Девяносто третий год

И ввиду всего этого спрашивается: мог ли подобный слепец примириться с таким ярким сиянием?

II. Люди

У крестьянина есть две точки опоры: нива, которая его кормит, и лес, который его скрывает.

Теперь даже трудно представить себе, чем были в то время бретонские леса. Это были целые города. На первый взгляд леса эти были не что иное, как громадный глухой, немой и дикий клубок кустарника и терновника, полный неподвижности и тишины; ничто, казалось, не могло быть мертвее и могилоподобнее этих чащ; но если бы можно было моментально, с быстротой молнии, срубить все эти деревья, то оказалось бы, что в этих лесах люди копошатся, словно муравьи в муравейнике.

Круглые и узкие отверстия колодцев, скрытые снаружи наваленными на них камнями и хворостом, спускаясь сначала вертикально и поворачивая затем горизонтально, расширялись под землей в виде воронок и вели к мрачным и темным подземельям, – вот что нашел Камбиз[352 - Камбиз – второй царь древней Персии (529–522 гг. до н. э.), сын Кира. Вел многочисленные войны, расширяя царство отца. После покорения Египта, возвращаясь на родину, в Сирии получил известие о государственном перевороте и покончил жизнь самоубийством.] в Египте, а Вестерман – в Бретани, с той только разницей, что в Египте они попадались в пустыне, а в Бретани – в лесу, и что в египетских подземельях находились мертвые, а в бретонских – живые люди. Одна из самых глухих прогалин Миздонского леса, вся изрытая пещерами и галереями, в которых сновали взад и вперед какие-то таинственные люди, называлась «Большим городом». Другая прогалина, не менее пустынная на поверхности и не менее обитаемая под землею, называлась «Королевской площадью».

Впрочем, в Бретани эта подземная жизнь не была новинкой: здесь во все времена человек скрывался от человека, вырывая себе берлоги под корнями деревьев. Этот обычай берет начало еще с друидских времен, и эти подземные пещеры были такие же древние, как и дольмены. И злые духи легенд и чудовища истории – все прошло по этой дикой стране: Тевтат[353 - Тевтат – бог войны у древних кельтов.], Цезарь, Гоэль, Неомен, Готфрид английский, Алан Железная Перчатка, Пьер Моклерк[354 - Моклерк Пьер (?—1250) – бретонский герцог, продолжительное время боровшийся с королевской властью за политическую автономию Бретани. Участник Шестого крестового похода, во время которого попал в плен, где и умер.], французское семейство Блуа, английская семья Монфоров, короли и герцоги, девять бретонских баронов, судьи «Великих Дней», графы Нантские, вечно враждовавшие с графами Реннскими, разбойники, бродяги, Рене II[355 - Рене II, виконт де Роган (1550–1586) – французский аристократ, протестант, активный участник религиозных войн во Франции.], виконт Роган, королевские губернаторы, добрый герцог Шонский, вешавший крестьян на деревьях под окнами госпожи Севинье[356 - Севинье Мария (1626–1696) – французская писательница, представитель эпистолярного жанра. Ее многочисленные письма дают яркую картину современной ей эпохи и служат важным историческим материалом.], в пятнадцатом столетии – помещичья резня, в шестнадцатом и семнадцатом – религиозные войны, в восемнадцатом – тридцать тысяч собак, натасканных для охоты на людей; ввиду всех этих невзгод народ заблагорассудил исчезнуть. Поочередно троглодиты, спасаясь от кельтов, кельты, спасаясь от римлян, бретонцы, спасаясь от норманнов, гугеноты, спасаясь от католиков, контрабандисты, спасаясь от жандармов, искали убежища сначала в лесной чаще, а затем под землей. До такого звериного образа жизни тирания довела народ! В течение целых двух тысячелетий деспотизм во всех своих проявлениях – завоевание, фанатизм феодализма, чиновничество – не переставал устраивать облавы на несчастных жителей Бретани, и эти облавы прекращались в одной форме лишь затем, чтобы возобновиться в другой. Поневоле людям приходилось зарываться в землю.

После всех этих гонений судьбы бретонцы подверглись нашествию войск французской республики, вызванному восстанием Бретани, открещивавшейся от свободы, – как, впрочем, нередко случается с рабами. И вот готовые подземелья снова заселились.

