старости лет замуж собралась то ли за польского пана, то ли за князя Михаила Олельковича, то ли за самого короля Казимира. Ни стыда ни совести!

Двух недель не прошло, а настроение в городе сильно поменялось. Борецкие, а с ними и вся литовская партия сильно упали в глазах горожан. Подлила масла в огонь история с соловецким игуменом Зосимой, который пришел к Борецкой просить защиты от ее слуг, а она приказала его гнать со двора. Отчасти это было правдой, Марфа не сразу поняла, кто и о чем ее просит, а когда поняла, что совершила промах, самолично выдала Зосиме охранную грамоту, обласкала и призвала на пир. Но распространители слухов и тут не растерялись, шептались, будто было на пиру старцу видение: глядь-поглядь, а голов-то у Марфиных гостей нету! К чему бы это, а?

Но больнее всего для Марфы была утрата прежней сердечной близости с Дмитрием. Дни шли, а былые отношения матери и сына все никак не возвращались. И это мучило их обоих…

4

Тем временем новоизбранный архиепископ Новгородский и Псковский Феофил с трудом привыкал к своему новому положению. Шутка ли, вчерашний чернец в одночасье превратился в первого человека громадной республики. Отныне его словам будут внимать тысячи ушей, за каждым его поступком будут следить тысячи глаз.

Феофил не отличался сильным характером, да и большим умом не блистал. Обрушившееся на него тяжкое бремя власти на первых порах повергло его в растерянность. И то сказать: куда ни кинь, всюду клин. Москва грозит войной, паства расколота, псковичи норовят отложиться, владычные слуги косятся как на чужака.

На первом после своего избрания совете господ Феофил объявил, что будет во всем следовать заветам своего предшественника, новопреставленного Ионы. Сказать-то сказал, а только на деле все оказалось совсем непросто. Сразу пришлось делать выбор: куда ехать на поставление? Митрополитов в русских землях было два: Филипп в Москве и Григорий в Киеве и, выбирая одного, Феофил неизбежно навлекал на себя немилость другого. Но выбирать пришлось, и, поразмыслив, Феофил объявил, что поедет на поставление только в Москву и никуда более.

В ответ приверженцы Борецких прямо дали понять Феофилу, что покамест он владыка только нареченный, а выборы можно провести и заново. Встрепенулся и приунывший было Пимен. Прилюдно объявил, что готов хоть завтра ехать на поставление в Киев. Распря между вчерашними претендентами на владычный престол закипела с новой силой. Пимен отказался сдать ключи, лишив нового владыку доступа к казне, и поднял на ноги владычных дворян, пугая тем, что новый владыка сменит их на своих милостивцев.

Тогда Феофил решился на крайность, объявив совету господ, что готов сложить с себя сан владыки и вернуться в свой Вяжищский монастырь. Угроза возымела действие, ибо уход только что избранного владыки был делом неслыханным. После бурных споров совет господ отказался принять отставку Феофила, разрешив ему ехать на поставление в Москву. К великому князю отправили боярина Семена Ларионова с просьбой дать нареченному владыке разрешение на проезд.

Торжествующий Феофил первым делом постарался свести счеты с соперником, обвинив Пимена в казнокрадстве и потребовав открытого расследования. Софийскую казну заново пересчитали и обнаружили крупную недостачу. Это были те самые деньги, которые Пимен отдал на подкуп вечников.

За лихоимство и растрату городской казны в Новгороде издревле не жаловали. В тот же день в покои Пимена ворвалась разъяренная толпа. Ключника избили в кровь, изорвали на нем шелковую рясу, а потом поволокли на вече, награждая по дороге тычками и затрещинами. Вечевая толпа требовала казни, но потом сжалилась и приговорила бывшего ключника к огромному штрафу аж в тысячу серебряных рублей.

Посчитавшись с соперником, владыка Феофил засобирался в Москву, еще не ведая, какой неожиданный оборот примут дальнейшие события.

