Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

– Хорошо написана! С удовольствием поставил бы свою подпись.

Михаилу Александровичу особенно понравились слова автора о

том, что после окончания войны к радостным чувствам советских людей о достигнутой победе присоединится глубокая скорбь о погибших защитниках родины, кровью которых завоевана Победа. Эту мысль и Шолохов неоднократно высказывал в беседах с дарьинцами.

Накануне отъезда Шолоховых моя семья пошла с ними попрощаться. Посидели, поговорили, по старинному русскому обычаю выпили по рюмке «на коня». Михаил Александрович со всеми расцеловался.

Вечером того же дня Шолохов зашел в райком партии. Я знал о его намерении и к приходу писателя уже был там. Шолохов пригласил руководителей райкома завтра утром зайти к нему попрощаться.

…После короткой остановки в Уральске Шолоховы, попрощавшись с провожающими, двинулись дальше, на запад. Мы провожали их до Чаганского моста.

– Счастливого пути! – машем мы руками.

Уехали…

Почти через месяц П.И. Зайцев письмом сообщил мне: «В Камышин доехали благополучно. Квартира вполне хороша. Теперь Михаил Александрович имеет небольшой отдельный кабинет и, приезжая с фронта, много работает над военным романом».

Накануне нового, 1944 года, не имея точного адреса, я послал телеграмму: «Камышин Сталинградской писателю Шолохову. Поздравляем вас семьей новым годом, желаем здоровья, благополучия». А еще через день получаю письмо от Михаила Александровича.

Затем моя связь с писателем прервалась. «Надолго ли? – раздумывал я. – Может, навсегда?»

Покидая Западный Казахстан, Шолохов говорил провожающим:

– Не прощайте, а до свидания. Как только кончится война, я снова приеду к вам. Обязательно. Тогда уж мы с вами, Петр Петрович, – обратился он ко мне, – и на гусей вместе поохотимся.

Сдержит ли Михаил Александрович слово, приедет ли к нам в Приуралье? – часто думал я.

Осенью 1945-го, в два часа темной октябрьской ночи к домику в поселке Дарьинском, в котором я жил, подъехала машина. В окно постучали:

– Пустите ночевать?

– Кто там?

– Это – Шолохов!

…После этого писатель много раз бывал в Приуралье, проводил там недели, а бывало, и месяцы. Мне посчастливилось сопровождать его в поездках в колхозы и совхозы, разделять с ним часы досуга на охоте и рыбалке.

Большой радостью для меня были приглашения Михаила Александровича посетить его в станице Вешенской. Там, под гостеприимным кровом шолоховского дома, в кругу семьи и друзей писателя я провел несколько счастливых месяцев.

На подаренной мне книге «Поднятая целина» Михаил Александрович написал:

«Петру Петровичу Гавриленко. Пусть наша с тобой большая дружба длится столько, сколько я писал эту книгу. Хай живе она на радость нашим стареющим сердцам.

    Твой М. Шолохов. Ст. Вешенская. 25.04.60».

В шолоховской палатке

Хороша в степном Приуралье ранняя осень. Воздух чист и прозрачен, насыщен запахами целинной степи. Светло-оранжевое солнце уже не жжет, а только греет. Его ласковые лучи золотят дремлющую степь, разноцветно искрятся на поседевших метелках приозерных тростников, на не тронутых косой волнах серебристого ковыля.

…К берегу большого степного озера осторожно подходит невысокий, ладно сложенный русоволосый человек с такими же светлыми усами. Он без шапки, обут в высокие сапоги, подпоясан патронташем, все гнезда которого заполнены.

Остановившись у кромки воды, охотник прислушивается к доносящемуся из-за камышей негромкому гусиному говору, к которому примешивается кряканье уток, а временами – и мелодичный переклик лебедей. Лицо охотника озаряет улыбка.

Полюбовавшись отрадной картиной, охотник заходит в озеро, нагибается и, пофыркивая от удовольствия, начинает умываться студеной, чистой-пречистой водой. А на берегу снова некоторое время прислушивается к доносящимся с озера милым его сердцу звукам, а затем быстро шагает к белеющей невдалеке палатке.

* * *

Это было в конце сороковых годов. Воспоминания о давно прошедшем вспыхнули в голове, когда я, просматривая старые фотографии, задержался на одной из них: Михаил Александрович Шолохов умывается в озере Челкар.

Смотришь – и в памяти всплывает чудесное, дорогое сердцу прошлое. Достаю свои дневники той поры и с волнением считаю: «…Вот уже две недели, как просторная шолоховская палатка стоит на берегу Челкара, в урочище «Кок Мечеть». Никакой «Зеленой Мечети» здесь уже давным-давно нет, и следов ее не осталось. Но старое название в народе сохранилось.

– Где же она стояла, эта самая мечеть? – спрашивали мы челкарских рыбаков.

– А кто ее знает? – недоуменно пожимали они плечами. – Старики говорили: где-то здесь, поблизу от вашего стана.

Михаил Александрович, пряча улыбку в своих, как он сам называл, «пшеничных» усах, говорил супруге:

– Мне кажется, Маша, Петр Петрович неспроста посоветовал разбить палатку у этой самой «Зеленой Мечети». Я давно замечаю у него влечение к учению Магомета. Видимо, его прельщает надежда со временем, когда его Одарка (имя моей жены) постареет, взять еще одну, молодую жену. Как Карась в опере «Запорожец за Дунаем» он тогда споет: «Нехай Одарка выбачае…»

Все посмеялись шутке. А потом снова зашел разговор о прошлом, которое безвозвратно уходит, зачастую не оставляя следов. Мне пришло на память прекрасное стихотворение А.К. Толстого «Курган»:

В степи, на равнине открытой
Курган одинокий стоит:
Под ним богатырь знаменитый
В минувшие веки зарыт.

В честь витязя тризну свершали,
Дружина дралася три дня,
Жрецы ему разом заклали
Всех жен и любимца коня.

Когда же его схоронили
И шум на могиле затих,
Певцы ему славу сулили,
На гуслях гремя золотых:

«О, витязь! Делами твоими
Гордится великий народ.
Твое громоносное имя
Столетия все перейдет!

…И вот миновалися годы,
Столетия вслед протекли,
Народы сменили народы,
Лицо изменилось земли.

Курган же с высокой главою,
Где витязь могучий зарыт,