Человек среди религий. Сказки и размышления

Как переживание чувство веры совершенно индивидуально. Об этом можно судить по великому множеству религиозных учений. Да и в рамках одного вероисповедания каждое чувство веры имеет столько своих особенностей, что порою можно говорить о нём как о личной одноместной конфессии.

Если добавить сюда и «чувство безверия», с его собственным разнообразием, получается эффектный упрощённый вариант завершения религиозных споров: каждому по персональной религии. Но всё гораздо сложнее.

При всём этом разнообразии многие ориентиры, найденные чувством веры, обладают несомненным сходством, вплоть до совпадения. Даже когда речь идёт о разных народах и разных эпохах, мы находим глубокие созвучия между искренними переживаниями верующих людей. И при всех индивидуальных особенностях чувства веры именно оно становится основой общих религиозных идеалов, основой соединения верующих, возникновения общин и церквей.

Такое сочетание индивидуальности и общности для внутренних переживаний, связанных с чувством веры, позволяет говорить об определённых реалиях внутренней жизни, имеющих общечеловеческое значение. Эти переживания существуют. Это факты человеческой жизни, личной и общей.

Удовлетворимся сейчас этим.

Не будем спешить устанавливать соответствие этих переживаний реалиям внешнего мира. Как факты внутреннего мира эти переживания чувства веры чрезвычайно важны каждому, кто имеет с ними дело. И даже тот, кто в своём внутреннем мире пока таких фактов не замечал, всё-таки должен признать их значение для людей, имеющих иной жизненный опыт.

Среди других чувств

Хотя образы наших чувств, наших жителей внутреннего мира, достаточно условны, но у каждого из них есть свой характер и свой стиль восприятия жизни. Неправильно было бы механически относить к чувству веры всё, что имеет отношение к Высшему.

Другие чувства тоже могут многое сказать нам о Высшем – по-своему, в соответствии с собственной природой. Оглянемся и на них.

Развитое чувство веры может все эти ощущения вобрать в себя. Но человеку пред-верия они важны и сами по себе.

Чувство прекрасного позволяет нам видеть творческую осмысленность там, где рационализм видит случайное или закономерное сочетание разнородных факторов. Помогает ощутить собственный творческий порыв как особый импульс в общем замысле мира. Позволяет познавать себя и мир особым образом – через восприятие творчества или через осуществление его.

Чувство любви приоткрывает нам возможную высоту тех переживаний, на которые способен человек. Свидетельствует о необходимом существовании вечности как той реальности, которая только и может быть созвучна подобным переживаниям. Размыкает границы индивидуальности и тем самым выводит нас в мир полноценного взаимодействия душ, их открытости Духу.

Этическое чувство ориентирует нас в нашем поведении, и само стремление к такой ориентации говорит о многом. Это чувство помогает нам определять не только свои повседневные поступки, но само направление жизни. Сводя воедино многочисленные этические ориентиры, оно побуждает тем самым к осмыслению их природы, их высшего источника.

Чувство родства – при всём его органическом, инстинктивном характере – служит начальной школой понимания других жизненных связей, более высоких и более значительных. Оно даёт нам ключевые переживания, которые помогают отличить естественную иерархию отношений от главенства и подчинения, основанных на силе.

Социальное чувство помогает ощутить единое пространство сосуществования людей, переплетение судеб. Подводит к возможности соборного восприятия жизни. Ведёт от переживания своей личной судьбы к переживанию судьбы народа, судьбы человечества. Мы расширяем восприятие жизни до принципиально других масштабов, и это располагает нас к следующим ступеням постижения.

Чувство призвания ориентирует нас в окружающем мире стратегически. С его помощью мы угадываем и осуществляем, насколько удаётся, свою собственную жизненную роль. И через собственное призвание можем ощутить тот замысел, который лежит в основе мира, одухотворяет его и наполняет смыслом.

Чувство дружбы преображает наши житейские отношения с особым для нас человеком. Дружба помогает освобождаться от бытовой и психической механики, соединяя людей душевной и духовной связью. Показывает нам, какими могут стать отношения между людьми, когда они открыты верхнему свету.

Чувство долга служит стержнем натуры для многих людей. Оно приучает нас к радости творческого подчинения более высокому началу. К осуществлению своей роли в русле более широкого замысла, даже если мы не можем полностью охватить его.

