Сувенир от фрау Моники и побег за любовью

– Мои средства не позволяют посещать рестораны, – сказал Иван. – На дорогу пара рублей осталась, так что я лучше здесь посижу, газету почитаю.

– Да брось, я угощаю. Пойдем! – Сказал мужик и решительно встал, беря Ивана за локоть.

Они зашли в ресторан, сели за столик. Мужик заказал две бутылки пива, по салатику и попросил нарезать на тарелку граммов двести колбаски.

– Только желательно краковской, – сказал он розовощекой официантке, которая, вынула из кармана передника блокнот, однако, услышав столь незначительный заказ, так его и не раскрыла и, сунув блокнот обратно, ушла, виляя пышным задом.

А мужик, глядя на мадам, хихикнул, подмигнул Ивану и добавил. – Видал, какая корма! Такие в Германии, наверное, не часто увидишь.

– Ну почему же, там тоже разные бывают, можно и похлеще увидеть.

И они поговорили о женщинах в Германии и Польше, а Иван сказал, что, по его мнению, полячки красивее немок:

– Когда едешь по Польше, то полячки на первом плане и выглядят весьма привлекательно, чего не скажешь о немках. Там женщины на заднем плане, а рослые немцы впереди. Поэтому, наверное, не зря у немцев есть и поговорка на этот счёт. Как они говорят, для немецких женщин существует три «к»: кухня, кирха и киндер.

А мужик сказал, что в Германии не был и судить не может, но что полячки симпатичные подтвердил, однако добавил, что русские всё равно лучше.

Ну, а когда выпили пива и пожевали салатиков с колбаской, то с разговора о женщинах и солдатском житье бытье, мужик перешёл к более конкретным вопросам. Его интересовало, где находится их часть, какое у них вооружение и часто ли проходят учения? Но Иван отвечать не стал, решив, что это подстава и его проверяет на вшивость, а о подобном, едущих служивых в отпуск, предупреждают.

Он сказал, что ему надо уходить, забрать чемодан из камеры хранения и поднялся. А мужик сказал, что надо бы сходить в туалет, но сначала расплатиться. Подозвал официантку и отдал ей деньги. А затем, крепко взяв Ивана под руку и уже слегка покачиваясь, точно опьянел, повел в туалет.

Там, справив малую нужду, он совсем уже раскачался и сказал Ивану, чтобы тот отдал ему половину денег, заплаченных за обед.

– Какие деньги?! Я же говорил, что у меня нет денег, за билет отдал, а ты сказал, что угощаешь.

– Не помню, чтобы я тебе это говорил. Гони деньги или по шее получишь, – стал шуметь мужик и сделался уж совсем пьяным, цепляясь за Ивана и не давая уму уйти.

Остановились рядом с ними и несколько любопытных, пытаясь понять, что здесь происходит. И мужик, показывая на Ивана, объяснял:

– В ресторане с ним были. Деньги я платил, а он свою долю отдавать не хочет. Так что гони половину или в морду получишь! – шумел он.

– А я, думаешь, утрусь и всё, твоей морде тоже достанется!

– Только попробуй!.. Патруль позову, они тебя в миг загребут, и вместо отпуска будешь московские улицы подметать.

Иван понял, что дело принимает дурной оборот. Выгреб из кармана мелочь и бросил её под ноги мужику:

– На! Подавись, сволочь!

И пока тот наклонялся, отпустив на миг полу его кителя, за которую цепко держался, Иван быстро развернулся и выскочил из туалета. Вышел на улицу и покинул вокзал.

Поезд на Новороссийск, на который у Ивана был билет, отправлялся почти в десять часов вечера, поэтому Иван не торопился возвращаться. А когда нагулялся, то и вернулся. По дороге на оставшийся рубль с мелочью купил булочку, пакет молока и бутылку пива.

А на входе в вокзал его тормознул военный патруль – офицер и два солдата. Капитан проверил документы, заглянул и в бумажный пакет, что держал Иван, извлек из него бутылку «Жигулёвского» и спросил:

– А это ещё что?! Вам разве не говорили, что пиво солдатам не положено?

– Говорили, но я не собирался его здесь пить, это на дорогу, вместо воды, вдруг ночью пить захочется.

