Это были не все беды, обвалившиеся на семью. После нового года освободили из заключения умирающего от туберкулеза старшего сына Горчаковых Илью. Он был едва живой, высохший, кашлял кровью и очень не хотел умирать. Принимал лекарства по часам. Он умер на руках матери, и Наталья Алексеевна замкнулась. Она почти перестала разговаривать.
Ей было всего шестьдесят три, она была еще крепка и здорова, но сама жизнь перестала ее интересовать. Пустыми глазами смотрела она на маленького внука, милого и ласкового Колю, как будто не понимала, зачем все это? Зачем такой милый мальчик? Я знаю, что с ним будет, и вы все знаете, тогда зачем?
Летом, ровно через полгода после смерти Николая Константиновича, их лишили персональной пенсии, госдачи и увезли Наталью Алексеевну. Ася с Колей на руках снова оказалась в тюремных очередях и каждую ночь ждала худшего – что придут и за ней. Она тихо сидела возле улыбающегося во сне Коли – какие только мысли не приходили к ней в голову. Но вышло иначе – Наталью Алексеевну вскоре выпустили.
Денег не стало. Асю с ее биографией не брали даже уборщицей, она работала дома машинисткой, печатала целыми днями на немецком и французском, и немного преподавала фортепьяно, благо инструмент стоял у них в квартире. Время от времени продавали дорогие вещи или украшения Натальи Алексеевны.
Так они пережили войну. В июне сорок пятого, на полгода раньше срока, вернулся из заключения Георгий и Наталья Алексеевна ожила. Хлопотала о приличной одежде, доставала продукты, и целыми днями не отходила от него. Просто сидела и смотрела, как он листает книги по геологии или, в поисках работы, пишет письма своим бывшим товарищам. И Георгий, и его мать сильно изменились. Они сами, как будто не узнавали друг друга.
За три недели, что Георгий пробыл дома, что-то наладилось, осколки когда-то большой семьи стали будто бы срастаться, возникла жизнь, зашевелились тени прошлого, ожило фортепиано, казалось, вот-вот комнаты наполнятся прежними веселыми и бодрыми голосами людей, живших здесь совсем недавно. Наталья Алексеевна улыбалась и от волненья говорила со всеми по-французски. Она не была сумасшедшей, она плохо понимала, что происходит.
Второй раз Георгия забирали ранним утром конца июня. Солнце только вставало. Их опять было трое, старший – улыбчивый молодой капитан – переговорил с Георгием на кухне. Тот вышел как будто вполне спокойный и стал собирать вещи. Обыска не было – взяли только бумаги Георгия, разложенные на письменном столе. Капитан был любезен, шутил, говорил, что это не арест. Просто необходимо выяснить какие-то подробности, связанные с прежней работой Георгия Николаевича. Присел к фортепиано и спросил разрешения открыть.
Наталья Алексеевна на неожиданную просьбу закивала головой:
– На этом инструменте играли многие известные люди. Шостакович, Прокофьев… – она, может быть, впервые в жизни лебезила перед человеком. – Георгий знаком был… Дружили…
Знаменитыми фамилиями она пыталась объяснить, что ее сын не просто объект, которого надо отвезти в тюрьму, но живой человек, ценная личность, друг таких известных людей!
– Да вы не волнуйтесь, пожалуйста, это ненадолго, в обед или к вечеру вернем обратно… – Капитан, стесняясь, взял несколько неуверенных аккордов.
Наталья Алексеевна весь день просидела в прихожей, слушая лифт, но Георгий не вернулся.
Следствие вел тот же капитан, что и арестовывал. На первом же допросе он прямо сказал Горчакову: вы опытный, разумный человек, подписывайте все, и мы обещаем вам легкое следствие и минимальный срок. А возможно, и выбор места. Где бы вы хотели работать? Случаев, когда брали почти сразу после освобождения, было множество, Георгий знал о них, и к аресту был готов, если к нему вообще можно быть готовым, он все подписал и уже 23 августа 1945 года был осужден ОСО НКВД СССР по тем же статьям, что и в первый раз. Десять лет – это, действительно, был минимум. За сокрытие полезных ископаемых. Не морочились – переписали из дела в дело, даже с теми же ошибками. К разведке полезных ископаемых последние шесть лет он не имел никакого отношения.
Капитан выполнил и еще одно обещание – перед этапом дали свидание с Асей.
– Если сможешь выйти замуж, выходи. Ты молодая, могут быть дети, поменяй фамилию. – Он почти спокойно смотрел ей в глаза. – Твоей помощи и посылок мне не надо, я там уже все знаю…
– Гера, ты что говоришь?
– Нет! – он остановил ее взглядом. – С моей жизнью все ясно, пусть твоя будет нормальной…
– Как ты можешь! Девять лет, что мы ждали друг друга – это была не жизнь? Коля уже большой, я могу приехать к тебе… – зашептала Ася, озираясь на охранника.
– Выбрось из головы, это глупость… ты не представляешь себе, что там!
Вскоре квартиру забрали, а их переселили в старенький двухэтажный дом на Сивцевом Вражке. Это было совсем рядом, место знакомое с детства, и Ася даже рада была, что всё, как будто прежнее, но здесь ничего не напоминает об аресте. И комната досталась немаленькая – шестнадцать метров, с большим, почти во всю стену окном. Выселяли их быстро, мебель пришлось оставить, только рояль по цене платяного шкафа купили соседи.
Дом был с одним подъездом, скрипучей деревянной лестницей и небольшим зеленым двориком. Каждую весну хозяйки засаживали клочки огородиков: огурцы, картошка, капуста, укроп-петрушка. Их коммуналка была всего на пятерых хозяев, без ванной комнаты, но с водопроводом и туалетом.
