Пушкин: однажды и навсегда. 10 лекций для проекта Магистерия

Пушкин вел, в общем-то, рассеянный образ жизни. Он писал стихи, начинал свою первую большую поэму, «Руслан и Людмила», посвящал свои дни театру, ресторанам, женщинам, прогулкам. Это был свободный образ жизни, напоминающий то, что мы знаем о его герое, Евгении Онегине. В общем, это определяется его знаменитой строчкой: «Блажен, кто смолоду был молод». Или еще: «Я жил, в закон себе вменяя // Страстей единый произвол…» Это были увлечения картами, увлечения дружескими встречами – то есть полная свобода. Встретив поэта, друзья даже могли спросить: «Куда идешь – к ней или от нее?» Неважно, кто была «она» – это были женщины разных достоинств, скажем аккуратно, но это было, и это тоже неотъемлемая часть пушкинской биографии этих дней. Потом, когда мы перейдем к текстам Александра Сергеевича, мы поймем, что все это не было нейтрально к его творчеству, всё это было очень связано с ходом его чрезвычайно богатой мысли.

Очень часто, говоря о поэте, разные читатели, даже разные исследователи применяют формулы: «Пушкин утверждал, что…», «Пушкин знал, что…», «Пушкин считал, что…». Так можно говорить, только не зная, что речь идет об очень изменчивой натуре. Иногда даже кажется, что Пушкин утром говорил одно, а вечером – другое. Он был так отзывчив к людям и в такой степени определялся обстановкой, в которой он находился, что иногда говорил совершенно противоположные вещи. И не надо думать, что его мнения были так уж постоянны, особенно в молодости.

Например, одной даме поэт признавался, что он очень часто судит о том, что не очень глубоко знает, и ссылается на книги, которые ему пока не удалось прочесть. Это молодой, кипящий Пушкин, которого можно сравнить с открытой бутылкой шампанского: весь наружу, весь праздничный, подвижный, быстрый, легкий. Недаром же его в лицее звали и Обезьяной, и Французом, а потом, в «Арзамасе», Сверчком. Но тем не менее за «покрывалом шалости», как писал поэт, скрывались очень серьезные размышления, которыми он, может быть, даже не очень делился с окружающими. Эти маски Пушкина мы еще будем обсуждать в дальнейшем.

2. Южная ссылка

На юг

Квесне 1820 года Пушкин уже находится в глубокой ссоре с правительством. Тому способствуют его вольнолюбивые стихи, наводнившие и салоны, и казармы, и усадьбы. Тому способствуют выходки противоправительственного свойства, которые поэт устраивает в театрах и других публичных местах. Но друзья, среди которых такие видные люди, как Николай Михайлович Карамзин, избавляют Пушкина от серьезной ссылки: от Соловков, от Сибири. Поэтому та ссылка, которая ему предстоит, замаскирована под перевод по службе. Поэту вручаются курьерские бумаги, с которыми он должен ехать на юг, к попечителю поселений южного края, Инзову. Это как бы не ссылка, а перевод по службе.

Попутно надо сказать, что Пушкин везет не простую бумагу – это уведомление генералу Инзову о том, что он назначается главнокомандующим южного края. Это важная для начальства бумага, и поэт получает ее при выезде.

Он едет со своим слугой, Никитой Козловым, который сопровождает его всю жизнь, вплоть до того, что потом, после дуэли, будет нести раненого поэта на руках. Это персонаж малоизвестный, но чрезвычайно важный в биографии Пушкина. Не беремся сказать, является ли он прототипом Савельича в «Капитанской дочке», но, во всяком случае, он сопровождает Александра Сергеевича всю жизнь.

На юг поэт едет не через Москву, а западным путем: через Витебск, Киев, Екатеринослав. Это, по существу, его первая самостоятельная поездка. До сих пор он путешествовал всерьез только из Москвы в Петербург, мальчиком, под руководством дяди. Первая поездка и полная ответственность за неё – это начало очень важной стороны биографии Пушкина. Он ссорится со станционными смотрителями, обретает новые дорожные знакомства, видит пейзажи мест, которых он никогда не видел, – это выход в большой и самостоятельный мир.

