Театр Иллюзий

– Посмотри туда. – Дерек указал через забор. – Видишь в земле две небольшие ямки? Там раньше стояла вывеска «Похоронный дом Кауфмана». Ее только недавно убрали – после того, как старый Кауфман умер, а дом выставили на продажу.

– Вы шутите, да? – глухо спросил Крайнов.

– Какие уж тут шутки, когда я сам иногда помогал Эйбу Кауфману с похоронами. Их семья владела этим бизнесом еще с конца девятнадцатого века. Но в последние годы дела шли неважно, и Кауфман уже не мог держать у себя работников на полную ставку. Вот и нанимал время от времени людей по необходимости, в основном соседей, у кого постоянной работы нет. Таких людей больше, чем ты думаешь, сынок. Если ты не программист, то работы в долине не так и много. А цены, сам понимаешь, кусаются. Приходится хвататься за все, что предлагают.

Дерек на секунду замолчал.

– Если быть до конца честным, Эйб сам виноват в том, что семейный бизнес пришел в упадок. Он всегда был нелюдимым, а с возрастом стал и вовсе невыносим. Новые технологии не принимал, делал все по старинке. Еще и брюзжал все время. Вот и распугал всех клиентов. Раньше «Похоронный дом Кауфмана» был едва ли не самым уважаемым во всей долине, а в последние годы… Что тут говорить. Чаще всего пустым стоял. Вот и приходилось старику не только цены снижать, но и браться за самые плохие заказы…

Дерек осекся, поднял глаза на Крайнова. Тот, казалось, находился в полной прострации. Глаза за линзами очков смотрели мимо Дерека на дом.

– Как такое могло произойти… – чуть слышно выдавил Крайнов.

Его собеседник истолковал фразу по-своему и с готовностью принялся объяснять:

– В доме все было оборудовано как надо. Я много раз помогал Кауфману, поэтому хорошо знаю всю процедуру. Смотри – катафалк останавливался на подъездной дорожке у дома. Тело заносили через вон те боковые двери прямо к лифту. Затем его спускали в подвал, где находился морг. Там покойного бальзамировали и готовили к похоронам. Этим всегда занимался лично Кауфман. До церемонии тело хранилось в одной из холодильных камер там же, в подвале. В день похорон гроб с телом поднимали на лифте на первый этаж и переносили в большую комнату, так называемую смотровую. Там его водружали на специальную подставку и устанавливали в центре, чтобы все присутствующие могли проститься с усопшим.

– Подставка? – перебил Крайнов. – Деревянная, которая на ножках?

– Именно, – удивился Дерек. – А откуда ты знаешь?

– Она стоит у меня в гостиной, – убитым голосом произнес Крайнов.

– Серьезно? Они ее не выкинули? Вот мерзавцы… Да, пожалуй, тебе она ни к чему. Лучше избавься от нее. Если хочешь, могу помочь вытащить на улицу. Подставка тяжелая, знаешь ли… А твоя гостиная – это, стало быть, та самая смотровая комната, о ней я и рассказываю. Кстати, вот еще что вспомнил. Во время церемонии по желанию клиента Кауфман наигрывал на пианино траурные марши. Живая музыка – одна из фишек «старой школы» похоронного бизнеса, которой он очень гордился. Так раньше часто делали. Ну а потом гроб с телом везли на катафалке на кладбище. Вот, собственно, и все.

– Как использовалась другая комната на первом этаже? – Крайнов вдруг вспомнил о пустом помещении.

– Другая комната? Там находился выставочный зал с гробами и атрибутикой для клиентов. Вроде как небольшой магазинчик.

В разговоре наступила пауза.

– Так в этом доме никто никогда не жил? – бесцветным тоном уточнил Крайнов.

– Да жили, конечно. Сами Кауфманы и жили, на втором этаже. Хотя за последние лет тридцать остался только Эйб, последний из Кауфманов. Там же находился и кабинет, где он вел переговоры с клиентами. Не все же время в подвале с покойниками возиться…

Дерек еще что-то говорил, но Крайнов его не слушал. Он чувствовал себя шариком, из которого выпустили весь воздух. Силы покинули его. Хотелось опуститься прямо на нагретую солнцем тротуарную плитку.

