Дикая груша – лакомство Ведьмы. Сборник рассказов

– Дарья Ильинична, а может на время в Миланью войдёте?

Сумчиха пристально посмотрела на него, а потом как-то спокойно сказала:

– Нет, Влад, в Миланью я девять дней и ночей не могу войти, а вот назад, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, могу. Ну что, желаешь меня увидеть такой моложавой, как ты?

– Как на твоём памятнике? – спросил он неуверенно.

– Нет, Владушка, красивше, камень не может передать всего, хоть тот камень и не простой. Ну что, будешь мне помогать? – сказала Сумчиха.

– Буду, конечно, буду, – ответил он.

– Ну, тогда натаскай в бочку свежей ключевой воды и в печь заложи большие полена, чтобы долго горели, – распорядилась ведьма.

Сделав всё, что поручала Сумчиха он спросил, может, что ещё сделать?

– Да вроде всё, теперь хочешь – будь здесь, хочешь – уходи, позже зайдёшь!

– С твоего позволения я побуду здесь, рядом, – попросил Влад. Ведьма ушла за печь, вернулась раздетая, в одной руке у неё был пучок каких-то трав, в другой прозрачный красивый флакончик с тёмной жидкостью.

Она подошла к бочке и вылила в неё жидкость, сразу же над бочкой поднялся зеленоватый пар, затем она подожгла пучок травы от печи и когда трава сильно разгорелась, стала умываться огнём, так она умыла лицо и тело, умывала всё очень тщательно. Странно, но трава горела долго и не перегорала, как обычно бывает, наверное, оттого, что она всё время читала заклинания, да и кожа её не была обожжена. Остаток травы ведьма кинула в печь с возгласом:

– Перенеси от Мары к Живе!

После этого Сумчиха залезла в свою большую бочку и погрузилась по шею в варево, и вновь начала читать свои заклинания на непонятном наречии, пар плотно окутал всё вокруг бочки, действие продолжалось довольно долго, от монотонного звучания заклинаний Влада тянуло в сон, он еле-еле сдерживался, чтобы не уснуть.

– Влад! – позвала она, потом приказала: – Там в углу на этажерке гусиное крыло, подай, забыла в суете.

Он взял крыло и подошёл к бочке. То, что увидел, испугало так, что Влад с криком отскочил.

Ведьма выглядела, как кровавый кусок мяса, на ней не было кожи, волос тоже не было, в его голове мелькнула мысль: «Наверно обварилась, а кожу невзначай сорвала, вот и кровит».

– Перестань уже пугаться и дай мне крыло быстрей! – зло сказала она.

Он подал крыло, а в голове крутилось: «Так вот откуда в сказках народных взялось – прыгни в чан сначала с кипятком, затем с колодезной водой, а потом в молоко, видно кто-то случайно или нет, но видел обряд преображения и описал его, но преподнёс как сказку, наверно для того, чтобы незнающие люди сдуру не повторяли».

Голос Сумчихи прервал его рассуждения:

– Там ещё ткань жёлтая лежит рядом с сундуком, подай. Влад быстро подал.

Она сначала все капли с себя сбила гусиным крылом, а потом, укутавшись в ткань, стала напротив зеркала, так она стояла долго, и только разноцветное свечение выдавало, что происходит что-то важное, наверное, самое важное в обряде.

– Ну, вот теперь тебе может, не будет так страшно, – повернувшись, сказала она. На него смотрела уже не та старая Сумчиха, это была уже другая женщина. Гордо вскинутые брови, чёрные искрящиеся глаза с выражением озорства, длинные тёмно-каштановые волосы спадали на плечи, она была красива, но это была другая красота, красота ночи, таинственная и недосягаемая, как манящий цветок на высокой скале. Она, широко улыбаясь, спросила:

– Ну что молчишь?

Влад смотрел, поражённый её внешностью, потом тихо спросил:

– Дарья Ильинична, ты ведь так красива, почему же замуж не вышла?

– Не вышла замуж почему? Был у меня парень, любили крепко друг друга, а как пожениться решили, было мне видение, пришла бабушка и сказала, коль я выбрала дорогу ведающих людей, обладающих скрытыми знаниями, то лучше замуж не ходить, вот так, милок, – грустно сказала она.

– А как же парень тот разлуку перенёс? – спросил Влад.