Глава 4. Искуситель

1

Огромная свита князя Михаила Олельковича не поместилась на тесном пятачке Городища, и большую ее часть пришлось расселить в самом Новгороде. Захария Скара был этому рад, ибо он мог наблюдать город в тесной близости, словно врач – пациента. Правда, пациент оказался не больно-то вежлив. Ватага бездельных отроков на волховском мосту при виде иудея тотчас разразилась криками: «Жид, жид, на веревочке бежит!», а сидевший тут же босой юродивый заголосил пророчески: «Гляньте, православные, черный ворон прилетел, мертвечину чует!» и запустил лекарю в спину еще дымящееся конское яблоко.

Несмотря на такой прием, Великий Новгород с первого взгляда понравился Захарии. Город был разумно спланирован, хорошо содержался и своей чистотой выгодно отличался от Киева или Вильны. Он и впрямь напоминал человеческий организм. Его головой был Детинец, ремесленные слободы были его руками и ногами, Торг – чревом, а легкими – огромное озеро, влажное дыхание которого доносилось с юга.

Город вел деятельный образ жизни, неплохо питался и одевался. Его движения были размашисты и исполнены живости. Эта живость чувствовалась и в том, как люди шли, ехали, торговались, ругались, зубоскалили, топтались на холоде, окликали другу друга, рубили дрова и несли воду. Она чувствовалась в каждом движении, в переменчивых выражениях лиц, в гримасах, блеске глаз. Если человек злился, он кричал, махал руками, лез в драку, если что-то рассказывал, то во весь голос, если смеялся, то во всю глотку. Это были свободные люди, упрямые и настырные, ничего не принимавшие на веру, привыкшие сами решать свои дела.

Не рискуя заходить в христианские храмы, Захария наблюдал, как люди идут на молитву. На одних лицах читалась истовость, на других – привычка. Священники внешне почти не отличаются от мирян, одеты в обычную одежду и только на головах носят большие валяные шляпы, под которыми Захария с удивлением обнаружил выбритые, как у католических монахов, тонзуры, по-местному – гуменцо или поповская плешь.

В декабре прибыли из Крыма Моисей Хануш и Шмойло Скаравей с товарами от Хози Кокоса. Однако наладить дело оказалось непросто. Город был связан договорами с Ганзой, замкнувшей на себя всю европейскую торговлю. Местный рынок тоже был поделен, гильдии местных купцов жестко вытесняли чужаков.

Столь же неутешительно обстояли миссионерские дела Захарии. Чтобы построить в Новгороде караимскую синагогу-кенассу, требовалось разрешение архиепископа. Однако все попытки получить аудиенцию у новоизбранного владыки ни к чему не привели. Такими же безуспешными были попытки Захарии обзавестись полезными знакомствами.

Помог, как водится, случай…

2

Отслужившего вечерню отца Дениса дома ждала расстроенная попадья. Заболела их пятилетняя дочь, на холодном ветру просквозило ушко. К ночи поднялся жар. От острой боли кроха кричала, как подстреленный зайчонок. Беспамятно любивший дочку священник всю ночь носил ее на руках, прижимая к себе пышущее жаром тельце. Домашние средства не помогали, и утром, махнув рукой на церковный сан, священник отнес закутанную в полушубок девочку к знахарке. Старуха пошептала наговоры, сделала примочки, но лучше не стало.

Домой отец Денис возвращался бегом, чтобы еще больше не застудить ребенка. Дочь заходилась в таком безутешном плаче, что прохожие сочувственно оглядывались. Не видя белого света, священник внезапно налетел на сутулого темноликого человека в долгополой восточной одежде. Отступив на шаг, незнакомец неожиданно спросил гортанным голосом:

– Чем больна твоя дочь?

Отец Денис хотел отмахнуться и бежать дальше, но наткнувшись на пронизывающий взгляд незнакомца, отчего-то передумал и поведал ему о своей беде.

– Ступай за мной, – повелительно произнес Захария.

В просторной горнице их встретили два молодых иудея. Девочку положили на стол, размотали платок, сняли повязку. Ловкими пальцами Захария ощупал вздувшееся ушко, что-то приказал помощнику на караимском языке. Появился обитый кожей сундучок с медицинскими инструментами.