На ты с Америкой, или Только секс, ничего личного

– Помилуйте, – возмущаюсь, совершенно понимая, что я есть последняя сволочь, и соблюдая номинал, – показать член – это дело святое. Уж тут вы от меня не отвертитесь. Собственно, я и вознамерился…

Теперь давайте рассудим. Вообразите диспозицию, – тебя нагло, настойчиво, со всех сторон просят… заставляют, можно сказать, если учитывать, что ты в гостях, показать член. И не какой-нибудь, а родимый. Можно представить такое у нас?.. Но ведь ты в Америке. Тут тебе и демократия, и свобода, и бес его знает, какие еще достопримечательности. Видно, у них так принято.

Да, я болван – дернул меня сатана на разговор о муравье и члене, да, ободрил на вакханалию со спиртом. И дальше, ночью не иначе дьявол шельмовал надо мной. А сейчас я один, надо выкручиваться… Бежать? Куда, даже машины нет. Демонстрировать натуральность? Еще больший позор – предъявить-то нечего: как известно, на соседский лучше б не смотрел… Но что-то делать надо – все-таки со спиртом я граждан умыл, все-таки с Гриней из одной деревни. Да и вообще за державу обидно.

И мне приходит в голову идея… Муляж. Не буду показывать сокровище в первозданности, а предъявлю прикрытое.

Представлял себе перформанс, как сейчас вспоминаю, я следующим порядком. Срочно напихиваю в плавки какой-нибудь дряни, придав оному надлежащую форму. Далее прусь на сцену. Соблюдая пылающую улыбку и прочие ужимки и жесты, сопроводив клоунаду каким-нибудь «але оп» и прочая, скидаю брюки. Руки вздымаются вверх, поваживаю плечиками. Отвожу резинку трусов и опускаю взгляд к причине. Вот тут изменяюсь в роже и вопию в ужасе какую-либо глупость, призывающую прервать действие.

Идиотизм? Очень тоще сказано, хотелось бы соорудить более язвительные определения. Но напомню, психологический цейтнот. Известное дело ? идиотская, практически безвыходная ситуация. Вдруг бьет идея, спасительная щель. Шмыг туда, ибо нет условий для трезвой оценки. Так и я, не раздумывая, выполняю проект. С этой целью говорю сопроводительной Джени следующую речь:

– Погоди, подруга, минутку. Я на секунду скроюсь из твоего глаза, дабы приобрести полный анфас.

Юркаю в рядом расположенную дверь, как мне показалось, туалета, с намерением употребить в качестве достоинства туалетную бумагу.

Ан, дулю. Не щадит меня Высокий. Попадаю совсем даже не в туалет, а, напротив, в обжитое помещение, смахивающее на кабинет. Здесь у меня уже совершенно мозг расшелушился – ненавижу все. Себя в первую очередь, ибо просто не знаю, что делать. И вот наблюдаю, на столе лежат какие-то бумаги. Прикидываю – чем дергаться из двери в дверь, применю, что под руку лезет. Хватаю бумаги. Соорудил пристойную форму и пих в чресла. К слову сказать, получилось очень даже натурально и наглядно.

Далее следуем с пассией к месту демонстрации.

Как, читатель дорогой, вы все это усвоили?.. Короче сказать, подхожу с подругой к толпе. Сообщество зрит на меня в предвкушении. Дамы совершенно покрылись нервной дрожью и меня, таки, осязают. Самое дикое, что и детвора в наличии. Америка, одно слово.

А я уже не возражаю – употребляйте, потешайтесь. И соответственно произношу, улыбаясь чрезмерно и радуясь жизни:

– Итак, прошу внимания мистеры и леди. Показываю первый и последний раз. Рекомендую взяться за спинку стульев.

Далее великолепным движением, не забывая «але оп», роняю с себя штаны. Затем следует взмах руками, синкопа торжества, прелюдия экстаза. Перехожу к предпоследней запланированной процедуре. Руки медленно, напряженно, чаруя мир, опускаются к трусам. Лица зрителей раскалены, рты открыты, глаза не умещаются в глазницах…

И тут происходит нечто. Видимо, бог тоже человек – таки не выдержал, вмешался.

Из дома раздался чрезвычайно нервный возглас. Все с прискорбием переводят взгляды туда. От дома к толпе спешит хозяин, звали его Фред. Очки сбиты на нос, грудь ходит ходуном. Ясно, что грядет приключение. Оно не заставляет ждать.

– Товарищи, – быстро и пыхтя подойдя к кагалу, раскалённо произносит Фред, – у меня со стола кабинета пропали ценные научные бумаги. Еще час назад они были на месте. Я предполагаю, пошутил кто-то из детей.

Здесь нужно упомянуть один скользкий момент. После вышеуказанной тирады он вперился в меня и, уверяю вас, взгляд его задержался на моих достоинствах. Дальше там еще прозвучали некоторые слова, которые он обратил уже всем присутствующим.

