Сувенир от фрау Моники и побег за любовью

– Ничиво, сегодня всё будет нормально, так что постоим.

И они постояли и дождались. Хамза приоткрыл дверь, когда подошла его очередь и заглянул в подсобку, где был полумрак, а поэтому разглядеть, где тут что сразу и не получилось. Он остановился и услышал голос немки: «Ком, ком». Присмотрелся и увидел на диванчике, в закутке, мадам. Платье было задрано до груди, ноги в раскорячку:

– Марки, марки! – сказала она и показала рукой на тумбочку рядом. А когда он положил деньги на указанное место, немка показала уже и на штаны Хамзы, в смысле снимай и пригласила ложиться сверху.

– Ну, я снял брючата, взобрался на неё, и поехало, – рассказывал потом Хамза. – А она сопит себе, и никаких эмоций, да и водярой от неё хорошо воняет. Две ходки сделал – не слезая, а ей хоть бы что. Потом вытерлась полотенцем, села, сигарету закурила и говорит: «Аллес!», в смысле – всё, гуляй.

А через время, подсобрав деньжат, Хамза хотел еще разок сходить, да не успел – его выписали. Так что, завершая на этом свой рассказ, Хамза усмехался и в его черных, как маслины, глазах появлялись грустинки.

– У нас в Таджикистане с этим проблемы, женщину для такого дела трудно найти, надо жениться. А чтобы жениться на калым денег много собрать надо.

– Зато у вас ишаков много, – говорил кто-нибудь из слушателей.

И Хамза кивал:

– Да, много. А что делать, некоторые с ними и развлекаются, – и, помолчав, добавлял. – А немка хоть и пожилой уже, но лютше, чем ишак, – и его смуглая физиономия снова расплывалась в улыбке. – Такой толстый и мягкий, а ещё и теплый, как матрас из верблюжьей шерсти.

Приятные воспоминания о посещении госпиталя были и у Ивана. Как-то заболел зуб, и он почти всю ночь просидел у батареи, грел щеку, что хоть немного отвлекало от боли. А с утра, по согласованию с командиром роты, старшина отпустил его в госпиталь.

Зашёл он в кабинет стоматолога, сел в кресло, а врач – симпатичная такая женщина, расспрашивает, где болит, как болит, в рот заглядывает. Ну, а он напрягся, ждет неприятностей в виде всяких болезненных процедур. И тут она подъехала к Ивану на своём высоком стульчике, да и навалилась всей грудью. А халатик тоненький, а сиси пышные, большие, горячие, Ивана, аж в пот бросило – и про зуб забыл. Через время чувствует, что и в штанах зашевелилось, а мадам мурлычет себе под нос какую-то мелодию, и неспешно делает свою работу.

А когда начала сверлить, то просто легла на него. И, вот уже и мадам почувствовала, что Ванька начинает мелко дрожать. Она чуток отстранилась и спрашивает:

– Что, больно?

– Да нет, – говорит Иван, – наоборот, хорошо, – а у самого уже щеки пылают и уши горят, так его разобрало.

Она понимающе улыбнулась и говорит:

– С подготовкой закончили, сейчас пломбировать начнем.

Отъехала на своём стульчике, а он подумал, что всё, кайф закончился. Но нет, подъехала уже со столиком, на котором было все приготовлено, и опять плотненько так прижалась к нему.

«В общем, молодец тётя, – похваливал её Иван, рассказывая ребятам о своём приключении в медсанбате, – с такой анестезией, как она придумала, солдатам никакая боль не страшна, да и ей, наверное, не так скучно целыми днями в зубы им заглядывать».

Но всё это были дела минувших дней, а что делать сегодня, чтобы свалить хотя бы часика на полтора из части, Иван пока так и не придумал?

А здесь надо ещё и пояснить, что в самоволку он ни разу не ходил, за исключением того, что однажды пришлось сбегать с Мустафой за яблоками в ближайший немецкий огород. А потом, эти самые яблоки они спрятали на самоходке в воздушные фильтры, но те выдавали себя густым и насыщенным запахом. Яблочный дух чувствовался даже у машины, ну а когда залезаешь внутрь, то это было уже что-то.

Унюхал его и командир взвода лейтенант Моисеев. Залез на машину, сунул нос в люк и спросил:

– Это что за запах такой, яблоки здесь храните?

Мустафа сузил глазки до щелок, хихикнул и бесхитростно сказал:

– На граница последний раз ездили, малость сорвали, и штуки семь-восемь осталось.

– Так доешьте их и не будоражьте никого такими запахами, а то подумают, что вы по немецким садам шастаете.

– Съедым, товарищ лейтенант, всё съедым, – пообещал Мустафа.

Подпел взводному и Хайрулин:

– Я им тоже говорил, уберите их отсюда или сожрите!

Но когда лейтенант ушёл, Мустафа сказал Хайрулину:

– Куда убрать? Сам приходишь на машина и сразу, Мустафа, дай яблочко!