Параллельно с этим, пока поэт едет на юг, петербургская цензура разрешает его поэму «Руслан и Людмила», о чем он в свое время тоже узнает.

Интересно проследить и то, как Пушкин в этой поездке обретает не философский, а чисто внешний материал для своих будущих произведений. Например, в дороге ему встречается человек, побывавший в плену у горцев на Кавказе. Это еще далеко не «Кавказский пленник», но, возможно, первый аргумент за то, что поэма будет написана. Может быть, на этом пути Пушкин встретился и с цыганами, и с горцами, и с другими людьми, которых он никогда не видел и не знал. Всё это обобщается в стихотворении «Я видел Азии бесплодные пределы…».

В Екатеринославе поэт становится свидетелем странного эпизода, когда через Днепр переплывают два скованных цепью невольника, бежавшие из тюрьмы. Может быть, здесь мерцают будущие «Братья разбойники», неоконченная поэма. Здесь же, в Екатеринославе, он купается в Днепре, заболевает лихорадкой и находится в совершенно жалком положении в домике на окраине города, где его застают Раевские.

Генерал Раевский с дочерьми приезжает на юг и вызволяет Пушкина из этого ужаса – тот почти умирает. Они приводят к нему доктора Рудыковского, вылечивают – и поэт может продолжать путь. Это очень заметный эпизод в жизни Александра Сергеевича, хотя мы не знаем, каким еще образом он отразился в его биографии. Но совершенно ясно, что он крайне заинтересован дочерьми Раевского, ему очень приятно быть в семье героя 1812 года. И понятно, что когда они приезжают на Кавказ, Пушкин чувствует страшно важное для себя освобождение от петербургской скованности, уход от этикета. Он, по существу, действительно первый раз в жизни становится вольным поэтом.

Снежные горы Кавказа

Ничто не проходит мимо его творчества, всё приходит в свое упорядоченное поэтическое соображение. В частности, Пушкин замечает на подъезде к Кавказским горам, где-то в районе Ставрополя, на горизонте странные неподвижные тучи, которые при приближении оказываются снежными горами Кавказа. То, что он принимает снежные горы за облака, – чрезвычайно важно для его дальнейшего творчества.

Вот, скажем, в «Кавказском пленнике» он прямо пишет:

Великолепные картины!
Престолы вечные снегов,
Очам казались их вершины
Недвижной цепью облаков…

Кавказский пленник наблюдает за цепью облаков, но это не облака, они лишь кажутся ему облаками. На самом деле, у этих стихов и у писем Пушкина брату в Петербург есть еще одна странная особенность: дело в том, что поэт приезжает на Кавказ как в некое искушающее пространство. Пространство, которое должно повернуть его жизнь полностью. И здесь эти горы, они же облака, напоминают Пушкину известный библейский сюжет: когда Моисей водит свой народ по пустыне, путь ему указывает облачный столп, вслед за которым пророк и ведет людей. И вот, по-видимому, поэт замечает облака именно в этом же самом контексте – как вступление в некое судьбоносное пространство, Кавказ.

Мы потом с этим еще столкнемся. Второй раз он будет видеть эти облака в 1829 году, когда совершит путешествие в Арзрум. И что самое интересное – эти же облака, определяющие судьбу, возникают даже в «Капитанской дочке». Хрестоматийная сцена бурана с чего начинается? С того, что герой Пушкина, Гринев, видит на горизонте маленький холмик. Оказывается, что это не холмик, возница говорит ему: «Это облако, и будет буран». Это судьбоносный буран, который полностью преобразит жизненный путь героя. Мы видим здесь совершенно не противоречивую картину пушкинского приобщения к библейским страницам, которые становятся прототипом жизненного пути и автора, и героя.