Чувство логики (а логику по всем признакам естественнее считать одним из чувств, чем отождествлять её с разумом) несёт колоссальный заряд ощущения гармонии и разумности мироздания. Логика позволяет нам упрочить мировосприятие, прокладывая тропинки от переживания к переживанию, связывая друг с другом факты, восходя от мелких подробностей жизни к общим принципам бытия.

Каждое из этих чувств способно дать нам свои представления о том, о чём более прямо и глубоко свидетельствуют и разум и чувство веры. Различные виды переживаний схожи в одном: чем глубже эти переживания, тем острее ощущение внутренних реалий, связанных с ними. Среди них мы и находим ориентиры, говорящие о Высшем.

Таким образом, философия, устремляя внимание на внутренний мир человека, соприкасается здесь с религиозной проблематикой практически во всём. Свидетельства о Высшем разнообразны. Каждому из наших главных чувств есть что сказать об этом – лишь бы мы готовы были слушать.

Сказка про Пофю и Нигугу

Как бы объяснить, каким был Пофя? Ну, вот такой – с руками-ногами, со щеками и носом. В общем, обычный. Была, правда, у него одна особенность. На всё он буркал: «Ну и что?». Впрочем, что в этом особенного?..

Он дружил с Нигугу, хотя она была на него вовсе не похожа. То есть руки-ноги у неё тоже были, но гораздо изящнее. Правильнее сказать: ручки и ножки. Ну, конечно, и щёчки, и носик. Она никогда ни на что не буркала. И вообще предпочитала мудро помалкивать.

Жили они в Карнавальной стране. Все там ходили в масках. Да-да, совершенно все. Пофя и Нигугу тоже. Они друг друга без масок никогда и не видели. Румянец на щеках у них был нарисованный, а пофин нос и нигугушин носик – приклеенные. Руки-ноги и ручки-ножки были настоящие, но всегда в карнавальных штанинах и в карнавальных рукавах.

«Ну и что?» – буркал Пофя, если кто-нибудь заводил речь на эту тему. А Нигугу вообще об этом помалкивала.

В их городе у всех домов были картонные фасады. Иногда фасад был большой, а домик за ним маленький. Иногда наоборот, хотя гораздо реже. Мостовые и тротуары были фанерными. Небо было из голубого шёлка, по нему каталось жёлтое надувное солнце и скользили ватные облака. А деревья все были увиты мишурой или светящимися гирляндами.

В этом городе полагалось обязательно веселиться. И не полагалось нарушать карнавальные украшения. Стоило кому-то попробовать заглянуть за картонный фасад или приподнять маску, свою или чужую, тут же выскакивал карнавальный солдатик из Главного дома и грозил нарушителю острым пальцем.

Пофя из-за таких мелочей не огорчался. «Ну и что?» – буркал он, когда кто-нибудь жаловался на строгого карнавального солдатика. А вот Нигугу всегда очень хотелось увидеть Пофю без маски, но она об этом и не заговаривала.

Однажды Нигугу заболела. Позвал Пофя к ней врача, а тот говорит:

– Осмотреть бы надо больную, да вот маска мешает.

– Ну и что? – буркнул Пофя. – Значит, снять надо.

Не успел он это сказать, как из Главного дома выскочил карнавальный солдатик и погрозил ему острым пальцем. Врач испугался и тут же исчез. Погнался за ним Пофя, да за картонными фасадами не разберёшь, куда он подевался. И другие врачи тоже попрятались.

А Нигугу всё хуже становится.

Подбежал тогда Пофя к Главному дому, ухватился за его картонный фасад – и отодрал его. А за фасадом и нет ничего. Даже карнавальный солдатик куда-то делся.

Ухватился Пофя за шёлковое небо, стянул его вниз, а за ним настоящее небо показалось. Настоящее Солнце так в вышине засияло, что надувное тут же лопнуло со стыда. Настоящий ветер подул. Настоящие птицы запели.

Скинул Пофя свою маску и с Нигугу маску снял. Кстати, щёчки и носик у неё под маской гораздо симпатичнее оказались. И чувствовала она себя всё лучше и лучше, даже совсем хорошо – от просторного неба, от солнечных лучей, от птичьего пения. Ну, и от того, что её Пофя таким героем оказался, да ещё таким красивым без маски.