III. Сообщничество людей и лесов

Мрачные леса Бретани снова стали играть свою старую роль и сделались сообщниками и пособниками и этого восстания, подобно тому как они были ими и при других восстаниях. Подпочва такого леса сделалась похожа на какой-то звездчатый коралл, будучи изрыта по всем направлениям целой сетью подземных ходов, галерей и келий. В каждой из этих келий жило по пять, по шесть человек. Понятно, что в них трудно было дышать. Некоторые цифры дают более или менее верное понятие о могучей организации так называемых крестьянских восстаний. В департаменте Иль-э-Вилен, в Пертском лесу – убежище принца Тальмона, не слышно было людского голоса, не было видно человеческих следов, а между тем в нем скрывалось шесть тысяч человек под начальством Фокара; в Морбигане, в Мелакском лесу, никого не было видно, а между тем здесь было восемь тысяч человек. Оба этих леса, Пертский и Мелакский, считаются, впрочем, еще не самыми большими лесами Бретани. Вступать в эти леса было страшно для неприятеля. Эти коварные чащи, наполненные бойцами, спрятанными в подземных лабиринтах, похожи были на громадные губки, из которых, под давлением тяжелой стопы революции, выступала гражданская война.

Здесь сидели в засаде невидимые батальоны. Невидимые армии бродили под ногами республиканских армий, внезапно появлялись из-под земли и снова уходили в нее, выскакивали многочисленные – и снова исчезали, словно одаренные и даром вездесущности и способностью испаряться, то лавина, то пыль, то колоссы, то карлики, великаны в бою, карлики при исчезновении. То были барсы, усвоившие себе нравы кротов.

Подобно тому как большие города окружают мелкие поселки, так непроходимые леса окружала поросль. Большие боры соединялись между собою лабиринтом порослей. Старые замки, напоминавшие собою цитадели, усадьбы, игравшие роль лагерей, фермы, превратившиеся в западни, укрепленные рвами и засеками, являлись петлями этой громадной сети, в которую то и дело попадали республиканские армии.

Вся эта местность была известна под общим названием «Рощи». В состав ее входил Миздонский лес, с большим прудом посредине, – главная квартира Жана Шуана; Женнский лес, в котором расположился Тальефер, и Гюиссерийский лес, прибежище Гуж-ле-Брюана; Шарнийский лес, занятый Куртилье-Батаром, по прозванию «Апостол Павел»; Бюргольский лес, в котором хозяйничал загадочный Жак, нашедший себе впоследствии столь же загадочную смерть в Жювардейльском подземелье; Шарроский лес, в котором вожди вандейцев Пимусс и Пти-Прэне, подвергшись нападению Шатонефского гарнизона, выхватывали из республиканских рядов гренадеров и уносили их в плен; Эрезерийский лес, свидетель поражения лонгфайского гарнизона; Оньский лес, из которого можно было наблюдать за Реннской и за Лавальской дорогами; и Гравельский, который один из принцев Латремуйль выиграл в мяч; Лоржский, в департаменте Кот-дю-Нор, в котором Шарль де Буагарди царил после Бернара де Вильнева; Баньярский, близ Фонтенэ, где Шальбос сражался с Лескюром, имея одного человека против пяти; Дюрондейский лес, который некогда оспаривали друг у друга Ален де Редрю и Эрипу, сын Карла Лысого[357 - Карл II Лысый (823–877) – германо-римский император с 875 г. В 843 г. получил западную часть империи, оформившуюся впоследствии как французское государство. Всю свою жизнь провел в войнах со своими братьями за право на императорский престол.]; лес Круа-Батайль, место поединка Серебряной Ноги и Морьера; Содрейский лес, только что обысканный, как мы видели в начале этого рассказа, одним из парижских батальонов, и еще многие другие.

В некоторых из этих лесов и рощ встречались не только целые подземные поселки, сгруппированные вокруг главного подземелья, но и целые селения, состоявшие из землянок, приютившихся под свесившимися ветвями деревьев, порой до того многочисленных, что ими бывал занят весь лес. Порой на их существование указывал поднимавшийся среди деревьев дым. Особенно были известны два таких поселка в Миздонском лесу: Лоррьер, близ Летана, и группа шалашей близ Сент-Уэна, прозванная Рю-де-Бо.