Образы рая и ада

Пушкин получает большое впечатление от Кавказа, от Минеральных Вод, которые он посетил. Потом вместе с Раевскими он возвращается назад, к Черному морю, пересекает Керченский пролив. Крым – это тоже судьбоносное пространство для поэта, здесь опять вступают в свои права библейские впечатления. По книгам Библии, Кавказ есть как бы вариант библейского рая. Во всяком случае, по книге Бытия, реки, текущие с Кавказа, и есть райские реки. Пушкин много раз упоминает Кавказ как райское место, а вот Крым фигурирует у него как раз в обратном качестве. Крымские пещеры для него – это вход в ад, некий прообраз ада.

В Крыму поэт колеблется между той райской жизнью, которую предоставляет Крым, и тем адским смыслом Крыма, который он может наблюдать. Так что его путешествие – никогда не просто перемещение в пространстве, это всегда еще и ход по следам священных страниц высокой литературы, музыки и так далее.

Кишиневский период

Из Крыма Пушкин продолжает свое путешествие к месту нового служения, или, если угодно, к месту новой ссылки, в Кишинев. Кишинев как раз и есть то место, где поэт не всегда ощущает пророческий смысл своей жизни. Это все-таки провинциальное захолустье, где у него нет собеседника, нет круга людей, в котором он бы с удовольствием жил. И поэтому Пушкин сам наделяет Кишинев некими обобщенными представлениями. В частности, у него есть одно из писем в Петербург, где он сравнивает себя с поэтами Библии и говорит о том, что, подобно библейским поэтам, он находится в некотором вавилонском пленении. Пушкин сравнивает кишиневскую речку Бык с реками вавилонскими, на которых сидят и плачут поэты. Оказывается, когда он пишет о Кишиневе, он пытается подтянуть эту среду к совершенно другим контекстам, а именно – к контекстам Священного Писания, Библии, основам мировой культуры. Он будет поступать так всегда, где бы он ни находился, и мы еще столкнемся с этим.

В Кишиневе Пушкин живет среди местного чиновничества. Какие разговоры в Кишиневе? О пасхальной прибавке к жалованию, о повышении в чинах, о кулинарных рецептах, о воинской службе, которая там тоже происходит, и, конечно, для поэта это невыносимо. Он рвется в Москву, в Петербург, он готов отдать все, чтобы вернуться. Друзья хлопочут о нем, но безуспешно. Начальство непреклонно: он должен отбыть свой срок в Кишиневе, хотя и неизвестно, какой именно срок.

Вместе с тем именно в Кишиневе Пушкина настигает всероссийская слава. Почему? Потому что в Петербурге выходит поэма «Руслан и Людмила». Это, так сказать, рубеж между Пушкиным неизвестным и Пушкиным знаменитым. Вся Россия читает «Руслана и Людмилу», идут журнальные полемики по поводу этой вещи. Волшебная сказка занимает всех: от гвардейских офицеров до уездных барышень. Пушкин не осознает себя в этом качестве, но ведь когда-то он говорил, что без шума никто не выходит из толпы. Именно он теперь и выходит. Ему понятен интерес публики к «Руслану и Людмиле».

Пушкин сочиняет то, что он называет «Южными поэмами»: «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан» и «Братья разбойники» – всё это должно укрепить его славу. Но вместе с тем поэт живет примерно той же разгульной жизнью, какой он жил в Петербурге. Это бесконечные романы с дамами разных достоинств, это ссоры с окружающими (почему-то главным образом с молдаванами), это вызовы на дуэль. Например, дуэль с офицером Старовым. Спасибо метели, которая сопровождала поединок: соперники не попадают друг в друга, и все кончается миром. Кто знает, может быть, эта метель послужила неким прообразом той судьбоносной метели в одноименной повести, мы ничего этого не знаем.