А вокруг уже и остальные спохватились. Картонные фасады отдирали, маски с себя стягивали. Не все, правда. Некоторые так в масках и остались. Кое-кто из них, честно говоря, даже отправился карнавального солдатика разыскивать, чтобы тот всё по-прежнему устроил.

Но Пофя и Нигугу уже ни на что не обращали внимания. Всё глядели и не могли наглядеться друг на друга – на свои настоящие лица.

Учения и постижения

Разум и чувства постоянно расширяют наш внутренний опыт ориентирования. Расширяет его и знакомство с переживаниями других людей. Не философическое, созерцательное знакомство (вот, мол, сколь разнообразны или похожи люди), – а знакомство созидательное, собственно философское. Осмысление общего опыта приводит к возникновению философских и религиозных учений, каждое из которых является своего рода ориентирующей системой.

Конечно, религиозные учения обычно ведут свою историю от пророков и чудесных событий. Но дальнейшее существование и развитие каждой из них зависит от бесчисленных крупиц опыта веры тех, кто причастен к этому учению.

Учения, вбирающие в себя опыт веков и эстафету озарений, необходимы человеку, даже если он не знаком ни с одним из них. Ведь способность человека к ориентированию во многом зависит от ориентирующей способности его окружения и всего человечества. Я буду тем более способен (хотя бы потенциально) осознавать происходящее со мной и направлять свою судьбу, чем более способно к этому человечество. Быть может, в виде случайно оброненной кем-то фразы придёт ко мне квинтэссенция взглядов великого мыслителя. Быть может, от рождённой ею мысли дрогнет стрелка внутреннего компаса и начнётся преображение личности. Этого может и не быть. Но важно, чтобы вокруг были такие возможности.

Религиозные учения в этом смысле более динамичны, чем учения чисто философские. Задачи религиозных учений не ограничиваются умозрительной сферой. Они заняты постоянным осмыслением своих главных ориентиров и приложением их к жизни. Они проповедуют те линии поведения, которые считают приоритетными. Они помогают своим приверженцам в расширении внутреннего опыта чувства веры – и тех чувств, которые поддерживают его.

Может показаться, что о религиозных учениях здесь говорится слишком идеалистично. Но это не социологическое исследование. Будем судить о каждом учении по его высотам, а не по разновидностям его спадов.

Церковь (как объединение одинаково верующих), община (как непосредственное окружение верующего человека), религиозные обряды – всё это позволяет религиозному учению быть ближе к повседневной практической жизни человека, чем учению внерелигиозному, располагать большей ориентирующей силой. Всё это побуждает даже к парадоксальному выводу о том, что в религиозном учении больше практической философии, чем в учении чисто философском. Недаром политики, делающие ставку на атеистическое учение, поневоле начинают придавать ему псевдорелигиозную структуру.

Но здесь есть и оборотная сторона медали. Активнее вторгаясь в повседневную жизнь человека, религиозные учения могут оказывать на него чрезмерное психическое давление, обволакивать его традицией и ритуалом, снижать критичность восприятия. Попадая в психологическую зависимость от хорошо разработанной ориентирующей системы, человек лишается внутренней свободы собственного ориентирования (включающей и постоянную возможность переориентации). Философскому учению, если оно не превратилось в идеологию, это не свойственно. Оно само вырастает из свободы миросозерцания и подразумевает её в собеседнике.

Так или иначе, какими бы свойствами ни обладали ориентирующие учения, они возникают из внутреннего опыта многих людей, но опираются на внутренний опыт отдельного человека, на те постижения, через которые он проходит сам. Они могут интерпретировать переживания человека, могут говорить о недостаточности внутреннего опыта и сулить ему новые важные постижения в будущем, но только наш собственный внутренний опыт (и внешний, конечно, являющийся во многом его источником) позволяет учению вступать с нами в ориентирующие отношения.

Поэтому каждый человек является одновременно и полем сражения учений, и их полновластным арбитром – хотя бы для себя самого, хотя бы на сегодняшний день. И какой бы кредит доверия я ни оказал учению, рано или поздно должен настать момент, когда я спрошу себя о том, насколько предложенные им картины мироустройства совпадают с тем, что я вижу вокруг, и с тем, что я переживаю.

Спекулятивные учения боятся этого момента и стараются даже исключить его возможность с помощью психического воздействия. Будем внимательны!