Мы система

– Враги были у него?

– Не-е-ет, – качнулась голова Шепельнова на худой, с торчащим кадыком шее, – это исключено.

– Может, раньше когда, до вашего знакомства, может, на работе прежней, рассказывал он что-нибудь? Вспомните.

– При всей словоохотливости Валентина Леонидовича о работе своей, чем они там занимались и что делали, он никогда не рассказывал, – свидетель на секунду задумался, – по крайней мере, не говорил именно в контексте работы. Слышал только, что там прошли лучшие годы его жизни и всё.

– Вы знали его наследников?

– Супруга Валентина Леонидовича умерла задолго до нашего знакомства. Детей у них не было, близких родственников тоже, а о дальних…, – секундочку, вдруг прервал он рассказ.

Что-то в тоне Шепельнова неуловимо изменилось. Оторвавшись от записи, Костров поднял глаза и молча смотрел, как свидетель вытащил из нагрудного кармана ингалятор, два раза пшикнул себе в рот и, прикрыв глаза, несколько раз глубоко вдохнул.

– О дальних родственниках я ничего не знаю, – закончил он прерванный приступом удушья ответ.

«Ещё и астма, – чувствуя, что проникается к свидетелю неподдельным сочувствием, думал Костров, – да-а-а, парень, – потекли в ненужном направлении мысли, – видать, зачали тебя либо в глубокой старости, либо с великого перепоя».

– Вы, Денис Витальевич, извините, но спросить я всё-таки должен, – погасив человеческие проявления, продолжил следователь, – эпилепсия у вас, астма, смотрю. Невольно напрашивается вопрос: а на кой, извините, ляд вы ему такой сдались? Ведь тот образ жизни, который вы описали, прежде всего требует здоровья.

– Любая работа требует здоровья, – глядя в пол, отвечал свидетель, – во всех без исключения местах, куда мне удавалось устроиться, узнав о моих недугах, от меня избавлялись под любым предлогом. Я и сам думал, зачем я ему такой нужен? Первое, что пришло в голову, – это жалость. Вначале я так и думал, но, узнав Валентина Леонидовича ближе, понял, что ошибался. Он искал единомышленника, а взгляды на очень многие вещи у нас действительно совпадали. Помимо этого, он очень любил говорить, говорить на любые темы, и делал это часами. Мне всегда были интересны его рассказы. Думаю, он нашёл во мне благодарного слушателя, и это тоже сыграло свою роль.

– А сам он умел слушать?

– Умел. Вот только рассказать мне ему было нечего. Вся моя жизнь – это череда неудач, больничных коек и унижений. В саду, школе, училище. Лишь рядом с ним я хоть немного почувствовал себя полноценным человеком, а теперь…, – свидетель поднял глаза на следователя, и плескавшаяся в них боль вновь вызвала в следователе нотки сочувствия, – а теперь эта нелепая смерть.

Решив, что на сегодня хватит, Костров заполнил бланки.

– Это пропуск на выход, – протянул он листок Денису, – а это, – проводив взглядом пропавший во внутреннем кармане пиджака пропуск и пододвинув к свидетелю второй листок, – подписка о невыезде. Распишитесь вот здесь.

– Вы меня подозреваете?

– Судите сами, Денис Витальевич. По данным следствия, вы последний, в чьём обществе видели потерпевшего. Именно с вашего телефона на его номер был сделан последний звонок. В квартире из чужих только ваши отпечатки. Только у вас имелся запасной ключ от квартиры, а следов взлома обнаружено не было. Все улики пока против вас.

– Вы ведь сами сказали, что н понятно – убийство это или несчастный случай.

– Именно поэтому, Денис Витальевич, вы сейчас идёте не в камеру, а возвращаетесь домой. Из города не уезжать. Как понадобитесь, я позвоню, и настоятельная к вам просьба – телефон держите при себе и не отключайте. Повестка – это потеря времени, а в ваших, Денис Витальевич, интересах со следствием дружить и являться по первому требованию. Вы понимаете, о чём я говорю? Да-да, – добавил следователь в ответ на утвердительный кивок, – изолятор у нас просторный. Всего хорошего. Не смею задерживать.

***

Шагая к выходу, ни на что не обращал внимания. Мимо шли какие-то люди, кто молча, кто что-то обсуждая, но погружённый в собственные переживания, Денис привычно отрешился от происходящего. В холле первого этажа мелькнуло смутно знакомое лицо, но Денис, не придав этому значения, предъявил пропуск дежурному и покинул неприветливое здание.