Женщины жили в шалашах, а мужчины – в подземельях. Они использовали для военных целей старые кельтские галереи и подкопы. Женщины приносили пищу скрывавшимся под землей мужчинам. Случалось, что про некоторых забывали, и они умирали с голода. Это были, впрочем, большей частью люди неловкие, которые сами не могли найти выход из колодца. Дело в том, что обычно крышки над колодцами делались так искусно из сучьев и мха, что, не будучи заметны в траве снаружи, они, однако, очень легко открывались изнутри. При рытье этих подземных ходов, для предосторожности, вынутая земля выбрасывалась в ближайший пруд. Внутренние стенки колодцев и дно их были выложены папоротником и мхом. Эти ямы назывались «ложами». В них можно было бы неплохо жить, если бы не недостаток света, огня, воздуха и хлеба. Вылезать отсюда на свет Божий без особых предосторожностей было небезопасно: можно было случайно попасть под ноги проходящему отряду республиканцев. Вообще леса эти были настоящими западнями: синие не осмеливались в них входить, а белые боялись из них выходить.

IV. Жизнь под землей

Понятно, что люди, засев в эти звериные норы, томились от скуки. Поэтому иногда по ночам они рисковали выходить на поверхность и отправлялись поплясать на ближайшую лужайку; большую же часть времени они предавались молитве. «Целый день, – жалуется Бурдуазо, – Жан Шуан заставляет нас перебирать четки».

С наступлением июля не было почти никакой возможности помешать земледельцам департамента Нижнего Мэна выходить из своих убежищ и отмечать праздник жатвы. Некоторые при этом переодевались женщинами, отправлялись на праздник, а затем возвращались в свои ямы или же совершенно спокойно шли на смертный бой, меняя временную могилу на постоянную.

Время от времени сидевшие в колодцах приподнимали их крышки и прислушивались, не раздаются ли барабанный бой и ружейная пальба, и издали следили за ходом сражения. Стрельба республиканцев производилась залпами, пальба роялистов – поодиночке. Этим они и руководствовались. Если залпы внезапно прекращались, это означало, что роялисты потерпели поражение; если одиночная пальба продолжалась и удалялась, это означало, что они одерживали верх: дело в том, что роялисты всегда преследовали разбитого неприятеля, а республиканцы никогда этого не делали, не будучи достаточно знакомы с местностью.

Эти подземные воины прекрасно знали все, что происходило на свете. Ничто не могло быть быстрее и таинственнее их сношений. Они разрушили все мосты, сняли с осей все повозки, и, несмотря на это, находили возможность все сообщать друг другу, обо всем предупреждать. Между лесами, между поселками, между фермами, между хижинами, между кустами то и дело сновали посыльные. Иной крестьянин с самым тупым выражением лица успешно переносил, однако, депеши в своей выдолбленной палке. Бывало, член Учредительного собрания, Боэтиду, доставлял им для передвижения по всей Бретани республиканские паспорта нового образца, в которых оставалось только проставить имя и которых у него были целые пачки. Было абсолютно невозможно захватить их врасплох. «Тайны, – говорит Бюизе, – вверенные нескольким сотням людей, соблюдались самым добросовестным образом».

Казалось, будто этот громадный четырехугольник, образуемый с юга линией, проведенной из Сабля в Туар, с востока – линией из Туара в Сомюр и рекой Туэ, с севера – Луарой и с запада – океаном, имел один общий нервный механизм и что толчок на любой точке этой местности отзывался повсюду. Известия в мгновение ока передавались из Нуармутье в Люсон, и Луэский лагерь отлично знал, что творилось в Мориноском лагере. Можно было бы подумать, что известия переносятся птицами. Гош писал 7 мессидора III года: «Можно подумать, что у них есть телеграф».

Страна была разделена на кланы, вроде шотландских. У каждого прихода был свой предводитель. Мой отец участвовал в этой войне, и поэтому я могу кое-что рассказать о ней.

