Шпион неизвестной родины

Мы склонились друг к другу – нежная парочка, – наши головы сблизились, она зашептала:

– Я разузнала. Там где ты будешь работать занимаются тем что плавают по морям, исследуя их пригодность к будущим войнам. У института свои корабли. Они называют их научными.

Последние слова она как бы взяла в кавычки – откровенно издевательской интонацией. Я не верил своим ушам. Откуда она узнала? Получив специальность гидроакустика на «закрытом» номерном факультете, я, конечно, знал, чем предстоит мне заниматься. Но всякого рода «подписки о неразглашении», в разное время оставленные в чреве ГБ, надёжно запечатывали мой рот, и даже захоти я рассказать Белоснежке что-нибудь «этакое», слова застряли бы в горле. Она демонстрировала потрясающую осведомлённость. Я подумал: Мата Хари.

Мы допили шампанское. Я спросил:

– Ну и что?

Она помолчала, желая, видимо, оценить мою предположительную реакцию.

– Мы уплывём.

Тут я не выдержал и рассмеялся. Идея была достаточно сумасшедшая для того чтобы стать, как говорят физики, хорошей рабочей гипотезой. Мой нервный смех, возможно, имел оттенок катарсиса, освобождения – так реагируют на удачную шутку, репризу, остроту. Что ж, в остроумии ей действительно было не отказать. Меня внедряли агентом в один из советских «мозговых центров», вербовали самым беззастенчивым образом. Я почувствовал, как в душе нарастает волна протеста. Развивать тему я предпочёл в ироническом ключе.

– Мы захватим с собой побольше секретов и будем торговать ими у входа в ЦРУ. Кто больше даст.

Она даже не улыбнулась. Фарсовое начало оборачивалось драмой.

– Если я не ошибаюсь, ты сделал мне предложение, верно?

Я подтвердил: она не ошиблась.

– Я его принимаю. Но с одним условием: поженимся в Америке. Я хочу, чтобы на свадьбе присутствовал мой отец. Разве это не естественное желание?

Я подтвердил: разумеется. Но как же мама?

– Мы найдём способ. Она будет с нами.

«Мы». Значит, вопрос о моём согласии решён?

– Ты будешь стараться и преуспеешь в этой науке с длинным названием – я даже боюсь произнести вслух – и станешь влиятельным человеком – доктором, профессором, академиком. Сколько лет тебе на это потребуется?

Я подумал и сказал:

– Десять.

Откуда слетело ко мне это кругленькое, удобное во всех отношениях число – я и сам не знаю. Будто открылся затвор фотоаппарата, и на мгновение вспыхнула даль – головокружительная научная карьера, – деньги, награды, почести. Голова и вправду слегка кружилась от выпитого шампанского. Но тут я вспомнил, что хочу стать советским писателем. С недоумением, адресованным скорее самому себе, я спросил:

– А когда же я буду писать?

– По ночам.

– Хорошо. Но о чём?

– Я буду подсказывать тебе сюжеты. Вот первый: наша любовь.

– Ну да… Кто ж такое напечатает?

– Ты будешь тайно пересылать свои произведения заграницу. Я придумаю тебе псевдоним.

– Меня тут же поймают.

– На это потребуется время. А тогда мы будем уже в Америке.

– Каким образом?

– Ты устроишь меня уборщицей, а лучше поварихой, я неплохо готовлю, – на один из тех кораблей. И однажды где-нибудь там, где они пристают к берегу, эти так называемые научные посудины, – не могут же они по нескольку месяцев болтаться в океане без пополнения запасов, – мы сойдём на берег и попросим политического убежища.

Что и говорить, моя возлюбленная обнаруживала способности, которые до того трудно было в ней заподозрить.

Напомню, стоял апрель тысяча девятьсот пятьдесят шестого года. Мы жили в закрытой стране, в полицейском государстве, где любое неосторожное движение, слово жестоко карались.

Но шпионские страсти находят отклик независимо от подоплёки действия – захватывает сюжет. Криминальный роман, сочиняемый Белоснежкой в моём присутствии, был интересен, если не принимать во внимание, что на роль главного действующего лица прочили меня самого. Впрочем, действие развивалось так стремительно, что я быстро отстал, а когда дело дошло до «политического убежища», и вовсе перестал отождествлять себя с героем повествования. У того была незавидная судьба: изменник Родины, отщепенец, обречённый остаток дней провести в «каменных джунглях», о которых красочно, с неприкрытым ужасом рассказывали нам по радио побывавшие, пожившие там.

Мы выпили водки. «За нас». От этого я совсем протрезвел. Белоснежка ждала ответа. Кажется, она не сомневалась в моём согласии. Я понимал, что передо мной враг, но не ощущал никакой враждебности. Чувство – это система поведения, а ведь единственно к чему я стремился – лечь с ней в постель, обладать её восхитительным телом, сделать это обладание безраздельным, вечным, по меньшей мере распространить свои права на всё то время, что нам отведено быть.