Оперативный сотрудник, майор УВД Западное, Софирин Алексей Сергеевич, напротив, сразу же узнал недавнего знакомца. Проводив взглядом медленно шаркающего в сторону выхода нескладного сутулого парня, опер сделал в памяти зарубку и зашагал к ведущей на верхние этажи лестнице. Когда с делами было покончено, натренированная годами память привычно напомнила ещё об одном деле. Через минуту старший оперативник пожимал руку следователя Кострова.

– Сергеич, – с наигранным воодушевлением воскликнул тот, – и каким же это ветром ваше высочество к нам, сирым, задуло?

– Попутным, товарищ капитан, попутным.

– Ну, садись тогда, – указал следователь на стул, – в ногах правды нету.

– Да и в заднице её, окаянной, нету, – усмехнулся Сергеич, – так, жир один да дерьмо всякое. Встретил тут в холле Шепельнова, от тебя шаркал?

– Отсюда.

– Узнать хотел, – озвучил оперативник цель визита, – по трупу этому эксперты какой вердикт вынесли?

– А с какой целью интересуешься? Ты же, насколько я знаю, от дела этого всеми правдами и неправдами отбивался. И отбился ведь.

– Да работы во, – показал характерным жестом майор сколько работы, – случай просто странный, вот и спрашиваю.

– Эксперты внятного ничего не сказали. Никакого внешнего воздействия на потерпевшего оказано не было. Каких-либо химических веществ на останках тоже не обнаружено. Все сходятся во мнении, что человек просто лопнул. Как мяч перекачанный, лопнул и всё.

– А то, что и кости, и череп разлетелись на ту же слизь, что и мясо, никого не смутило?

– Смутило, Сергеич, да ещё как смутило, у нас тут споры по этому поводу, два дня гремят. Версий миллион, а толку ноль. В итоге сошлись на том, что тёмное это дело, тёмное и непонятное.

– Во-во, – подхватил опер, – я тоже, когда всё это увидел, сильно удивился.

***

Просидев без малого полчаса на лесенке у входа в отделение, Денис в который раз шумно выдохнул и, стремясь устроиться поудобней, поёрзал на пыльной ступени. Спешить было некуда. Да и незачем. Со смертью Валентина Леонидовича в Денисе тоже что-то умерло. Умерла надежда. Надежда на хоть какое-то более-менее сносное существование. На бытие, где он действительно был хоть кому-то нужен. Планы, мечты и чаяния рухнули в одночасье, рухнули в той самой квартире, когда он увидел то, о чём вспоминать никак не хотелось.

«Один, – текли мысли окончательно павшего духом Дениса, – опять один, что дальше? – терзал он себя вопросами, – как, куда?»

Ответов не было, да и откуда они могли взяться в голове человека, вновь в полной мере ощутившего привычную ненужность и собственную ничтожность.

Почему в жизни всё сложилось именно так, почему ещё в ребёнке сложилась столь низкая самооценка, Денис понял много позже. Отец погиб, когда ему исполнилось два года. Погоревав без малого год, мать вновь вышла замуж. В любви и счастье жили недолго. Отчим начал пить и вскоре остался без работы. Поиски затянулись, и работать пришлось матери. Разменивая тысячи километров под стук железных пар, она, проводница пассажирского состава, дома появлялась крайне редко, полностью переложив заботу о сыне на плечи отчима. Тот же в её отсутствие беспробудно пил.

Превращаясь в злобное, угрюмое животное, отчим винил в своих неудачах всех подряд и постоянно срывал злобу на беззащитном мальчишке. Позже Денис много раз силился вспомнить, были ли дни, когда упившийся, очумевший от отравы отчим не втаптывал его в грязь, но таких дней он не вспомнил. Зато хорошо помнил, с какой радостью в первый раз шагал в младшую группу детского сада. Помнил, как вечером того же дня рыдал, спрятавшись под кроватью. Рыдал, потому что нескладного, робкого, плохо говорящего мальчишку в группе сразу невзлюбили. В то время он откровенно не понимал, почему никто не захотел с ним играть, не захотел даже разговаривать. На первой же прогулке его побили. По-детски, дождавшись, когда воспитатель отвлечётся. Его неспособность дать сдачи веселила мальчишек, и они, улучив момент и подзадоривая друг друга, проделывали это почти каждый день. Били и издевались не все, всего трое, но, повинуясь их авторитету, и остальные начали его сторониться.