А теперь давайте вернемся ко мне. Данная тварь стоит со спущенными штанами и с самой мерзкой улыбкой на самой отвратительной харе. И данная скотина не права, потому что ей бы надо упасть и биться башкой о землю. А лучше сдохнуть. Но эта мразь поступает иначе. Она натягивает брюки и делает безмерно сочувствующее лицо.

А как, скажите, я должен был поступить? Полезть в плавки и, достав скомканную ценность, с целомудренной улыбкой протянуть хозяину? Ну, уж извините, такой поступок и смерть не искупит.

Не стану отвлекать вас мелкими эпизодами нейтрального значения, тем более что впереди еще ждали казусы, и сразу оговорюсь – довольно скоро после этих мероприятий мы с Фрэнком уехали восвояси. В общежитии после жутких мучений я постановил, что самым верным выходом будет по приезде Вовки все рассказать ему и отдать бумаги. Пусть уж он сам после моего отъезда вернет их. Право, я даже успокоился хоть отчасти и дальше валялся на кровати, упершись в телевизор.

Да недолго торжествовал. Происходит телефонный звонок. Дома я присутствовал один, так как сосед отчалил по своим молодым делам. Видит бог, не хотел я снимать трубку, да, знать, не накуражился еще нечистый. Некая внешняя сила дернула мою руку и слышу в телефоне знакомый голос. Фред. Поначалу я обрадовался. И слава богу, думаю, объясню прямо сейчас все начистоту, извинюсь. Пусть полным дураком предстану, да привыкать ли. В конце концов, не детей вместе крестить. Итак, только он представился, я и объявляю:

– Слава богу, что вы позвонили. Ваши бумаги у меня. Я все объясню.

Только рано радовался, потому что ничего он толком мне сказать не дал, а начал на мерзком русском языке нести некую галиматью. Вот примерный пересказ:

– Я все понял. Я вспомнил о муравье. Вы – распутник. Я вспомнил о философе и экзамене. Я сопоставил, я уяснил, это предварительный подход. Я приеду. Это не телефонный разговор. Ждите.– И вешает трубку.

Я – в полнейшей растерянности. О чем он? Ну ладно, муравей, но какой, к черту, философ, какой экзамен, причем здесь распутник, какой предварительный подход, что за бред! Принялся извилины теребить, мучился, мучился и, мать моя, сверкнуло. Из тумана вчерашнего вечера медленно и клочковато выполз образ. Точно, плел я.

Там возникла одна тема – был перерыв в плясках и ублажались разными историями – и, уже будучи в изрядном состоянии, затеял я некое повествование из собственной практики. Вынужден сообщить.

Дело было в начале моей производственной карьеры. Отслужив пару лет в НИИ после окончания верхнего учебного заведения, пустился я в тяжкие – именно, угодил в аспирантуру. А присутствует при таких поступках правило – надобно сдать так называемый кандидатский минимум: экзамен по иностранному языку, общественным предметам (философия и прочая мура) и спецпредмету. Иностранный и спецпредмет я успешно миновал, а с философией – грех. Так отродясь расположился мой умственный агрегат, что эту науку одолевал с напругой, а нынче в прочем довел тётю профессора до того, что предложила она мне выйти через дверь и в обратном направлении более не входить. Ситуация – «быть или не быть». С таким же резюме оказались еще двое моих соратников. Один и предложил альтернативу:

– Слушайте, мужики, у меня есть на кафедре философии один знакомый доктор наук. Отменный пивец. Он нам поможет это дело обиняком проскочить, только надо его хорошенько отблагодарить.

Словом, договорились добротно философа попоить и провентилировать данный вопрос. Процесс опоения выпал территориально на мою квартиру. Значит, собрались под предлогом у меня дома и приступили к поеданию и питию принадлежностей. Кроме нас, троих домогателей, и окучиваемого присутствовала моя жена.

Стало быть, пьем и едим, и все это получается очень сердечно и перспективно. Уж сгустились сумерки и винное пресыщение томит организмы. Принялись члены заговора распространяться по домам. Тут и выясняется, что доктор зело угожден и к перемещениям пригоден плохо. Постановили доводить до вменяемости в моих апартаментах.

Здесь такая вещичка. Жил я в двухкомнатной квартире. Одна комнатка была совсем маленькая и обладала из принадлежностей пригодных к спанью только узким топчаном. Обычно мы с супругой спали в большой комнате, на широкой кушетке. Нынче же, потому как доктора свалили там же, где употребляли, супруга отправилась ночевать в маленькую. Я, было, пытался примоститься рядом, но оказался поощрен ворчанием и отправился соседствовать с благодетелем.

Приспособился, выходит, и вижу в счастливом сне, как философические баррикады рушатся под моим воинственным напором.

