Ночь

– Что дает такой перламутровый блеск… Когда-то подобную подсветку обеспечивал город, его огни. А сейчас? Не понимаю… Но это не все мои гостинцы.

Немец запустил руку в карман пальто и под мои восхищенные стоны выудил оттуда голубую баночку сгущенки. Проковырял ножом две дырки. Я разломил хлебец на крупные куски и залил остатками кипятка свекольную «Принцессу Нури». Рассыпчатый, почти без вкуса, пресный эрзац-хлеб со сгущенным рогачевским молоком – это было королевское лакомство даже в более благословенные времена.

– Дружище, ну скажи, что ты нашел тайный склад с сокровищами древней цивилизации! Потому что и кофе, и сгущенка в один присест – это уже на границе человеческих возможностей! – тарахтел я.

Но Рейтан стал серьезным. С самого начала чувствовалось, что он находится под гнетом каких-то мыслей, из-за которых смеется и веселится через силу.

– Знаешь, что я подумал на днях? – произнес он. – Что древние, прекрасно развитые цивилизации могли погибать именно так. Почему закончилось Старое царство в Древнем Египте? Почему в минус две тысячи двухсотом году те же египтяне, которые построили уникальную ирригационную систему в пустыне, уже не знали даже, как поддержать ее в работоспособном состоянии? Что с ними стряслось? Аккадское государство в Месопотамии, майя, все эти заброшенные стародавние мегаполисы в Азии, про которые ты рассказывал после ваших путешествий с… Хотя бы тот же Баган в Мьянме. Может, так они и погибли?

– Ты про солнце? Исчезал свет, начинался голод. Никаких разрушений. Храмы стоят как после нейтронной бомбы. Историки чешут репу.

– Я про технологии. Про картину мира. Как только они достигали определенной технологической границы, появлялся какой-то фактор, который отправлял их обратно в каменный век. Я раньше думал, что для нас таким фактором станет Интернет. Ведь люди тогда перестали жить и начали залипать.

– Не без вашей помощи, ваше благородие! Не без вашей помощи! – Я толкнул его в бок. Но Немец оставался серьезным. – Слушай, а чего это ты в мистики подался, друг? Ты же всегда все так ловко и по-научному объяснял? Помнишь наш спор о том, почему газ и бензин по всей Земле перестали воспламеняться одновременно с блэкаутом? Я настаивал на том, что это больше похоже на кару небесную, чем на военное вмешательство или что-то рациональное.

– О, ну это как раз очень просто объяснить.

Он подошел к плите, открыл поцарапанную крышку, включил газ и стал вжикать зажигалкой. Искры летели густыми снопами, попадая на горелку, но, конечно, никакого возгорания не происходило. Немец смотрел на это в задумчивости.

– В атмосфере, которая состоит из фтора, будет гореть вода, – сказал он, продолжая цокать зажигалкой. – Крохотное изменение в химическом составе воздуха влечет за собой переформатирование всех химических реакций.

– Слушай, ну хватит! – Я кивнул на газовую горелку, но он завороженно продолжал поливать ее искрами.

– Первостепенным тут могло быть наступление темноты. Если объяснить его, то можно будет объяснить и все остальное. Например, почему углеводороды перестали реагировать на огонь, а порох, уголь и дерево сохранили свои свойства.

– Хватит, Рейтан! Отравимся! – снова воскликнул я.

– Метан не токсичен и никогда не был вредным для здоровья, – ровным голосом возразил он и продолжил: – Наша беда в том, что мы построили цивилизацию химических реакций. Мы ездили на автомобилях, которые приводились в движение превращением одного реагента в другой, и спали в домах, отопляемых по тому же принципу.

Я вскочил, мягко отстранил его от плиты, выключил горелку и перекрыл вентиль.

– Хватит, брат. Герда чихать будет. Пожалей собаку, у нее от метана шерсть чешется и сопли текут. Правда, Герда?

Она лежала на полу и даже не подняла головы: была обижена тем, что Рейтан заболтался и перестал ее гладить. Немец заторможенно сел за стол. Я попробовал перевести тему:

– Ты был на параде?

– Да, проходил мимо. – Его глаза ожили. – Серьезных таких головорезов Кальвария подогнала. С калашами. Нашел себе Бургомистр занозу в мягкое место. Когда они на рожон попрут, бригада Кочевого с Манькой – весь наш силовой блок – будет иметь кислый вид и дрожь в суставах. Они не только хорошо вооружены, они выглядят опытными разбойниками.

– А что с невольницами? Не обижали их?