– А это и не важно, где вы будете его пить! Похоже, что вам, ефрейтор Змеенко в комендатуру захотелось прогуляться.

– Никак нет, товарищ капитан! Виноват, извините, больше подобное не повторится!

– Так-то оно лучше, – сказал капитан, подошел к чугунной урне у вокзальной двери и хряснул бутылку о её край, а горлышко, оставшиеся в руке, бросил внутрь. Достал носовой платок и вытер ладони, подошёл к Ивану, посмотрел на него, спросил:

– Поезд, когда?

– Без четверти десять, билет прокомпостировал, вот жду посадку…

– Ладно, иди, – сказал капитан, выдержав томительную паузу.

Патруль ушел, а Иван, взяв чемодан в камере хранения, забился в самый дальний угол вокзала и до объявления посадки так и просидел там, решив больше не испытывать судьбу.

Первое знакомство с Москвой сильно расстроило его, и пока он сидел и ждал посадки, на душе было так мерзко, что от радости, переполнявшей его до этих двух случаев, не осталось и следа. А от осознания того, что он в отпуске и едет домой, теплилась лишь маленькая точка, затерявшись где-то на краю его ощущений.

Это продолжилось и в вагоне, где Иван сразу же забрался на верхнюю полку и, устроившись на голом матраце, равнодушно посматривал вниз, где шумело и шебуршилось семейство москвичей – мать и две её взрослых дочери, обустраивая свой дорожный быт.

Как понял Иван, ехали москвичи до конца, в Новороссийск, а оттуда на море в Геленджик. Мамаша девиц – рослая, симпатичная и волевая мадам покрикивала на дочек и хотела, чтобы всё делалось, как она того желает. Особенно наседала на младшую Любу, как Иван понял еще школьницу. А вот старшая Вера, копия мамы и внешне и характером, из-под опеки матери уже вырвалась и не уступала ей, даже в мелочах. Однако открыто не возникала, но молча делала всё по-своему. На что мать говорила, что расскажет отцу, когда он приедет к ним в Геленджик.

Отец тоже нарисовался в вагоне – помог занести вещи и исчез.

Всё это Иван видел, но как бы отстранённо, лишь искоса посматривая на семейство и не привлекая к себе внимания.

Но вот троица угомонилась, и уселась за накрытым к ужину столиком: мать с младшей дочерью с одной стороны, а Вера – с другой.

А через время, когда они приступили к еде, старшая, спросив, как его зовут, позвала за стол:

– Спускайся, Ваня, ты ведь тоже не ужинал?

– Ну почему же, у меня молоко есть, булочка, и я поел немного, а еще кое-что и от сухого пайка осталось.

– И что вам в сухом пайке дают? – поинтересовалась она.

– Консервы, сало, печенье, галеты, но я уже почти всё подъел, осталось сало и немного галет, а пакет молока и булочку я здесь купил.

– А солдатского сала можно попробовать? – спросила Люба и предложила. – А ты нашей московской докторской колбаски отведай.

Иван достал пакет, где было всё, что осталось от его сухого пайка, спустился вниз и сел рядом с Верой. Взял нож и отрезал несколько полосок сала, пододвинул и галеты.

– Пробуйте, понравится, еще нарежу.

Он сидел рядом с девушкой, чего давно с ним не было и наслаждался запахом духов, исходившим от неё. А был этот запах с лёгким привкусом холодка и свежести. «Какой-то мужской, мне бы такой подошел», – почему-то подумал Иван.

А после ужина они вышли с Верой в тамбур, и она, хитро усмехнувшись, достала откуда-то сигарету и попросила у него прикурить. А он сказал, что не курит и пришлось вернуться в вагон и стрельнуть у мужика спички.

Они разговаривали, Веру интересовала жизнь в Германии, поэтому Иван, без оглядок и рассказал, что немцы живут намного лучше, чем они в Союзе.

– Везде чистота, порядок, в деревушках, даже самых маленьких все улицы вымощены и никакой грязи и в помине нет, а дома, как игрушки – красивые, ухоженные. В каждой деревне есть магазин, ресторанчик – гаштет по-немецки, где можно посидеть, пива выпить, в карты поиграть. А в магазинах есть всё, чего душа пожелает. В общем, живут они, дай Бог нам когда-нибудь так жить.