Сувенир от фрау Моники и побег за любовью

Сувенир от фрау Моники и побег за любовью
Виктор Михайлович Лысых

Этого роман интересен тем, что в нём представлена повседневная жизнь и служба не только солдат, но и офицеров, прапорщиков, служивших в шестидесятые годы в ГДР. В повествовании много юмора, забавных историй, ну и… любви: неожиданной, захватывающей и меняющей все и вся вокруг.

Нашего героя терзает любовь к молоденькой, но замужней немке, толкает на различные проступки, а затем и на преступление – побег на Запад, в ФРГ, что уже само по себе было из ряда во выходящим. И хотя подобное здесь случалось, но об этом не писали, не говорили, эта тема в СССР была закрытой, да и сейчас редко кто об этом вспоминает.

А ещё достоинство романа в том, что он основан на реальных событиях, свидетелем которых был сам автор, или за основу некоторых эпизодов взяты записки и рассказы очевидцев. Так что всё, происходящее в романе весьма занимательно, увлекательно и читается легко, начнёте знакомиться с повествованием, оторваться будет трудно – это уж точно.

Виктор Лысых

Сувенир от фрау Моники и побег за любовью

Предисловие. Прошлое можно вернут.

Время – штука необыкновенная, загадочная и, что самое интересное, как реальность не существует. Пребывает же время только в нашем сознании и зависит лишь от того, как мы его воспринимаем и трактуем. К примеру, мы можем сказать, что какое-то действие длится долго или не очень, однако способа объективно оценить это на сегодня нет.

Как говорил по этому поводу гениальный физик Альберт Эйнштейн, когда мы разговариваем с красивой женщиной, то час для нас становится секундой, но когда мы сидим на раскаленной печке, то секунда кажется часом.

Поэтому, осознавая, измеряя и ощущая время, мы свои умозаключения делаем лишь на основании того, как воспринимаем прошлое, настоящее и будущее. Следовательно, покопавшись у себя в памяти и вспомнив что-то, мы можем вернуть и ушедшее время.

Вот и я хочу оглянуться в прошлое и вернуть из небытия историю, случившуюся на территории бывшей Германской Демократической Республики (ГДР), а ныне Восточной Германии, Советского Союза и ФРГ. И хотя данное повествование всё же художественное произведение, однако, многое из того, о чём я хочу рассказать – это реальные события или случаи из той жизни.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

У последней черты и… дорога дальняя

Умирать не хотелось, но и что делать дальше Иван не знал. От безысходности сводило скулы, а во рту было так противно, точно жевал сушеное дерьмо.

Он снял автомат с предохранителя, передёрнул затвор, упер конец ствола в подбородок, закрыл глаза и подумал: «Пол башки точно снесёт».

Осторожно нащупал спусковой крючок, легонько прикоснулся к холодному металлу… и, довольно чётко, услышал:

– Ну, ты, Змей подколодный, ты думаешь сдаваться?! Надоело уже гоняться за тобой, жрать охота…

Змей, а так звали Ивана Змеенко почти все, кто его знал, вздрогнул от неожиданно громко прозвучавшего предложения, его палец на спусковом крючке замер, и он подумал: «А почему бы и не сдаться…».

Иван ещё немного посидел в раздумье, затем отвел ствол автомата в сторону и расслаблено откинулся к дощатой стенке небольшого строения, в котором находился. Выглянул в уголок окна, выходившего в ту сторону, откуда прозвучало предложение, но ничего, кроме припорошенных снегом кустов смородины с остатками пожелтевших листьев, он не увидел.

В этом домишке, на дачной окраине немецкого городка, Иван обитал почти сутки. А перед этим было два месяца побега, игры в «кошки-мышки» с теми, кто его выслеживал и догонял. И, вот, последнее его пристанище окружено, и пути дальше нет.

Змеенко глянул на часы, было около двух дня – и точно, пора ребятам уже и подкрепиться, но сегодня они вряд ли увидят гречку с мясом и компот с белым хлебушком. Скорее всего, старшина или кто там его замещающий разнесёт по позиции хлеб и сало, да баклажку чуть теплого чая на троих, хорошо бы еще и чесночка к салу…

Иван сглотнул слюну, вспомнил, какое сало он привозил из дома, когда учился в техникуме в Донецке. А другие ребята привозили картошку, яйца и они вскладчину готовили жаренную на сале картошку или яичницу.

На огромную сковороду выкладывалось мелко порезанное сало, и оно начинала шкварчать, таять и становиться прозрачным, а потом на сало вываливалась и картошка, нарезанная кружочками, а затем и лук, и всё это шипящее, потрескивающее и вкусно пахнущее, осторожно помешивалось деревянной лопаткой, сделанной ребятами из дощечки.

Но вот картошка начинала румяниться, наполняя кухню неимоверно вкусным запахом, а в комнате на столе появлялась круглая подставка, сплетённая из ивовых прутьев, на которую и водружалась, принесённая из кухни сковорода – и шестеро ребят рассаживались вокруг стола.

Иногда к жареной картошке находилась еще и квашеная капустка, а к ней и чуток подсолнечного масла, и тогда в одной из комнат техникумовской общаги был не просто ужин, а настоящий праздник.

Но это было там – далеко, дома, да и времени с тех пор прошло уже порядком.