И вот чувствую, происходит в идиллии некая примесь нерентабельных особенностей. Долго сосредотачивал валяющееся во хмелю внимание и наконец начал получать зыбкие кусочки яви. В оных наблюдаю, что ползет вкрадчиво по моим кожным покровам в грудной области чужеродная ладонь. Сперва я подумал, что супруге моей какой-либо абсурд в голову втемяшился, и поощряю глупость не шевелясь. Да вскоре обнаружил соображение, что супруга на данный кусок времени отсутствует в непосредственности. Сильно озадачился и разглядел в уравнении тот ответ, что рукоприкладствует не кто иной как доктор.

«Трижды восемь», – думаю огорченный. А ладонь все путешествует, все, знаете, так загадочно себя ведет, что начинаю я испытывать нежелательные мысли. Правда, вскоре сообразил, что доктор просто спьяну выполняет обычный ночной рефлекс, и упокоенный такой догадкой беру его руку и вынимаю из-под моего одеяла.

Далее запахнулся поплотней и счастливо отправляюсь воевать с философией. Да не успел я вогнать в мортиру пылкий заряд, как обнаруживаю уже знакомое соприкосновение. «Экий рефлексивный человек», – мягко подосадовал я и предыдущим движением обратно водружаю проказливую руку.

Теперь уже не сразу я погрузился в сон, а сохранил некоторую чуткость организма. И верно, не минуло и минуты, когда мою обитель зашевелила докучливая рука. Уже дрожливо-потненькая ладонь, совершая пакостные пассы, тревожит перепуганную плоть.

Пошел я испытывать откровенное желание произнеси какую-либо грубость, да как же язык повернется, когда доктор и «быть или не быть». Таким образом кашляю вслух мужским голосом и для верности говорю громко: «Ах, сколько же это времени, и не пора ли просыпаться». Дабы, понятно, разбить докторов сон и погрузить в реалию.

Оно и впрямь, ладонь приостановилась, однако восвояси отнюдь не убралась. Снова беру и кладу ее на место. И вроде бы угомонился мужчина. Ага, мечтаю, дошло. Радуюсь, что поступил так деликатно. Немного еще потерпел я вниманием, и вскоре убедившись, что событий в мире не происходит, пустился погружаться в дрему.

Уж и погрузился вроде, как снова начался поступок. Да ладно бы, а то сопроводился словами.

– Милый, – интимно прошептал особь, – у тебя такая чудная кожа.

Вы поняли?.. Не «милая» там какая-нибудь, а «милый» – с самым отъявленным ый в окончании. Тут меня кондражь и пропек… Домогательство. Самое что-ни-на-есть багряноречивое. Домогательство, как говорится – на лицо.

Понятно, что вздрогнула моя натура и захотела въехать близлежащему в хайло. Но тут сказалась научно-исследовательская сущность. Принялся я считать варианты.

Итак, первый и самый любезный. Я незамедлительно поворачиваюсь к большому ученому и целенаправленно бью сжатым кулаком в мерзкую рожу. Можно при этом коленкой душевно двинуть в паховую область. Если зацепить яйцо, то должен получиться замечательный результат. Светило науки, что там, сама философия, вопит, исходит соплями, комкается в ничтожество. Отменно. Изрядно. Душеугодно… Аспирантура, диссертация, сама карьера приказывают долго жить.

Вариант второй. Я лежу, остановив сердце. Не дышу. Не живу. Я жду…

Вообще, отнюдь неизвестно, чего хочет товарищ. Судя по той галиматье, которую содержит философия, представитель желает, чтоб ему вдули… Противно.

Однако наука требует жертв. Собственно, второго пути и нет. «Быть или не быть».

Погодите, шевелю я сильно серым веществом научно. Мы ученые или так, с дуба рухнувшие. Пока был анализ, а где идеи, где неизведанные пути?! Почему бы, скажем, не придумать некую отговорку. Болезнь, например.

– Понимаете, – прокручиваю я мысленно с репетиционным умыслом грядущую тираду, – ваши жесты очень убедительно уведомляют меня о будущем. И сердце мое вполне благосклонно воспринимает позывы. Тем прискорбнее испытываю обязанность доложить, что придется переместить события на отдаленные отрезки времени, ибо в процесс вмешивается причина. Если так можно выразиться, я болен. И так недостойно, что вынужден отложить участие… (А между тем ладонь не дремлет и, производя отчетливые мероприятия, двигается к самым сакраментальным местностям.) Не спрашивайте о деталях болезни. Не мучьте меня подробностями. Я удручен, я казнюсь от неблагополучия обстоятельств. Но я воспряну… я восполню… я возмещу… О, прекрасный! О, философ! О, доктор наук! О, наконец, мразь и козлина!

Теперь обратно окунусь в замечания. Как и в той первой истории, здесь присутствует домысел. На самом деле я сразу попросту впаял локтем доктору в пузо. Присоединил несколько язвительных слов матерного значения и ушел досыпать к супруге. (Кстати сказать, с экзаменом этот мужик нам, понятно, не помог. Пришлось в дальнейшем пойти традиционным путем, то есть найти философа преподавателя, но уже женского пола.) Но для смачности повести, отдавая по случаю ее слушателям, в целях достижения улыбки я присоединял, как и положено, подобные окончания.