Надо сказать, что кишиневский период Пушкина далеко не полностью известен, исследователи теряют его иногда на неделю, на две, а то и больше. Неизвестно, что он делал, чем он занимался. Может быть, убегал в Крым на это время, может быть, уходил в степи с цыганами, с табором. Мы ничего об этом не знаем.

Единственное, что твердо известно, – он был так же склонен к путешествиям, как и всегда. Пушкин потом напишет, что путешествия были его мечтою с детских лет. Одно из самых знаменитых путешествий поэта по Молдавии – это поездка в служебную командировку вместе с офицером Липранди, где он идет по следам ссыльного Овидия, судьбу которого мысленно разделяет: и тот поэт, и этот; и тот, и другой – в ссылке в молдавских степях.

Кроме того, в поездке поэт очень интересуется русско-турецкими войнами XVIII века. Он ищет следы суворовских, румянцевских походов в этих местах, что позже найдет свое отражение в его творчестве.

Из событий, которые сопровождают пушкинское пребывание в Кишиневе, надо отметить смерть Наполеона. Когда весть о том, что земная жизнь императора кончилась, доходит до Кишинева, Пушкин откликается на это стихами, и, может быть, впервые задумывается о соотношении своей судьбы с судьбой Наполеона. Нам еще предстоит об этом поговорить, но здесь важно понять, что его занимает сходство судеб в том смысле, что оба они ссыльные, оба в неволе. Пушкину до какой-то степени лестно это соответствие. Ему оно кажется исключительно важным, тем более, что Наполеон – самый яркий пример человека, который сделал себя сам, self-made man. Так же, как и Наполеон, Пушкин строит себя вопреки общим правилам и опять выходит из толпы с большим шумом – сначала в Петербурге, а потом и в Кишиневе, где к нему уже относятся не как к обыкновенному человеку.

Ему покровительствует Инзов, начальник края, начальник военных поселений. Он чувствует некоторое отцовство по отношению к молодому человеку, который озорничает и ведет себя разгульно. Пушкин одно время даже живет в доме у Инзова, становится для него домашним человеком и ласково называет Инзушкой. С удовольствием слушает его рассказы, а иногда и ссорится, потому что его характер еще неустойчив, он еще не соблюдает многих общественных правил.

Одна из основных работ Пушкина этого периода – его записки. Он очень рано понимает себя как человека исторического, недюжинного, и поэтому ведет свои записки, воспоминания, свой дневник. К сожалению, мы не располагаем этой рукописью, потому что он сжигает ее после восстания декабристов, чтобы не замешать многих. Но некоторые фрагменты этой работы поэт все-таки сохраняет: те, которые заведомо не опасны при следствии, для цензуры. Это его воспоминания о Дельвиге (хотя, может быть, они написаны позже), воспоминания о Державине и еще одна рукопись под названием «Заметки по русской истории XVIII века», где Пушкин пытается понять основные исторические вехи, характерные для России прошлого века.

Все это написано очень молодым человеком, далеко еще не понявшим ни смысла жизни, ни своеобразия России. Например, он очень отрицательно относится к Екатерине, называет ее здесь «тартюфом в юбке и короне». Почему? Да хотя бы потому, что поэт еще не до конца прочувствовал то благо, которое Екатерина принесла России. Например, в 20-е и 30-е годы его будут ограничивать в поездках не только за границу, но даже и по России, а между тем это будет нарушением актов Петра III и Екатерины II «о вольности дворянства». Позже он осознает, что в действиях Екатерины было далеко не только зло, но и благо.

Но все это впереди – пока еще Пушкин очень близок к декабристам, он общается с ними в Кишиневе и в своих поездках в Каменку и Киев. Поэт дружит с Раевским, общается с Пестелем. Он все еще молодой вольнодумец, ему все еще кажется, что та революция, которая впереди, – это благо.

