После Маренго славного, что светится на карте,
Тацит назвал бы первым Бонапарта
Среди великих.
И после мессидора, прериаля и фримера,
И стольких предрассудков, гидр, химеры,
Исчезнувших в веках;
Когда трон пламенем объят, а скипетр в пепле,
Бастилия расстреляна, удары молний крепли
На царственных холмах:
Колоссам и гигантам этим вышли сроки,
На Бога осерчавших, как бульдоги,
Он им ответил: Вон!
Республика свободы подобна океану,
Где встретили отцы, как Левиафана,
Наш девяносто третий год,
Затем Дантон, Сен-Жюст и Мирабо, титаны эти,
Сегодня ж Франция, пример столетий,
Рассматривает злобный эмбрион,
Настолько малый, что война, как пародокс,
Где в капле бьется немощный вольвокс
Напротив вибриона!
Позор какой! И Франции сегодня не к лицу,
Знать, кто там нынче фаворит, в Сен-Клу,
Мопа или Морни?
Да, эти сберегли ему порядок и семью.
Один из них уж тащит девок ко двору,
Другому ближе холуи.
Брюссель, январь 1852.
VI. Восточное
Как-то Абд-эль-Кадер в своем застенке
Мужчину узкоглазого приметил,
Кого страна и шут Тролон, заметьте! —
Зовут, меж тем, Наполеоном третьим; —
Он видел подлеца в оконный переплет,
Как стадо верных слуг за ним отныне
Почтительно поклоны оземь бьёт,
Он, этот рыжий человек пустыни,
Султан, под пальмами рожденный,
Хаджи – задумчивый, жестокий,
И спутник красных львов плененный,
Эмир со взглядом темнооким,
Фатальный и решительный герой,
Как привидение в бурнусе белом,
Когда-то прыгал, увлечен резней,
Затем в ночи он падал на колени,
Саджжаду из широкого шатра достав,
Спокойно руки к небу воздымая,
Молился он у придорожных трав,
В них кровь струилась липкая, живая;
Он жажду утолить сумел мечей,