Принесли горячее. По залу заструился шумок набирающего обороты веселья. Вот за что я любил «Асторию»: минимум алкоголя – и тебя подхватывал стремительный лёгкий поток всеобщей приподнятости, которая создавалась благодаря особым акустическим свойствам большого зала. Теперь можно было разговаривать в полный голос, не опасаясь того, что тебя услышат соседи по столу. На какое-то время я забыл о постигшем меня ударе, можно сказать, настоящем крахе, простёршимся всеохватно вперёд и вширь. Так засыпает иногда человек в минуту смертельной опасности. Белоснежка вывела меня из оцепенения очередной подробностью дьявольского плана:

– Я совсем забыла… Ты непременно вступишь в партию.

Это уж было слишком. Я попытался возразить:

– Ну да, прямо так взял и вступил. Заслужить надо.

Она согласно кивнула:

– Надо заслужить. Иначе всё рушится. Тебе не дадут ходу. Разумеется, прежде ты активно займёшься комсомольской работой.

– Терпеть не могу комсомольскую работу.

– Потерпишь. Ради меня.

Я понял, что обречён. Потому что знание, уже извлечённое и оформленное в чётком понятии «Враг», оставалось абсолютно бесполезным, не проникало в душу, с ним просто нечего было делать. Существует некий закон, в силу которого лишь пройдя путь, мы можем испытать что-то – любовь, презрение, ненависть. Не верьте тому, кто скажет: он убил своего сына за измену, – сказавший так просто не потрудился разобраться в законах, – это непростительно для писателя. Одним словом, вопреки логическим доводам, вспыхнувшему и быстро погасшему возмущению, я внутренне покорился. Перед тем как свалить с ног алкоголь здорово прочищает мозги. Мы выпили ещё. «За успех.» Алкоголь возвращает к самому себе, отметает прочь несущественное, наносное, проявляет – если так можно сказать – некий иероглиф глубинного смысла жизни – не жизни вообще, а твоей собственной, личной, уникальной, неповторимой жизни. Недаром сказано – истина в вине. Я выпил ещё рюмку – один. Мы начали целоваться. Возможно, заметив это и посчитав неуместным, официант принёс кофе с мороженым. Я заказал ещё бутылку портвейна и расплатился. Белоснежка выглядела абсолютно трезвой. Я часто замечал это свойство у женщин – устойчивость к алкоголю. Кажется, это называется повышенной толерантностью. Возможно, тут играют роль качества женского интеллекта.

Что до меня, то картина была вполне определённая: я решил напиться, чтобы трезво оценить ситуацию. Первоначальное удивление, возмущение, страх отступили, и на их место пришло осознание неотвратимости судьбы и тихая покорность её движению. Кроме логики наших планов, существует логика событий. Кто не говорил себе, а чаще другим: «Как-нибудь образуется», или: «Обойдётся», когда ничего другого сказать не находилось, но всё же теплилась надежда на некий выход из положения. Лень, страх и надежда – вот что мешает посмотреть правде в глаза, отдать себе отчёт в том, что происходит на самом деле. Экспресс-анализ показывал три варианта: расстаться, попытаться изменить – отговорить от сумасшедшего плана мою возлюбленную, изменить себя. Первое было отброшено сразу, без малейших сомнений, не иначе явившись только для равновесия, этаким святым духом, не могущим проявить себя кроме как в двух других ипостасях троицы. Отговорить? Тут было над чем подумать. Тогда ещё я не понимал, что существует закон: рациональные доводы бессильны там где правит История. Наши перекрестившиеся пути так сильно разнились на своём протяжении – просто-напросто в силу топографических особенностей – что не могли соединиться без того чтобы не выправить один другого, а не сумев улечься в общую колею, разлететься по сторонам. Год назад мы сошлись как бы на берегу реки и сели в одну лодку, и каждый пытался править по своему разумению, тайком подгребая к берегу или на стремнину, пока наконец нас не вынесло на мель, и чтобы двигаться дальше, надо было в конце концов разобраться с картой. К чему и приступили мы в тот вечер в ресторане «Астория».

Ещё оставалась водка, но мы перешли к десерту и одновременно приступили к портвейну. Иногда следует подпустить «ерша», дабы достигнуть того блаженного состояния, которое сопутствует упомянутому интеллектуальному просветлению. Если верить так называемым литературоведам, то все американские писатели были сплошь алкоголиками, а Теннеси Уильямс не садился вообще за письменный стол без бутылки виски. К слову сказать, я тоже пробовал – позже – но ничего хорошего из этого не получилось, видимо, по недостатку таланта.