– Девушки следом шли. Расфуфыренные такие. В коротких шубейках. С голыми ногами. Холодно им, наверное, было. Мужики из толпы свистели, женщины оскорбления выкрикивали. Я считаю – напрасно, в чем они виноваты? Они же рабыни. Как поставили, так и пошли. Когда колонна к трибуне «Виталюра» подходила, сзади к одной из невольниц какой-то пьяноватый огрызок пристроился. Ноздреватый такой. В бобровой шапке. По виду – из купцов. Он, может, не понял, чем парад от оргии отличается. Даже уже и хозяйство свое оголил. Но его люди оттащили, повалили на землю, пнули пару раз, чтобы Грушевку не позорил. Мы же вольный город, где человеческое достоинство уважают. Не какая-то средневековая тирания.

– А Бургомистр девушек себе забрал? Или кальварийским отдал?

– Да ты что! Он прямо там, с трибуны, объявил, что Грушевка дарит им свободу. Что они теперь – вольные гражданки нашей муниципалии и могут выбирать себе любую приличную профессию.

– А как кальварийские?

– Комиссара и его людей перекосило. Ведь сейчас все кальварийские невольники задумываться начнут, почему в братском полисе рабовладения и эксплуатации нет. А тепло в домах – есть.

Ничего, там у них тоже должны какие-то газеты быть. Специально для невольников. Как-нибудь и им правильное положение дел объяснят. Как единственно возможное.

Я щедро залил кусок хлебца сгущенкой и отправил в рот. Почему никто не понимал, насколько это вкусно, до того, как случился блэкаут? Нейтральный, похожий на влажный картон хлебец и сладко-сливочная сгущенка.

– Ты читал про край земли? – Рейтан помрачнел. – Что ты про это думаешь?

– Да полный бред. Ну про невров или кого-то, кто показался напуганным неврами, я еще могу поверить. Но какой край земли? Когда это Земля плоской стала?

– Может, всегда была, – с сомнением пожал плечами Рейтан. – Наши знания про галактику, далекий космос, земные недра, придонное пространство глубин океана исходили из экстраполирования известного на неизвестное. Представления о структуре планеты мы черпали из измерений скорости распространения отраженных сейсмических волн во время землетрясений. Мы составили представление про земную кору, мантию и ядро исключительно на косвенных подсчетах. А что нам все это время было ближе, чем Земля? Могли ли мы исключить на основании распространения сейсмических волн, что вместо ядра в центре Земли находится, например, ад? В рамках той, прошлой системы сейчас на кухне должно быть минус двести семьдесят три градуса по Цельсию.

– Мы с тобой как будто местами поменялись, дружище! – хлопнул я его по плечу. – Ты говоришь то, что всегда говорил я. А мне приходится произносить твои реплики. У этого всего должно быть логическое объяснение. И оно есть! Точно!

– Но, возможно, не в границах той логики, которой мы пользовались до сих пор, – невесело усмехнулся он. – Знаешь, что меня в этом всем немного настораживает? В неврах этих всех. Андрофагах. В скифах. То, что мне кажется, будто я про это где-то читал. Раньше. Словно это что-то знакомое. Ты не помнишь такого? Ты же у нас больше книжек прочитал?

Я задумался. В голове Тацит танцевал брейк-данс с Иосифом Флавием, почему-то в декорациях голливудского фильма «Троя» (Брэд Питт в роли Ахиллеса вспоминался особенно выпукло). Взвесив все, я ответил:

– Знаешь, чем больше книг ты читаешь, тем меньше помнишь какую-то конкретную. Особенно если не заглядывал в нее десятилетиями. А таких, однажды пролистанных, большинство. Когда я первый раз напоролся на упоминание невра в газете, было ощущение узнавания. Но сейчас ассоциируются они разве что с последними новостями нашего мира.

– Вот и у меня то же самое! Но что-то свербит вот тут. – Он ткнул пальцем себе в лоб.

Рейтан рассыпал по кружкам последние крохи кофе, добавил сахара и залил кипятком. «Кофе по-польски» блеснул жирноватой пенкой. Немец взял свою кружку так, будто в ней был налит коньяк, и торжественно произнес:

– У меня есть тост. Я хочу выпить за человека бездействующего. Продукт нашей эпохи. Которая закончилась и сейчас ожидает, когда закончимся и мы. В эпохи античности, темных веков, Ренессанса и Нового времени люди, столкнувшись с проблемой, что-то делали. Стимул – реакция, черт его побери! Потом появились Google и Instagram. Первый приучил нас гуглить, второй – селфить. К этим двум базовым реакциями и свелось взаимодействие человечества с окружающим миром в то время, когда мы не залипали. Потому что чем дальше, тем меньше мы с этим окружающим миром взаимодействовали. Потому что втыкали. Висли. Пялились.