V. Вандейцы на войне

Многие вандейцы вооружены были одними только пиками. Было, впрочем, и немало хороших охотничьих ружей; браконьеры из «Рощи» и контрабандисты из Лору вообще прекрасные стрелки. Это были странные, смелые и страшные бойцы. При появлении декрета о рекрутском наборе в триста тысяч человек в шестистах деревнях Бретани ударили в набат, и пожар вспыхнул разом по всей стране. Пуату и Анжу взялись за оружие в один и тот же день. Впрочем, зловещий шум раздался еще 8 июля 1792 года, за месяц до 10 августа, в Кербадерской равнине. Ален Ределер, о котором ныне все забыли, был предтечей Ларошжаклэна и Жана Шуана. Роялисты, под угрозой смертной казни, заставляли всех здоровых людей браться за оружие, забирая лошадей, повозки и съестные припасы. По прошествии нескольких дней у Сапино было три тысячи бойцов, у Кателино – десять тысяч, у Штофэ – двадцать тысяч, а Шаррет овладел островом Нуармутье. Виконт Сепо поднял Верхний Анжу, шевалье Дьези – департамент Вилена-и-Луары, Тристан Отшельник – Нижний Мэн, цирюльник Гастон – город Геменэ, а аббат Бернье – всю остальную провинцию. Для того чтобы поднять все эти массы людей, нужно было немного: в дарохранительницу какого-нибудь республиканского священника сажали большого черного кота, который выскакивал оттуда во время обедни. «Это дьявол!» кричали крестьяне, и вся окрестность бралась за оружие. Из исповедален раздавались пароли и лозунги. Многие бретонцы вооружены были большой и толстой дубиной, сажени в две длиной, которая служила им оружием в бою и помогала перепрыгивать через рвы во время походов. Во время самого боя, встречая в минуту атаки крест или часовню, бретонцы становились на колени и читали молитву под градом пуль; по окончании ее, те, которые остались в живых, поднимались на ноги и бросались на неприятеля. Они обладали способностью на бегу заряжать свои ружья. Легковерию их не было предела. Так, священники показывали им людей с красной полосой вокруг шеи от туго перетянутой бечевки и уверяли их, что это – воскресшие после казни на гильотине. Им не чужд был дух рыцарства; так они похоронили с почетом республиканского знаменосца Феска, который дал изрубить себя на месте, не выпустив из рук своего знамени. Сначала они боялись пушек; но вскоре стали кидаться на них со своими дубинами и захватывать их. Первую красивую бронзовую пушку, которую они взяли, они назвали «миссионером»; другую, вылитую еще во времена религиозных войн[358 - Во Франции период религиозных войн приходится на вторую половину XVI в.; прекратились с принятием Генрихом IV Нантского эдикта, разрешавшего протестантское богослужение на территории Франции. Отголоском религиозных войн стали военные действия Людовика XIII против Ларошели, последнего оплота протестантов.] и на которой выгравированы были герб Ришелье и образ Богоматери, назвали «Марией-Анной». При взятии республиканцами Фонтенэ была захвачена и «Мария-Анна», вокруг которой пали, не дрогнув, шестьсот крестьян; затем они снова напали на Фонтенэ, чтобы возвратить себе «Марию-Анну», разбили республиканцев, овладели «Марией-Анной» и повезли ее с собою, украшенную белым флагом и убранную цветами, заставляя встречных женщин целовать ее. Но двух орудий было мало. Стоффле взял «Марию-Анну»; Катлино, завидуя ему, двинулся из Пен-ан-Можа, захватил Жаллэ и взял третье орудие; Форэ атаковал Сен-Флоран и взял четвертое. Два других предводителя вандейцев, Шупп и Сен-Поль, придумали следующее: они сделали из