– А не перенёс он разлуку, Владушка. Сначала встречаться продолжали, а как я сказала, что замуж за него не пойду, руки на себя наложил, зашёл в баню и поджёг, так и сгорел. Утром метель была, место, где была баня, занесло снегом, а когда растаяло, ручьи унесли всё в реку, даже и пепла не осталось, – печально пояснила Сумчиха. Пока она всё это говорила, у неё навернулись слёзы. Сумчиха продолжила:

– Долго жалела, мы ведь могли просто встречаться. Когда я набрала силу, то могла бы вызвать его из того мира хоть повидаться, но он сгорел, а сгоревших сложно вызвать, а тут ещё баня как назло стояла на непростом месте, получилось он себя в жертву принёс, так что он ушёл выше, позвать его почти невозможно, да и другая там сила, неё спрашивать надо. Время боль мою приглушило, хотя воспоминания о нём добрые, особенные, как светлячки в темнющей ночи.

Она говорила сейчас по-другому, просто по-житейски, как обыкновенная женщина говорит о своём прошедшем. Влад слушал и не мог понять, перед ним Сумчиха или Даша, красивая, впечатлительная девушка, которая вот так запросто рассказывает про свою жизнь, даже жаловалась, как тяжело ей на душе.

Она снова продолжила говорить:

– А ты знаешь, Владушка, почему я на тебя внимание обратила, похож ты на моего парня, очень похож, даже вон глаза такие же серые, грустные, будто мечтаешь всегда о чём то.

« …Ты позови меня вдаль…

Я днями готова идти…

И времени вовсе не жаль…

И трудности мне не страшны…

Ты позови меня вдаль…

Любимой своей назови…» – негромко прочитала она стих.

После прочитанного стиха она смолкла, а потом с болью сказала:

– Это я ему писала, совсем молоденькая была ещё. Ладно, давай сядем за стол, ты сам-то поешь, а то сил не хватит, вот так со мной ночи проводить, – потом, присев, продолжила:

– Вроде всё хорошо, но вот тепла, душевного тепла, Владушка, нет, одиночество связано с холодом незримой нитью, моя жизнь, как еда без соли, или как костёр из сырых дров без стоящего пламени, даже не знаю с чем, и сравнить, – она замолчала.

Ведьма грустно смотрела на керосиновую лампу на подоконнике, и только глаза говорили, что она вся в прошлом. Влад не хотел ей мешать и тоже молчал.

Сумчиха вновь заговорила:

– Молод ты, не знаю, поймёшь ли, мне иногда так скверно на душе, хочется хоть на денёк в юность, многое бы отдала за несколько дней юности, ведь даже хлеб в юности другой, намного вкусней, да всё другое и снег белей, и солнце ярче. А поцелуи, эти поцелуи юности, в них и запах ночной фиалки, и шум весеннего дождика, даже не передать всего, а посиделки у костра до зари, что их заменит? Вот так-то, но ты ещё так остро не ощутишь это, такое со зрелыми годами приходит, да и то не к каждому. Иногда такие ощущения приходят ко мне и сейчас, но на секунду, может на две, и ты твёрдо понимаешь – вот они, сердце начинает биться по-другому, ты вдыхаешь воздух глубоко и всеми силами пытаешься удержать эти ощущения, но они также внезапно уходят, оставляя такую досаду, хочется бежать, догнать их, но ты понимаешь, что это невозможно, и у тебя комок к горлу подкатывает, на глаза наворачиваются слёзы, а довершает всё тяжёлая мысль, как же мы были расточительны в юности!

Всё это она говорила тоскливо с расстановкой, временами глубоко вздыхая, казалось, что ведьма рассказывает, чью то повесть.

Влад оторопел, он никак не ожидал от Сумчихи таких откровений, не ожидал, что эта сильная волевая женщина вот так запросто расскажет про свою жизнь, да как, так что захотелось пожалеть её, сказать какие-нибудь слова участия. Но он всё же сдержался, понимая, что его слова, в общем-то, не уместны, скорее всего, они бы ещё больше нагнали грусти на неё.

Вдруг Сумчиха громко засмеялась и с иронией сказала:

– Я в гости пришла, к себе в гости! – затем резко прервала смех, и предложила: – А что, Човырь, может, станцуем? Время ещё есть…

– Как хотите, Дарья Ильинична, – согласился Влад.

– Да нет, грусть на себя нагнала, потом станцуем как-нибудь, мы теперь надолго вместе. Ну ладно, пора мне, никак не могу привыкнуть, я всегда была сама хозяйка времени, ну ничего, теперь уж мало осталось терпеть. Ну а потом погуляем по околицам, учить тебя буду всему. Её глаза блеснули лихим огоньком. – Ты не провожай меня, завтра жди как обычно, после полуночи, а пока ложись спать, спи, пока возможность есть, потом ночи бессонные пойдут.