Дальше случилось то, что порой случается в подобных случаях. Отсутствие полноценной безопасной реальности сподвигло Дениса создать воображаемый мир, в котором светило ласковое солнце и все были приветливы и добродушны. Там были лучшие игрушки, верные друзья и подружки. Там он счастливо жил с мамой и родным отцом, который просто не чаял в нём души.

Всё глубже и глубже погружаясь в вымышленную вселенную, Денис постепенно замыкался в себе и, всё дальше отдаляясь от сверстников, неуклонно отставал в развитии. Воспитатели пытались выдернуть его из омута вымышленных образов, но, поняв тщетность усилий, махнули рукой.

Из сладкого мира грёз вырывал только отчим. Красную, вечно пьяную небритую рожу он запомнил на всю оставшуюся жизнь. Ещё лучше запомнил широкие, с короткими толстыми пальцами ладони, которые оставили множество отметин на его худом, тщедушном теле. Каждый всплеск бешенства отчима рождал в Денисе чувство такого ужаса, что после очередной экзекуции он не вылезал из-под кровати часами, часто там и ночуя. О прогулках не было и речи: Денис вечно был наказан и большинство выходных дней проводил под той же кроватью.

Просветления наступали лишь с редкими приездами матери. За два дня до этого отчим переставал пить, отчего становился ещё злее. Он выволакивал его из норы и, на несколько часов запрещая сходить с места, ставил рядом с телевизором. После окончания очередной передачи наконец обращал на него внимание и, сыпля угрозами и обещаниями боли, приказывал ему молчать. Боясь до дрожи в коленях одного его голоса, Денис ни разу не обмолвился матери о том, что происходит в её отсутствие. Догадывалась она или нет, он не знал, но упрёков в сторону отчима ни разу не слышал.

В школе всё повторилось. Оказавшись в одном классе всё с той же подросшей и окрепшей троицей, Денис хлебнул ещё больше бед и унижений.

В третьем классе перед самыми летними каникулами, вернувшись из школы, застал момент, когда три милиционера выволокли отчима из подъезда и затолкнули в видавший виды Уазик. Позже, глотая слёзы, соседка рассказала, что, напившись до невменяемого состояния, отчим жестоко избил, а затем зарезал маму.

Три дня спустя, стоя на кладбище перед гробом матери, Денис вдруг понял, что смерть её его нисколько не волнует. Он уже знал, что бабушка, которую до сего момента ни разу не видел, берёт его жить к себе в Москву. Смерть лежащей перед ним женщины, которая или ничего не видела, или просто не захотела избавить его от многолетних страданий, ассоциировалась только с отсутствием тирана и скорым отъездом от всех этих злых и ненавистных людей.

На новом месте жительства дворовые мальчишки сперва приняли хорошо. Новые знакомые пару раз звали гулять, но на этих разах всё и закончилось. Замкнутость, неспособность к сочувствию, вбитая отчимом трусость и злость на весь несправедливый мир быстро оттолкнули новых знакомых. Та же картина повторилась и в школе. Его больше никто не бил, не унижал, но вместе с тем и ребята, и тем более девчонки шарахались от него как чёрт от ладана. Всё это оставляло глубокие борозды на и без того расшатанной психике. Постоянный нервоз вскоре вылился в приступы удушья, диагноз поставили быстро. В пятом классе прямо на уроке случился первый эпилептический припадок, и это добавило ему популярности.

Единственным человеком, у которого в те времена был шанс хоть как-то подправить его мировоззрение, была бабуля. Но прожившая всю жизнь для себя женщина, непонятно из каких соображений приютившая Дениса, тратить на него время совсем не собиралась. Гуляя по многочисленным подругам и центрам для пожилых людей, дома она появлялась лишь поздним вечером, а часто не появлялась вовсе. Тратиться на содержание внука она не желала, и очень скоро его комната напоминала барахолку, куда престарелые подруги тащили всё ненужное мужское тряпьё. На фоне одноклассников с их любящими мамами и папами одетый в затасканные вещи Денис выглядел комично. И это тоже служило постоянным поводом для насмешек.

Однажды в школьной раздевалке он случайно подслушал разговор центровых в классе мальчишек и девчонок. Там услышал, что между собой одноклассники зовут его ненормальным, и почти все если и не презирают, то ржут над ним в полный голос. Это замкнуло в себе окончательно. Денис вновь ушёл в вымышленный мир и захлопнул за собой дверь. И без того низкая успеваемость рухнула, но ему было уже всё равно. Окончательно убедившись, что жизнь злобная и ехидная штука, он бесповоротно утратил веру в людей.