бревен подобие пушек, поставили возле них кукол, одетых артиллеристами, и с помощью этой артиллерии, над которой они сами немало хохотали, заставили республиканцев отступить к Марейлю. Это было еще лучшей эпохой их борьбы. Впоследствии, когда Шальбос разбил Ламарсоньера, вандейцы оставили после себя на поле сражения тридцать два орудия с английскими клеймами. Англия выплачивала субсидии французским принцам; Нанциа писал 10 мая 1794 года, что «принцам посылают деньги, так как Питта[359 - Питт Уильям (1759–1806) – английский государственный деятель. В 24 года стал премьер-министром. С началом Великой французской революции целенаправленно проводил антифранцузскую политику.] уверили в том, что в этом нет ничего неприличного». Мелинэ пишет в донесении 31 марта, что в рядах бунтовщиков раздаются клики: «Да здравствуют англичане!» Крестьяне стали грабить, ханжи сделались ворами, дикари усвоили себе пороки. Пюизе говорит (т. II, с. 187): «Мне несколько раз удалось спасти местечко Плелан от разграбления». А дальше (с. 434) он говорит, что нарочно не входил в Монфор: «Я сделал обходный марш, чтобы избежать разграбления домов якобинцев». Вандейцы ограбили Шолле, разнесли Шаллан. Не успев проникнуть в Гранвилль, они разграбили Вилль-Дье. Они называли «якобинскою сволочью» тех из поселян, которые держали сторону синих, и преследовали их с большим ожесточением, чем последних. Они убивали не просто как солдаты, а как разбойники. Им нравилось расстреливать горожан, и они называли это «разговеться». В Фонтенэ один из их священников, аббат Барботен, собственноручно изрубил одного старика саблей. В Сен-Жермен-на-Ил (Пюизе, т. II, с. 35) один из их предводителей, дворянин родом, убил выстрелом из ружья прокурора коммуны и снял с него часы. В Машкуле они убивали республиканцев партиями, по тридцать человек в день, и это продолжалось пять недель; каждая такая партия в тридцать человек называлась «четками». Их ставили спиною ко рву и расстреливали; расстрелянные падали в ров часто еще живые, но их тем не менее хоронили вместе с другими. Нечто подобное повторилось, впрочем, и в наши дни[360 - Автор имеет в виду переворот 1851 г., в результате которого Наполеон III пришел к власти.]… У главы округа Жубера отпилили кисти обеих рук; иногда республиканцам надевали на руки колодки с режущими краями. Их избивали на публичных площадях при звуках охотничьих рогов. Шарретт, подписывавшийся: «Братство, шевалье Шарретт» и надевавший на голову, подобно Марату, платок, завязанный узлом на лбу, сжег дотла город Порник, вместе с его обитателями. Со своей стороны и Каррье был свиреп. Террор вызывал террор. Бретонский инсургент очень походил на инсургента-грека: короткая куртка, ружье на перевязи, набедренники, широкие шаровары, – словом, бретонский мужик был, ни дать ни взять, эллинский клефт[361 - Клефты – греческие разбойники во время турецкого ига, принимали участие в борьбе за освобождение Греции.]. Анри Ларошжаклен отправился в бой 21 года отроду с палкой в руке и с парой пистолетов за поясом. Вандейская армия подразделялась на сто пятьдесят четыре дивизии. Инсургенты вели правильные осады; в течение трех дней они осаждали Брессюир. В Страстную пятницу десять тысяч крестьян обстреливали Сабль-д’Олон калеными ядрами. Им случилось разрушить в один день не менее четырнадцати республиканских лагерей, от Монтинье до Курбейля. На высокой стене Туара произошел следующий диалог между Ларошжакленом и одним крестьянским парнем:

– Карл.

– Здесь!

– Подставь плечи, чтобы я мог взобраться на них.

– Пожалуйте!

– Ружье твое давай!

– Извольте!

И Ларошжаклен перепрыгнул через стену в город. Вандейцы захватили, даже без помощи лестниц, его башни, которые не мог в свое время взять Дюгесклен[362 - Дюгесклен Бертран (ок. 1320–1380) – знаменитый французский полководец. С 1361 г. на службе у короля Франции. Дважды (в 1361 и 1367 гг.) попадал в плен к англичанам. Назначенный коннетаблем Франции, он начал свои походы против англичан и в течение 10 лет лишил их всех завоеваний, сделанных ими во Франции. Непросвещенный и грубый, но талантливый, прямой и бескорыстный в век вероломства и алчности, он при жизни был образцом рыцаря, а после смерти его имя стало легендой.]. Они предпочитали патрон червонцу и плакали, теряя из виду колокольню своего села. Они не считали постыдным обращаться в бегство, и тогда начальники кричали им: «Сбросьте с себя башмаки, но оставляйте при себе ружье». Когда у них не хватало зарядов, они, прочитав молитву, набрасывались на зарядные ящики республиканцев; впоследствии д’Эльбе требовал зарядов у англичан. Когда неприятель приближался, они скрывали своих раненых в хлебе или в папоротнике и по окончании сражения снова подбирали их. У них не было никаких мундиров, и многие из них являлись настоящими оборванцами. Как крестьяне, так и дворяне одевались в первые попавшиеся лохмотья. Роже Мулинье носил чалму и ментик, взятые из гардеробной Ла-Флешского театра; на шевалье де Бовилье надета была прокурорская мантия и женская шляпка поверх шерстяного колпака. Но все носили белые шарфы и перевязи, и чины различались по цвету узлов на шарфах. У Стоффле был красный узел; у Ларошжаклена – черный; Вимпфлен[363 - Вимпфлен Феликс (1744–1814) – французский генерал. В 1789 г. избран в Генеральные штаты, в 1793 г., командуя армией, восстал против республики, но был разгромлен и бежал в Англию, откуда возвратился в 1799 г. При Наполеоне получил звание дивизионного генерала.], не выходивший, впрочем, из Нормандии, носил кожаные наручники. В рядах инсургентов были и женщины: госпожа Кескюр, вышедшая впоследствии замуж за Ларошжаклена; Тереза де Мольен, любовница Ларуари, которая сожгла списки начальников приходов; госпожа Ларошфуко, молодая и красивая, которая с саблей в руке выстраивала крестьян у подошвы высокой башни Пюи-Руссо; Антуанетта Адамс, которую называли «шевалье Адамс» и которая отличалась такою храбростью, что когда ее взяли в плен, то расстреляли стоя, из уважения к ее мужеству. Это было жестокое и суровое время. Госпожа Лескюр нарочно заставляла свою лошадь наступать на тела лежащих на земле неприятелей, не разбирая того, убиты ли последние, или же только ранены. Среди мужчин иногда встречались изменники, среди женщин – никогда. Госпожа Флери, актриса Французского театра, перешла от Ла-Руари к Марату, но по любви.

Начальники часто бывали такие же невежды, как и солдаты; так, например, Сапино был совершенно безграмотен. Предводители недолюбливали друг друга; предводители из «равнины» открыто кричали: «Долой горцев». Кавалерия их была малочисленна и плохо организована. Пюизе писал: «Иной охотно отдавал мне обоих своих сыновей, но бледнел, когда я требовал у него одного из его коней». Вилы, косы, мотыги, старые и новые ружья, охотничьи ножи, вертела, обитые железом и гвоздями дубины – вот их оружие; некоторые носили на груди изображение крестообразно сложенных костей. Они громко кричали во время нападения, появлялись внезапно, точно вырастая из-под земли, из лесов, из-за холмов, из канав, бросались врассыпную, убивали, истребляли и снова исчезали. Проходя через республиканский город, они срубали дерево свободы, зажигали его и плясали вокруг него. Они охотно подкрадывались в темноте; вообще они руководствовались правилом – появляться внезапно, как снег на голову. Они могли пройти пятнадцать миль, не сломав ни одной ветки, не издав ни единого звука. По вечерам, после того как их начальники определили, где завтра будет произведено нападение на республиканцев, они заряжали свои ружья, читали молитвы, снимали свои деревянные башмаки и длинными колоннами пробирались босиком по лесу, ступая по мху и вереску, не произнося ни единого звука, не производя ни малейшего шума, словно стая кошек, выступивших в потемках.

VI. Душа земли переходит в человека

Число вандейских инсургентов нельзя определить меньше чем в пятьсот тысяч человек, считая здесь, впрочем, женщин и детей. Тюффен де ла Пуари определяет число одних бойцов в полмиллиона.

Кроме того, им помогали федералисты[364 - Федералистами якобинцы называли жирондистов, которые противопоставляли Парижу провинции, на которые делали ставку.]: Жиронда была сообщницей Вандеи. Из Лозера прибыло в Вандею тридцать тысяч человек. Открыто восстали восемь департаментов – пять в Бретани и три в Нормандии. Эвре, братаясь с Каэном, имел своим представителем в восстании своего мэра Шомона и старшину Гарденбаса. Бюзо, Горзас и Барбару в Каэне, Бриссо – в Мулене, Шассан – в Лионе, Рабо Сент-Этьенн – в Ниме, Мельян и Дюшатель – в Бретани, – все они раздували пламя восстания.