Дерек, видимо, догадался, что уже давно разговаривает сам с собой. Он прервался, понимающе похлопал Крайнова по плечу, что-то бодро сказал ему напоследок и удалился в сторону своего дома.

Крайнов долго смотрел ему вслед. Несмотря на тучную комплекцию, походка у него была резкая и пружинистая. Чем-то она напоминала Крайнову походку его собственного деда.

Дед… Как давно он о нем не вспоминал.

Вспомнил только сейчас. И Крайнов понимал почему.

После того, что он услышал от Дерека, Крайнов просто не мог о нем не вспомнить.

8

Дед Крайнова, Александр Львович – именно в его честь и назвали внука, – никогда не был толстым, как Дерек. Напротив, он всегда отличался поджарой фигурой. Даже когда получал генеральское звание. Даже когда с почестями уходил на пенсию. Впрочем, Крайнов в силу возраста знал деда только как военного пенсионера, хотя мог без проблем представить, каким тот был во время службы. А все потому, что генеральский нрав и строгость дед не растерял даже на пенсии.

Детство Крайнова пришлось на смутные девяностые. Родители в то время работали круглыми сутками – отец в милиции, мать в больнице, – поэтому чаще всего маленького Сашу забирали из садика дедушка с бабушкой. С ними он проводил большую часть дня, а иногда даже оставался ночевать, когда оба родителя выходили в ночные смены. Старшее поколение Крайновых проживало в отдельной трехкомнатной квартире на седьмом этаже престижной «сталинки». Саше нравилась эта квартира. Пусть обстановка была строго консервативной и не баловала излишествами, он все равно приходил в восторг от красивой лепнины на стенах, массивной старой мебели и высоких потолков, что казались недостижимыми. Однако восторг разбавлялся немалой долей страха, стоило ему заслышать тяжелые шаги родного деда.

Крайнов-старший предпочитал держать внука, что называется, в ежовых рукавицах. Дед никогда его не бил, если не считать пары легких шлепков по пятой точке. Но Сашу каждый раз бросало в дрожь от его взгляда, от угрожающе сдвинутых к переносице густых бровей и хорошо поставленного командного голоса. В такие моменты он понимал: сейчас будет взбучка за какую-то провинность. А закончится она словами: «Мужчины так себя не ведут».

Александр Львович старался с младых лет привить единственному внуку чувство дисциплины и самостоятельность. Когда они вместе выходили гулять, Саше всегда приходилось спускать велосипед самому. Дед считал, что так внук воспитает в себе мужской характер. На улице он никогда не покупал Саше ни конфет, ни мороженого. Когда тот начинал канючить, дед строгим голосом говорил, что надо тренировать силу воли. Себя и бабушку он, к слову, тоже не баловал, считая роскошь недопустимой блажью. Даже крах Страны Советов не заставил его изменить своим убеждениям. Бабушка же, наоборот, при любой возможности (и обычно втайне от мужа) пыталась подкормить чем-то вкусненьким любимого внука.

Слабостей дед не позволял никому. При первых намеках на хныканье он смотрел Саше прямо в глаза и выдавал свое фирменное: «Мужчины не плачут. Ты мужчина или нет?». Под его строгим взглядом мгновенно высыхали невыступившие слезы, переставал дрожать подбородок, а рыдания проглатывались, оседая где-то в недрах бездонной души очередной невысказанной обидой.

К счастью, Саша вскоре вырос и пошел в школу. С работой у родителей стало попроще, и визиты к бабушке с дедушкой сократились до одного раза в неделю, а иногда и того реже. Саша скучал по бабушке, которую очень любил, но радовался тому, что теперь не надо постоянно держать жесткую дедовскую дисциплину.

Впрочем, даже редкие визиты, бывало, доставляли проблемы. Однажды в субботу бабушка ушла на базар за продуктами, и они с дедом остались вдвоем. Оба сидели в гостиной – Александр Львович читал газету, нацепив на нос очки, а Саша сидел на полу перед телевизором. Во время рекламы он отвел глаза в сторону и заметил на стене справа от себя гигантского (как ему тогда показалось) паука. Саша застыл на месте. К неудовольствию деда, ребенком он рос пугливым, а одно из первых мест в списке его фобий занимала боязнь всякого рода насекомых.