Однако с яблоками после этого быстро разобрались – часть съели, а оставшиеся – раздали.

Но яблоки – это так, отлучка была на полчаса, не больше. А здесь одна дорога к Монике и обратно, если даже всё время бегом, займёт минут сорок. Да плюс хотя бы полчаса на горячую любовь на чердаке, и получается в пределах полутора часа, и это в идеале.

«Но возможны и непредвиденные обстоятельства. Значит, если после ужина слинять, то к половине десятого я должен быть в казарме, чтобы еще и на прогулку перед отбоем успеть», – размышлял Иван дорогой, а на вопросы Хамзы и Безрука отвечал, как говорится, «на автопилоте», не сильно вникая в них, и таким манером, неспешно, они и прибыли в часть.

Отметились на КПП, доложили и дежурному по батальону, что прибыли. Но вот насчет вечерней отлучки, ничего путного Ивану в голову не приходило. Единственное, что крутилось – слинять во время кино, которое по субботам и воскресеньям после ужина показывают в клубе. Но, опять же сделать это незаметно будет не просто, да и время кино полтора часа – это максимум, а если будет меньше, тогда как? …

Однако, желание снова обнять её, подержать в руках, и еще раз почувствовать все то, что он испытал тогда в стогу, становилось невыносимым. И чем меньше оставалось времени до принятия какого-то решения, тем было оно острее.

И вот сидит Иван перед ужином в неопределённости и уже лёгкий мандраж начинает терзать ему душу, как из глубин сознания вдруг проявляется эпизод трёхдневной давности. Рота стреляла на полигоне из вкладного стволика, а после выстрела затвор не всегда выбрасывал стреляную гильзу, и приходилось снова закрывать его и открывать.

Об этом доложили заместителю командира роты по технической части старшему лейтенанту Зорькину и он приказал Ивану, чтобы тот после стрельб занялся затвором – разобрал, почистил и смазал. А сказал потому, что после увольнения Мустафы, Змеенко был назначен наводчиком орудия, из которого и стреляла рота на очередных занятиях.

И вот после занятий и возвращения машины в парк, у Ивана было время, и он разобрал затвор, почистил его и смазал и тот стал работать как новенький, но старлею об этом доложить забыл. И теперь, вспомнив всё, он и решил на этом сыграть.

Перед построением на ужин, Иван подошел к старшине Ярому и сказал, что ему было поручено разобраться с затвором вкладного стволика, но он забыл. А завтра по расписанию занятия на полигоне и, возможно, будут и стрельбы, поэтому попросился после ужина пойти в парк и все сделать, как было велено.

– Я думаю, что к отбою успею. Машина стоит на площадке под навесом, так что никаких разрешений не надо, отмечусь на КПП в парке и всё.

– А сам справишься, никого в помощь не надо? – спросил Ярый.

– Да справлюсь, ребята кино смотреть настроились. Ну, а тут сам виноват, вот и буду вместо кино наряд вне очереди отрабатывать.

– Это точно, наряд вне очереди, – согласился старшина. – Будешь уходить, дежурному по роте скажешь, что я отпустил, а придешь – доложишь.

В столовой Иван быстренько все прожевал, вернулся в казарму, сказал дежурному по роте куда уходит и бегом в парк боевых машин. Там на проходной отметился, залез в машину, включил переноску, пару раз открыл и закрыл затвор – работал он отлично.

Затем выбрался из машины, прошел вдоль забора, нашел место, где можно пролезть под ним и, прошмыгнув, оказался в нешироком поле, между забором и бетонкой. Единственное, что было плохо – ночь еще не наступила, лишь жиденькие сумерки укрывали местность. Поэтому пришлось осматриваться, оглядываться, снять пилотку, ремень, расстегнуть гимнастерку и воротник её завернуть внутрь, чтобы хоть издали не походить на солдата. И в таком виде, где трусцой, а где и хорошим аллюром, пригибаясь и приседая, он и двинулся в сторону немецкой деревни.

Первая вылазка и не комом

Сказать, что Иван не волновался, будет большой неправдой. Бежал, думал, мечтал, переживал, сомневался и гадал, что да как из этого получится, а может и не выгорит ничего.

Но первый плюс Иван заработал, когда добрался раньше, чем рассчитывал, да и стемнело уже. Деревня была в низине и укрыта зеленью, а ещё и легким вечерним туманом.

Иван присел возле участка Моники и все хорошенько высмотрел. Увидел с одной стороны, где был забор с соседями, деревца и кустарники, что ему и надо было для маскировки. Вдоль этого забора он и двинулся к сараю, пригибаясь, приседая, а где и на четвереньках при этом озираясь, и стараясь не светиться.

Подобрался к сараю, а у стены лесенку увидел, приставленную к чердаку. Поднялся, заглянул внутрь – вроде никого. Забрался наверх и увидел, что другая сторона чердака снизу и до половины забита фанерой, а в углу немного сена. О том, что это могла быть и подстава, он даже не думал, вера была стопроцентная.