Были две Вандеи: большая, которая вела войну в лесах, и малая, которая вела ее в кустах; именно это и отличает Шаррета от Жана Шуана. Малая Вандея была наивна, большая – испорчена; во всяком случае первая была симпатичнее. Шаррет был сделан маркизом, генерал-лейтенантом королевских армий и получил орден Святого Людовика; Жан Шуан остался Жаном Шуаном; но между тем первый приближается к разбойнику, а второй – к рыцарю. Что же касается великодушных предводителей – Ларошжаклена, Лескюра, Бонтана, то они просто заблуждались. Великая католическая армия была не что иное, как безумная затея, и поражение ее было неизбежно. Вандея не в состоянии была перейти за Лауру. Гражданская война не может быть завоевательной. Цезари и Наполеоны могут переходить Рейн, но для Ларошжаклена немыслимо было перейти за Луару.

Настоящая Вандея – это Вандея у себя дома; здесь она более чем неуязвима – она неуловима.

Вандеец у себя дома – это контрабандист, земледелец, солдат, пастух, браконьер, вольный стрелок, звонарь, крестьянин, шпион, убийца, причетник, лесной зверь. Ларошжаклен – не что иное, как Ахилл[365 - Ахилл – герой поэмы Гомера «Илиада».], Жан Шуан – Протей[366 - Протей – греческое морское божество, слуга Посейдона. Протею были свойственны мудрость и дар пророчества. Обладая даром превращения, мог принимать облик зверя, воды и дерева.].

Вандейское восстание потерпело поражение; другие подобные крестьянские восстания, как, например, в Швейцарии, сопровождались успехом[367 - Речь идет о неоднократных попытках в средние века захватить Швейцарию со стороны Германской империи, Бургундии, Австрии и др. Своими победами швейцарская армия обязана исключительно крестьянскому ополчению и именно с тех пор швейцарские наемники стали пользоваться своей заслуженной славой.]. Между восстанием горцев, как, например, швейцарцев, и восстанием в лесах, как, например, вандейцев, существует та зависящая от среды разница, что первые почти всегда борются за идею, а вторые – за предрассудок. Первые парят, вторые ползают; первые сражаются за человечество, вторые – за пустыню; первые жаждут свободы, вторые – одиночества; у первых во главе общие интересы, у вторых – частные; первые имеют дело с безднами, вторые – с трясинами; первые – люди потоков и пены, вторые – люди стоячих вод, гнездилища лихорадок; у первых над головами – небесная лазурь, у вторых – хворост; первые облиты светом, вторые окутаны потемками.

Горы и равнины порождают разных людей. Гора – это цитадель, лес – это засада; первая синоним смелости, вторая – коварства. Еще люди древнего мира помещали богов на вершинах гор, а сатиров – в лесной чаще. Сатир – это дикарь, полубог, получеловек. В свободных странах мы находим Апеннины, Альпы, Пиренеи, Олимп. Парнас – это опять же гора. Монблан был колоссальным союзником Вильгельма Телля; индийские поэмы сложились у подножия Гималайских гор. Греция, Испания, Италия, Швейцария богаты горами; Кимврия, Германия, Бретань – лесами. Лес – это синоним варварства.

Свойство почвы внушает человеку те или другие действия; оно в большей мере является его сообщником, чем то обыкновенно полагают. Ввиду некоторых диких пейзажей поневоле появляется желание оправдать человека и обвинить природу, бросающую как бы вызов человеку. Пустыня оказывает порой вредное влияние на совесть, в особенности на совесть малопросвещенную. Возвышенная совесть – это Иисус и Сократ; низкая совесть – Атрей[368 - Атрей – мифический микенский царь, отец Агамемнона и Менелая. Изгнал из страны своего брата Фиеста. Впоследствии, притворившись готовым к примирению, пригласил брата в Микены. Когда тот прибыл, Атрей убил его сыновей и накормил отца их мясом.] и Гуда. Низкая совесть склонна к пресмыканию; она любит скрываться в густом лесу, в терновнике, под кустами, в болоте; там она проникается дурными наклонностями. Оптические обманы, необъяснимые миражи, ошибки во времени и в месте наводят на человека тот страх, полурелигиозный, полуживотный, который в обыкновенные времена ведет к предрассудкам, а в смутные времена – к жестокости. Галлюцинации держат факелы, освещающие путь к убийству. Разбой – это своего рода головокружение. Величественная природа имеет двойной смысл: она просвещает высокие умы и ослепляет низкие. Когда человек невежествен, когда пустыня полна миражей, тьма одиночества присоединяется к тьме разума, и вследствие того перед человеком разверзается несколько бездн. Какой-нибудь утес, какой-нибудь овраг, какая-нибудь чаща, какой-нибудь странный вечерний просвет могут натолкнуть человека на безумное и свирепое действие. Можно было бы почти сказать, что есть преступные местности.