Так что же случилась? Почему он вполне успешный, молодой, симпатичный и неглупый парень, в которого влюбилась, вопреки всему, даже немка, оказался здесь, в центре Германии в дачном домике, загнанный, как зверь и подошедший к своей последней черте?

Но чтобы понять это, надо вернуться немного назад, хотя бы к тому времени, когда Иван, отучившись год в машиностроительном техникуме в Донбассе, получил повестку о призыве в армию.

Он приехал домой в поселок при шахте, где и состоялись его проводы на службу.

Соседка Тамара, с которой он учился в школе и питавшая к нему симпатии, в прощальный вечер позволила не только целовать себя, трогать груди, но и большее…

Устроившись в кладовой на мешках с картошкой, они так увлеклись, что и не заметили, как в самый ответственный момент, горка из мешков стала расползаться, а затем и совсем разъехалась, и парочка оказались на полу.

Тамара опомнилась, подхватила трусы, и стала держаться за них уже двумя руками. Но возня продолжилась, однако финал был не таким, как хотелось и мечталось Ивану. Да и во дворе уже стали кричать:

– Иван, ты где?! Выходи! В военкомат надо ехать!

И услышав это, Тамара, наконец, обмякла, отпустила трусы и заплакала…

– Ты чего, – тихо спросил он, – ничего же не было.

– А я хотела, чтобы было, но не смогла…

А затем был курс молодого бойца в одном из гарнизонов Кабардино-Балкарии и в конце ноября 1966 года дальняя дорога в Германию. Ехали через Украину, Закарпатье и Польшу – первую страну за границей Союза. А встречали их здесь паны в кургузых куртках и просторных серых штанах, да белокурые полячки на перронах городков. А еще и чумовые туалеты, сделанные специально для солдат, пересекающих Польшу.

В сторонке от населенных пунктов, а чаще всего в поле, в полсотни метров от железной дороги, над внушительной ямой глубиной в два метра, поляки сооружали треугольник из жердей высотой метра в полтора. А чтобы справить нужду, надо было взобраться на этот треугольник и просунуть задницу между жердей…

Солдатики укатывались со смеху, первый раз увидев такое сооружение, но потом привыкли, да и деваться некуда – взбирались и рассаживались на жердях, как куры на насесте. Но и такая остановка «по нужде» была короткой, и снова дробный перестук колес наполнял вагоны-теплушки с печками буржуйками, в которые и пересадили солдат на границе с Польшей.

…И вот эшелон, наконец, въезжает в Германию. Промозглый ноябрьский день клонится к закату, поля и перелески, чуть припорошенные снегом, бегут вдоль железнодорожного полотна и тонут в серой вечерней мгле.

А чуть в сторонке проплывают плотно сбитые городки и деревушки, островерхие с красными черепичными крышами, слегка размытыми в наступающей ночи. Улочки городков освещены редким неоновым светом, а воздух насыщен запахом, чем-то отдаленно напоминающим жженую резину.

Сначала и не разобрать, чем и откуда пахнет, но потом ребята начинают понимать, что это запах дыма из труб. Так пахнет, сгорая бурый уголь, которым здесь топят почти все. Угольную пыль прессуют в брикеты, ими и загружают все печи в домах и котельных, и зимой вся Германия пропитывается этим запахом.

Эшелон едет без остановок, лишь замедляет свой бег, проезжая через городки и поселения и солдаты с жадностью вглядываются в чужую жизнь. Но её нет, улицы пусты, а на перронах редкие пассажиры настороженно смотрят в их сторону и тотчас отворачиваются. У них нет интереса к вновь прибывшим «русиш зольдатен», и они это демонстрируют.

И ребята начинают понимать, что они не нужны им здесь, и легкая досада закрадывается в их души. Но любопытство не уходит, и некоторые не спят, выглядывая в чуть отодвинутые двери теплушек, за которыми во тьме проплывает загадочная Европа, неведомая и притягательная…

А ранним утром эшелон останавливается на товарной станции города Магдебурга и выгружается. Солдат быстренько рассаживают в крытые брезентом машины и везут в часть. Красноватые дома со шпилями и башенками украшены разноцветным неоном, и он ярко горит в холодном, предутреннем тумане. Редкие трамваи светятся изнутри белым светом. Позванивая, они пробегают мимо и исчезают в сизой пелене ещё не проснувшихся, пустых улочек.

Машины проезжают через мост – узкий, низкий, больше похожий на четырехгранную железную трубу, склепанную из металлических балок, а внизу серая вода Эльбы. Но вот и воинская часть. Потом завтрак и еще одна сортировка.

Человек двадцать, среди которых был и Змеенко Иван, снова сажают в машину, и отправляют дальше на Запад, в танковую дивизию и определяют в отдельный батальон истребителей танков (ОБИТ), где уже окончательно и распределяют по ротам и взводам.

…В ленкомнате второй роты тепло. Полсотни солдат, разместившись за столами, с интересом смотрят на девятерых новобранцев, стоящих перед ними. А представляет их командир роты капитан Яковлев, здоровенный мужик с крупным мягким лицом и чуть припухшими розовыми щеками.

Когда очередь доходит до Ивана, кто-то из задних рядов, где по традиции сидят «старики», громко сказал:

– А это стиляга!