– Деда, там паук… – протянул он и тут же понял, какую ошибку совершил.

Дед посмотрел на него поверх очков.

– И в чем проблема? Прибей его тапкой.

Саша попятился от стены, не в силах оторвать взгляда от паука.

– А если он ядовитый? – пролепетал внук.

– Александр, ты мужчина или нет? – пророкотал дед, откладывая газету.

В конечном итоге он едва ли не силой заставил внука не только убить паука, но даже протереть влажной тряпкой оставшееся пятно. По щекам Саши текли слезы, тело потряхивало мелкой дрожью. Ему казалось, что он в любой момент может потерять сознание от страха, но этого не случилось. Правда, не случилось и того, чего добивался дед, – фобия никуда не делась. Напротив, пауков Саша стал бояться еще больше.

С возрастом Крайнов начал понимать, что дед по-своему любил его и всего лишь хотел вырастить внука настоящим мужчиной, который ничего не боится. Он делал все, чтобы Саша не стал тем, кем он в итоге и стал. Но это было потом.

Когда Саше исполнилось десять лет, дед сделал худшее, что только мог.

Он умер.

9

Среди многочисленных фобий маленького Саши имелась и такая, которую современные медицинские справочники называют тафофобией. Разумеется, ее название Крайнов узнал лишь много позже. Но тогда, в детские годы, маленький Саша четко знал одно – он до ужаса боится похорон и любой похоронной атрибутики. Издалека завидев у какого-нибудь подъезда скопление людей, он всегда старался обойти процессию по широкой дуге, а иногда и вовсе поворачивал назад. Внутри, где-то в районе солнечного сплетения, неизменно появлялся неприятный холодок. Особенно его напрягали похороны с музыкой, каких в девяностые в московских дворах было немало. Ничто не могло нагнать на него тоску настолько глубокую и всеобъемлющую, как нестройный оркестр, наигрывающий траурный марш у соседнего подъезда.

Похороны деда подняли его страх на капитально новый уровень. Дело было не в кончине Крайнова-старшего как таковой. Узнав о его смерти, Саша испытал инстинктивное облегчение. Следом нахлынули стыд и чувство вины. Ведь это не чужой человек умер, а его собственный дед! Саше казалось неправильным, что в такой момент он не может отыскать в сердце хотя бы немного скорби. Вместо этого в душе бурлил коктейль из разнообразных эмоций. Чувство потери присутствовало, но сверху на него накладывался страх перед дедом и смертью в принципе. Ко всему прочему на Сашу давило ощущение необратимости происходящего, пугавшее еще сильнее. Все это создавало странный диссонанс, смысл которого он не смог бы объяснить даже самому себе.

С такими чувствами он и стоял в день похорон в гостиной на седьмом этаже «сталинки», где на двух табуретках был установлен гроб с телом деда. Рядом на подушечке сверкали начищенные ордена. Большинство присутствующих тоже были в форме и при орденах. В помещении царила торжественная тишина. Саша знал, что сослуживцы деда хотели устроить церемонию в Доме офицеров, но якобы сам он завещал максимально скромные похороны в узком кругу родственников и друзей. В этом был весь Александр Львович. Аскет и скряга по натуре, он даже после смерти не позволял себе шиковать.

Страх никуда не ушел, но пропустить похороны не было никакой возможности. Саша наблюдал, как незнакомые люди подходят к гробу по очереди, кивают, крестятся, иногда что-то тихо проговаривают про себя, после чего отходят, уступая место следующим.

Мама взяла его за руку и мягко подтолкнула вперед:

– Пошли попрощаемся с дедушкой.

Саша успел бросить взгляд влево, где в окружении родственников стояла бабушка. Голову ее покрывал черный платок. Красные заплаканные глаза заметили внука, и бабушка едва заметно кивнула. Это приободрило Сашу.