В Минске было шесть ТЭЦ! Шесть, черт возьми! Половина из них спроектированы так, чтобы работать на угле и мазуте. Что делал человек бездействующий, когда встали газовые турбины? Он попробовал загуглить, но у него не получилось, потому что Интернет закончился вместе с электричеством. Потом он сделал селфи, потому что яблочники еще работали. А когда выяснилось, что Instagram не откроется больше никогда, человек бездействующий всю свою энергию направил на разграбление того ценного, что можно было найти на ТЭЦ. На насилие и войну. На воровство в гипермаркетах. На драки за теплую одежду. А когда установилась новая средневековая недогосударственность, уже не было ни следа инфраструктуры, которую можно было бы восстановить. Да и как? Все технологии оказались завязаны на то же электричество! А произвести новые человек бездействующий не может. Google разучил! Ну и по заслугам нам! Мы должны были так кончить: в холодных берлогах и с фальшивым хлебом. И нет, я не ударился в мистику. Это полностью рациональный финал.

Он, немного комичный в своей торжественности, сделал глоток из кружки. Я дипломатично глотнул из своей и выдавил:

– Ну и пессимист ты, брат!

– А главное! – Он отставил свой напиток и похлопал ладонью по столу. – Главное! Вот смотри. Если температура повсюду застыла на той точке, в которой была в момент наступления Ночи, так это значит, что на юге будет значительно комфортнее. Не надо переться аж в Турцию. Даже в Бресте – помнишь такой город? – зимы были ну совсем не такие гадкие, как тут. В ноябре – пять тепла. Снега почти нет. Никто в квартирах насмерть не замерзает. Вывод: надо идти на юг! Бросать весь этот – нет, не комфортный, а просто пригодный для поганой собачьей жизни город, собираться вместе и валить! Но никто так не делает! Потому что страшно! Потому что за стеной невры! Козлоногие! Там же андрофаги с амазонками рубятся, черт их дери всех. Там же край земли, еще свалишься! Мы до сих пор ждем, когда нам обратно включат Google, который объяснит, «как выжить после конца света». Говорю тебе, мы заслужили то, что имеем. Я не удивлюсь, если где-то в этот самый момент небо голубое и солнце вовсю сияет. Потому что не бывает так, чтобы не оставалось никакого выхода для тех, кто идет вперед и у кого есть силы и характер бороться. Но мы – не такие. Мы обречены.

Почти сразу после этого он спросил, есть ли у меня Юкио Мисима, и я выдал ему сборник «Исповедь Маски». Серия «Азбука-классика», мягкая обложка, двести страниц. Я помню, что перед тем, как встать и попрощаться, он внимательно посмотрел на забытый мной на столе кусок бумаги со списком, подготовленным после разговора с Шахтером. Если бы Рейтан спросил, что это, я бы не стал скрывать. Рассказал бы про свой план выйти из Грушевки. Скорее всего, мы бы пошли втроем: я, он и Герда. Мы бы прошли через все приключения, которые ждали нас впереди, вместе. Мы бы шутили, когда нам было бы страшно, и подбадривали друг друга, когда становилось бы трудно. Главное: его трагедию можно было бы предотвратить.

Почему он не спросил? Потому что по-немецки уважал личное пространство. Рейтан – он и есть Рейтан.

Почему я не рассказал про свои планы сам? Потому что собирался покинуть Грушевку совсем не оттого, что искал тепла и комфорта.

Раздел третий

Гацак еще только-только простукал свою рейку в восьмой раз, когда входной звоночек брякнул. Я удивился: обычно страсть к литературе начинает обуревать моих клиентов только во второй половине черного дня. Первую половину они тратят на попытки заработать цинк, которым можно было бы оплатить страсть к изящной словесности. А тут кто-то будто ждал наступления утра прямо перед подъездом. Я открыл.

Сначала вошел аромат – старомодный и изысканный (сейчас таких духов уже не делают), тропический и немного душно-сладкий. И только за ароматом – женщина. Вошла, обстреляла взглядом гостиную с таким же профессионализмом, что и Шахтер, сделала неуловимое движение вглубь, в сторону спальни, но я с печально-извиняющимся лицом дернул плечом: мол, там я не принимаю.

Она считала этот знак очень точно и уселась на табурет. Выбеленные волосы. Одета богато, но немного более ярко, чем это принято в Грушевке. Отличительной особенностью одежды было и то, что все ее составляющие очень легко, буквально одним движением, снимались. Вот и сейчас. Усевшись, она провела пальцами от шеи до живота, и ее шубейка расстегнулась, из-под нее выглянул меховой воротник, под которым мелькнула оголенная ключица.

Все это происходило в молчании. Я ждал, когда она назовет себя, она ждала момента, чтобы назвать себя наиболее эффектно.