Выкуп

Зато сцены газетной летучки приводят её в восторг, она слушает с удовольствием, сидя на постели, – и время от времени подёргивает плечами, так что её маленькие груди вздрагивают, а соски заостряются…

Любин интерес не удивителен. Дело в том, что её муж – хозяин издательского холдинга. Я познакомился с Любой как раз на журналистской тусовке, – то есть, она со мной познакомилась.

Когда я передаю ей мой разговор с приятелем-редактором, мне приходит в голову, что он так и не перезвонил мне. Это плохой признак. Моя любовь видит, что у меня испортилась настроение и предлагает мне помощь: она поговорит с мужем, и тот что-нибудь придумает.

– Нет, – говорю я, – не стоит.

Нет, никогда, – думаю я про себя. Можно быть сексуальной игрушкой в руках женщины, но до сих пор я сам решал, где и на кого буду работать. Кроме того, пока о нашей связи не знает никто, но если я появлюсь в газете мужа-олигарха, шила в мешке не утаить.

– Почему? – удивляется моя любовь. – А что изменится?

Нет, – отрезаю я. Люба пожимает плечами, её грудки повторяют это движение, а она, греховодница, словно бы не замечает их наглой сексуальной агрессивности.

А вот рассказ о санькиной любви, против моего ожидания, не вызывает у Любы особенных эмоций. Она только замечает, изогнув стан, что я мог бы захватить с собою Саню, и она бы вмиг излечила парня от безнадежной любви…

– Тебе мало меня одного, распутная ты женщина? – строго замечаю я. – Я уже не говорю о твоём муже…

– И не говори… – отвечает она и, задумавшись, продолжает: – А вообще она поступила благородно. Ну, этот кареглазый ангел…

– Благородно? – переспрашиваю я.

– Да, – отвечает она. – По-человечески.

Я хмыкаю: ничего себе по-человечески!

Люба на полном серьёзе объясняет мне: всё без обману, она попыталась его полюбить, но не получилось.

– Что значит, не получилось? – саркастически спрашиваю я. – Могла бы утешить парня, хотя бы разок.

– Она попыталась, – отвечает Люба. – Но она же не проститутка…

– Ну да, – говорю я. – Она попыталась, а он всю жизнь будет вспоминать и мучиться.

Люба кладёт руку мне на голову, смотрит в упор своими глазюками. А разве это плохо? – шепчет она. Бедному поэту подарили счастливую неделю любви. И пусть теперь страдает. Может быть, из этих страданий выльется что-нибудь путное, в литературном смысле.

– Он не поэт, – ворчу я. – Он прозаик.

– Ничего, – отвечает Люба. – Пусть напишет роман. Не про заек. А про любовь.

Журналист. Полёт

Я сворачиваю с Садового кольца к себе во двор как раз в ту секунду, когда край солнца дрожит над эстакадой, готовый окончательно исчезнуть.

Ничего себе денёк, – мелькает в моей голове, когда я выхожу из «Тойоты».

– Добрый вечер, Дмитрий Анатольевич! – возникает за левым плечом Нурали. – Можете не беспокоиться, с машиной всё будет в порядке.

Я не очень беспокоюсь, но всё равно приятно, когда проявляют заботу.

Иду к подъезду и вдруг:

– Папа!

Моя родная дочь, моя Лёлька бежит по двору и с ходу кидается мне на шею.

Я её целую, она меня целует, и с полминуты мы так обнимаемся, – что называется, от души. Я не могу на дочку наглядеться, а она уже отстраняется, смущённая…

– Ну, перестань, ну всё, пап…

– Что ты здесь делаешь? – говорю я. – Почему не позвонила?

Лёлька начинает укоризненно сопеть (ну, точно, как её мать), а я вижу на телефоне пять её звонков.

– Ладно, виноват, – сдаюсь я, – пошли домой, там разберёмся…

Но Лёлька стоит на месте.

– Не могу, пап, меня ждут…

Кто ждёт? Я беспокойно оглядываюсь. Только ухажёров мне ещё не хватало… Но на лавке у песочницы сидят две девчонки. Слава богу.

– Послушай, папуль, – начинает Лёлька, и я уже понимаю, о чём речь, и достаю кошелёк. – Ты что, забыл?..

Так, что я ещё упустил из виду?

– У мамы день рождения в субботу, – с нажимом говорит дочка, а я пускаюсь в доказательства того, что я всё прекрасно помню, до субботы ещё полно времени…

– Папа!.. Деньги на подарок… Что мне, у него просить?

«Он» – теперешний муж моей бывшей жены. Не могу сказать, что меня сильно огорчают натянутые отношения Лёльки и этого человека. Хотя он вроде бы приличный малый. И, кажется, добрый. Иначе бы ему не удалось ужиться с матерью моей дочери… Двум львам тесна одна берлога.

Когда я протягиваю дочке деньги, она, чистая душа, берёт не все: многовато… Но потом, забавно закатив глаза, спрашивает скороговоркой: может, ей тоже купить себе духи… или хотя новую туалетную воду?

Она чмокает меня, бежит к песочнице, и все трое направляются к арке. Я слежу за ними с томительном чувством в груди. Возле арки Лёлька оглядывается, машет мне рукой. Всё… Вот как мы теперь общаемся: раз в неделю и на бегу.

Я плетусь в подъезд. Только ступаю на свою площадку, за соседской дверью – шорох.

Чтоб ты провалился! – высказываю я пожелание. Вставляю ключ в замок, и тут за моей спиной – скрип двери. Поворачиваю ключ. За спиной – сопенье.

– Ты меня достал, Гришка, – говорю не оборачиваясь. – А если я замужнюю даму захочу привести? Ты же не даёшь мне никакой возможности держать в секрете мои шуры-муры. Ну чего ты молчишь, обормот, тебе всего лишь глаз подбили, а не язык усекли?

Что-то заставляет меня оглянуться. В дверях стоит соседская жена и глядит на меня с непонятным выражением. За её плечом видна Гришкина физиономия.

– О, господи! – говорю я и скрываюсь в своей квартире.

Я – без сил. День укатал меня так, что никакой сивке-бурке не снилось. Тем не менее, верный своей «совиной» натуре, я ещё несколько часов провожу в полусонном состоянии – у телевизора, за книжкой и вообще – просто так шатаюсь по квартире из угла в угол, думая о том, как бы сейчас хорошо было болтать с Лёлькой обо всём на свете. Но ничего не попишешь, такая у нас судьба – жить порознь, мне – мучиться, а ей – не знаю. Боюсь – она привыкла, что папа – где-то в стороне…

Наконец, совершенно разбитый, я укладываюсь в постель. Усталость обнимает меня, словно верная жена, укладывает меня поудобней, подворачивает простынку под локоть. Я даже постанываю-мурлычу, – на славу погулявший по жизненным крышам котяра.