Однажды за столом у Инзова он рассказывает разницу между прошлым временем и текущим. «В прошлом времени, – говорит он, – народы воевали друг с другом. В нашем веке все иначе, теперь народы воюют не друг с другом, а со своими правительствами, с монархией, и в этом благо». Но Инзов быстро переводит разговор на другие темы. Тут важно понять, что Пушкин еще не самостоятелен в своих взглядах. Все его приоритеты, так скажем, западные. Он будет следить за революциями на юге Европы: в Греции, Италии, Испании. Он всюду на стороне народов, против правительств. Он сильно упрощает историю.

Тени в волшебном фонаре

И в этом нет ничего удивительного. Не говоря уже о том, что ему мало противостояния по отношению к общему мнению, он еще и ведет разгульную жизнь. Бесконечные романы и бесконечные ернические стихи – все это известно, и все это тоже Пушкин, и не надо это замалчивать. В частности, он пишет знаменитую поэму «Гавриилиада», которая, конечно же, далеко не только за пределами приличий, но и нецензурна. Он стесняется потом этой поэмы, в конце 20-х годов он пытается собрать все разошедшиеся рукописные экземпляры и сжечь их. Когда один из приятелей хвалит «Гавриилиаду», Пушкин одергивает его и говорит: я стыжусь этой вещи, а ты думаешь, что ты, мой друг, меня хвалишь. Наоборот, если бы ты ругал «Гавриилиаду», я бы понимал тебя лучше и больше. Но это был уже другой этап его жизни.

Тем не менее, если отвлечься от наполнения поэмы конкретными мыслями и картинами, то это замечательные стихи (в чисто стихотворческом плане), там много любопытного. В частности, в первых же ее строках приводится один образ: архангел исчезает из взора героини и автора, подобно тени в волшебном фонаре. Это очень важная вещь из пушкинского предметного мира. Оказывается, в мире Пушкина – и в детстве, и потом – очень большую роль играл волшебный фонарь. Эти туманные живописные картины, которые проецировались на экран, – далекий прообраз кинематографа и слайдов. Пушкин обретает зримый образ всего мира, потому что сегодня волшебный фонарь показывает виды Парижа, завтра – виноградники Италии, послезавтра – норвежские фьорды, выход монарха из церкви и так далее. Любимое зрелище поэта и его современников, где, может быть, впервые люди сталкиваются с какой-то более или менее виртуальной реальностью, – это тени волшебного фонаря.

Английский и молдавский

Пушкин очень быстро шагает вперед в своем понимании мира, в становлении системы ценностей. В частности, он совершенно заворожен Байроном, произведения которого всегда у него под рукой. Он учит не только английский язык, но и молдавский, что тоже очень характерно, потому что Пушкину нужна свобода общения с местными жителями. Так что складывается разносторонняя картина его жизни.

С другой стороны, нетрудно понять, что когда путешествие приводит Онегина на юг, то он ведет там тот образ жизни, какой вел и сам Пушкин. Их миры в наибольшей степени пересекаются в Одессе, но и южный период в целом оказал влияние на содержание «Онегина», как, впрочем, и на другие произведения, написанные в ссылке.

Вот простой пример: в Кишиневе Пушкин пишет довольно свободное восьмистишие, посвященное М. Е. Эйхфельдт. Эта дама – одна из его кишиневских пассий:

Ни блеск ума, ни стройность платья
Не могут вас обворожить;
Одни двоюродные братья
Узнали тайну вас пленить!
Лишили вы меня покоя,
Но вы не любите меня.
Одна моя надежда – Зоя:
Женюсь, и буду вам родня.

Дама отвергает его ухаживание, и он, кажется, готов жениться на ее сестре, чтобы быть ей родней, чтоб быть ей ближе. А ведь это история Дантеса, которая возникает в сознании Пушкина еще за десятилетия до приезда француза. Быть может, когда он выдвигает свои претензии Дантесу, он вспоминает и эту историю. В пушкинском мире все связано: все не обрывается на каком-то событии, а продолжается – и в творчестве, и в биографии.