Свидетелем скольких ужасных вещей был мрачный холм, возвышающийся между Беньоном и Плеланом!

Широкие горизонты дают широкий простор и человеческой мысли; суженные горизонты суживают и мысль, и люди с великой душой превращаются в людей ограниченных. Примером тому может служить Жан Шуан. Общие идеи, ненавидимые во имя частных интересов, – в этом и заключается борьба за прогресс.

Родной край и Отечество – в этих двух словах суммируется вся Вандейская война: борьба местной идеи против универсальной, крестьян против патриотов.

VII. Вандея прикончила Бретань

Бретань – это старая бунтовщица. В течение целых двух тысячелетий, каждый раз, когда она поднималась, она была права; но на этот раз она ошибалась. И между тем, в сущности борясь против революции или против монархии, против народных представителей-делегатов или против герцогов и маркизов-губернаторов, против ассигнаций или против соляного налога, кто бы ни были бойцы – Никола Рапен или Франсуа де Лану[369 - Лану де Франсуа (1531–1608) – французский дворянин, военачальник, один из вождей протестантов во время религиозных войн во Франции во второй половине XVI в.], капитан Плювио и госпожа Лагарнаш или Стоффле, Кокеро и Лешанделье де Пьервилль, под начальством ли принца Рогана против короля, или Ларошжаклена за короля – Бретань вела все одну и ту же борьбу – борьбу местного духа против центральной власти.

Эти старые провинции представляли собой пруд; всякое движение было чуждо этой стоячей воде; дувший на них ветер не освежал, а раздражал их. Недаром часть этой провинции называлась Финистер[370 - Finis terrae (фр.) – конец или край земли.]: здесь кончалась Франция, кончалась цивилизация и останавливалось поступательное движение поколений.

Стой! – кричал океан суше. Стой! – кричало варварство цивилизации. Каждый раз, когда центр, Париж, давал толчок, все равно, исходил ли этот толчок от королевской или от республиканской власти, был ли он на руку деспотизму или свободе, Бретань, чуя что-то новое, ощетинивалась. Оставьте нас в покое! Чего вам от нас нужно? Равнина хватается за вилы, леса – за карабин. Все наши попытки, наша инициатива в деле законодательства и воспитания, наши энциклопедии, наши философии, наши гении, все то, чем мы гордимся, не имеет никакой цены в глазах этих дикарей. Местные колокольни бьют в набат, призывая к борьбе против французской революции, местные долины возмущаются против шумных парижских площадей, и сельская церковь в каком-нибудь Го-де-Прэ колокольным звоном объявляет войну Луврской башне.

Вандейское восстание было не что иное, как прискорбное недоразумение. Это была колоссальная свалка, ссора титанов, бесполезный бунт, все то, от чего в истории осталось только одно слово Вандея – слово громкое, но мрачное. Вандея сама накладывала на себя руки ради отсутствующих, жертвовала собой ради эгоистов, предлагала свое беззаветное мужество трусам; она действовала без стратегии, без тактики, без расчета, без плана, без цели, без ответственности, без головы; она ясно доказывала, что можно иметь сильную волю и быть бессильным; вандейцы оказались одновременно и рыцарями и дикарями: они наивно вздумали оградить себя против света перилами мрака; невежество оказывало глупое, но в то же время геройское и продолжительное сопротивление истине, справедливости, разуму, свободе. Восьмилетняя резня, разорение четырнадцати департаментов, заброшенные поля, вытоптанные жатвы, сожженные деревни, разграбленные города, разгромленные дома, убитые женщины и дети, зажженные факелы в соломенных крышах, проткнутые шпагами сердца, ужас цивилизации, надежда сэра Вильяма Питта – вот что такое была эта война, эта бессознательная попытка отцеубийства.

Вообще же Вандея содействовала делу прогресса, доказав необходимость разорять исконный бретонский мрак и озарить эту чащу яркими лучами света. И исторические катастрофы по-своему могут приносить известную долю пользы.

Книга вторая. Трое детей