Пушкин: однажды и навсегда. 10 лекций для проекта Магистерия

Камер-юнкер

Вернувшись из Болдина, Пушкин опять окунается в светскую жизнь и по приезде сразу же получает удар. Государь присваивает ему звание камер-юнкера. Пушкин глубоко и серьёзно обижен этим назначением. Он всем говорит, что для него это стыдно, потому что такое звание присваивают молодым людям, а он – отец семейства, ему далеко за 30, и это не его место, не его должность. Но Пушкин лукавит. Он хорошо знает, что в звании камер-юнкера доживали седовласые старцы, маститые чиновники, и что в этом ничего неподобающего возрасту и стыдного нет. Он обижен другим. Государь показал, что место придворного историографа вовсе не так престижно, как во времена Александра, то есть, грубо говоря, он показал свету, что Пушкин – не Карамзин, что он вовсе не тот, за кого себя выдает: царю наперсник, а не раб. Нет, это не сбылось.

И свет злорадно сообразил: «Ага, мы же говорили, он не Карамзин, он этого не может, он не справится». Этот удар был для Пушкина чрезвычайно чувствительным, и очень скоро он подает в отставку. Но царь ее не принимает. Император говорит, что если Пушкин уйдет в отставку, то он лишит его звания придворного историографа, не разрешит доступ в архив и отнимет его задание написать историю Петра. То есть отношения царя с Пушкиным были бы прекращены, и потому Александру Сергеевичу приходится извиниться и забрать свое прошение об отставке.

После этого Пушкин с грустью понимает, что ему нечего делать при дворе. Если раньше он охотно бывал на придворных собраниях, на царских выходах, то теперь он начинает избегать государя. Ему страшно, потому что он получил задание написать историю Петра в 1831 году, а сейчас уже 1835, потом даже 1836 год.

Ведь и Пушкин, и государь знают, как работал Карамзин. Он писал главу «Истории государства Российского» и всеподданнейше предоставлял царю на прочтение. А Пушкин? Проходит пять лет – и ни строчки. И сплетни ходят, неудачный историограф становится, так сказать, притчей во языцех.

Уже возникает литератор Николай Полевой, который хочет написать историю Петра вместо Пушкина. А царь ему говорит: нет. Это задание дано Пушкину, и пусть он пишет. Пушкин прижат к стене, ему невозможно существовать, он просто прячется от государя, чтобы не попасться ему на глаза.

Убийственная работа

А между тем материалы, компрометирующие Петра Великого, в архиве Пушкина накапливаются. Он уже очень много знает, и его воротит от эпизодов, где Петр I разбивает зубы на допросах, где он присутствует при казнях, где он пьянствует, где он участвует в деле царевича Алексея, то есть катастрофа осознания Пушкиным личности Петра совершенно очевидна. И вот он приезжает в Москву якобы для работы в архивах, хотя в архивах он так и не работает. Он просто приезжает попрощаться со старой столицей, потому что чувствует, что та жизнь, которую он ведет, дальше продолжаться не может. И своему приятелю, актеру Щепкину, он говорит о том, что историю Петра написать нельзя: «Я не смогу ее представить государю, потому что мои знания о Петре не совместимы с моими понятиями о чести».

Несколько позже, к концу 1836 или к началу 1837 года, другому своему собеседнику на обычный вопрос, скоро ли они будут иметь счастье читать его историю Петра, Пушкин говорит: «Историю Петра написать нельзя, это убийственная работа». Он как бы проклинает день и час, в который взялся за это дело.

И вот наступает осень 1836 года. Примерно год тому назад Пушкин завершил конспектирование основной работы по истории Петра. Это известное в России сочинение Голикова «Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России». Конспект закончен, лежит на столе, но это еще далеко не книга. Пушкин вообще не понимает, что он сотворил, потому что Николай I прекрасно знает это основное сочинение Голикова, местами почти даже наизусть, и преподает наследнику-цесаревичу историю Петра как раз по многотомному Голикову. И Пушкин не собирается, конечно, повергать к стопам императора свой конспект, но дальше он двинуться не может.

Первый вызов

В последний год он пишет потрясающе важные вещи: выходит «Современник» со всеми его публикациями, выходит «Капитанская дочка», написано стихотворение «Памятник». Пушкин в расцвете своих сил, все получается, все идет. Не идет только история Петра.

И вот осень 1836 года – роман Дантеса с Натальей Николаевной. Все досужие языки Петербурга это обсуждают, всем это безумно интересно: очаровательный роман в духе французских романических сочинений, замечательно. Апофеоз: Пушкин получает анонимное письмо с намеками на роман Натальи Николаевны то ли с Дантесом, то ли с самим государем.

Но в этом письме есть одна деталь, которая, кажется, даже важнее, чем роман Натальи Николаевны, независимо от того, был он или не был. Все это пошлая история, которая мало интересна, как я думаю, в разговоре о гибели Пушкина. Этим письмом анонимный автор или авторы жалуют Пушкина историографом ордена рогоносцев. Это гнуснейший намек не только на связь Натальи Николаевны и Дантеса, но еще, быть может, на роман Екатерины I, жены Петра, с камергером Монсом, за то Петром казненным. То есть Петр оказывается таким же рогоносцем, как и Пушкин. Пушкин пишет не историю Петра, а историю рогоносцев – вот смысл гнусного послания.

И, конечно, Пушкин пылает африканской страстью, он готов вызвать на дуэль весь петербургский свет и в итоге, естественно, вызывает Дантеса – так называемый «первый вызов». Не будем обращаться к подробностям этого вызова. Они более чем известны, и один умный исследователь даже сказал, что о дуэльной истории Пушкина мы знаем гораздо больше, чем знал сам Пушкин. Бог с ними, с этими подробностями. Для нас важно только то, что друзьям, прежде всего Жуковскому, удается предотвратить эту дуэль. Свидетельством того, что все в порядке, является то обстоятельство, что в 20-х числах ноября 1836 года государь дает Пушкину аудиенцию.