В сравнении с тем, как жили многие, все это было неплохо. Ася выгородила шкафом и тяжелой шторой угол для свекрови. Там помещались кровать, кресло и половина окна. У другой половины окна стоял кухонный стол, за которым обедали, Коля делал уроки, а Ася печатала.
К лету 1949 года произошли еще два события.
В декабре сорок пятого в семье Горчакова Георгия Николаевича родился сын Сева, и теперь он, почти четырехлетний, непонятно в кого темноглазый, ужасно симпатичный и умненький путешествовал по всей коммуналке.
Второе событие было таким – Севкиного отца Горчакова Георгия Николаевича уже в лагере осудили на четверть века исправительно-трудовых лагерей.
Дату их встречи отодвинули на трудновообразимый 1973 год, когда Севе исполнилось бы двадцать восемь, Коле тридцать шесть, а их матери шестьдесят один.
На кухне никого не было, Ася поставила на керогаз[29 - Разновидность керосиновой плитки.] тяжеленный бак с бельем, замоченным еще с вечера. Она делала все машинально, привычно быстрыми и точными движеньями – она все так делала, сама же разговаривала с Горчаковым. Или не разговаривала, но он почти всегда, а, может, и всегда, находился рядом. Это стало привычкой. Он присутствовал в ее воображении, и она рассказывала ему, что сейчас с ней происходит. Как будто письмо писала.
…тут с юбилеем Пушкина множество прекрасных мероприятий. Я наметила себе кучу всего… Хочу попасть в Большой на «Бориса Годунова». Поставил Леонид Баратов, в первом составе «Марину» поет Мария Максакова, а «Юродивого» – Иван Козловский. Пока не попасть никак, но мне обещали контрамарки… Пойдем с Колей. Жаль, что Наталья Алексеевна не увидит, она очень постарела. – Ася проверила керосин в бачке керогаза, долила из бидончика. – Последнее время Наталья Алексеевна сажает рядом с собой Колю и Севу и рассказывает им о своей молодости, о Николае Константиновиче. Очень интересно, я иногда заслушиваюсь и забываю печатать, ее речь все больше становится той, прежней. Удивительно, что Сева слушает внимательнее Коли, а потом у меня выспрашивает… вчера пришлось изучать энциклопедию – бабушка рассказывала об Орехово-Зуевской мануфактуре Саввы Морозова, которой руководил их дед.
Ася убавила огонь под закипевшим баком, помешала белье палкой.
…Сева у нас удивительный, никогда не говорит глупостей, которые говорят все дети. А иногда мне кажется, что он понимает, даже то, о чем я только думаю. Наталья Алексеевна уверяет – он твоя копия, говорит, ты, маленький тоже был серьезный и задумчивый. А я боюсь, он такой взрослый, потому что мало общается с детьми.
Ася очнулась от безответного разговора и пошла в комнату. Сева еще спал, она достала из-под кровати большой кусок хозяйственного мыла. Заглянула к свекрови. Наталья Алексеевна сидела в кресле, думая о чем-то, не среагировала на появление невестки.
Ася вышла из комнаты, едва не столкнувшись с соседом. Геннадий Иванович в голубоватой майке и с полотенцем в руках входил в свою комнату. Здороваясь, театрально нагнул голову, но посторонился, как будто боялся заразится. Ася даже улыбнулась внутренне. В коммуналке их комната – бедные родственники врага народа – была самая неблагополучная. Вскоре из комнаты Геннадия Ивановича раздался приятный баритон: А-а-а-а… А-а-а-а… – Геннадий Иванович прокашлялся тщательно, прополоскал горло, и опять запел: – А-а-а-а…
Геннадий Иванович преподавал марксистко-ленинскую философию в пединституте, а в качестве хобби пел русские народные песни и романсы. Он был выходцем из крестьян, без образования, самородок. Жена аккомпанировала на пианино или аккордеоне. Они выступали по домам культуры, а иногда ездили «с концертами на село». На Асю Геннадий Иванович всегда смотрел сверху вниз, с легким чувством превосходства, она же на него старалась не смотреть совсем – он очень фальшивил, когда пел.
Ася вернулась в кухню и стала строгать липкий коричневый брусок мыла в бак с бельем.
…Ты Колю не узнаешь… – продолжила разговор с Горчаковым, – он очень взрослый. Столько пережил – бомбежки, голод… а как голодно было после твоего второго ареста, в сорок шестом и сорок седьмом! Иногда у нас был только хлеб! Теперь Коле двенадцать, и он самостоятельный. Это, конечно, плохо, у детей должно быть детство, но если бы не он, что бы я делала? Он остается с Натальей Алексеевной, даже водит ее в туалет, иногда что-то готовит… – Ася очнулась и прислушалась, – недавно сварил французский луковый суп. Представляешь? Наталья Алексеевна перевела ему рецепт… Как жаль, что ты все время молчишь. Я пытаюсь и не могу представить, что ты улыбаешься. Ты все время только слушаешь меня.
В кухню вошел заспанный Сева, на ходу надевая очки. Зевнул сладко. Увидел тихо булькающий бак, забрался на табурет и стал смотреть, держась за плечо матери.
– Сева, пожалуйста осторожно! – Ася еще помешала и отошла к стол чистить картошку.
– Серый суп из мыла… – Сева потрогал пальцем вздувшиеся пузыри белья. – Хорошо бы добавить картошки… Я «Тёму и Жучку» дочитал.
– Сам?
– Сам и с бабой.
– Ты плакал?
– Нет, я знал, что он ее спасет, – он слез с табурета.
– Знал?
– Конечно. Человек должен спасать друга.
Ася перестала чистить и с интересом посмотрела на сына.
– Тот, кто бросил Жучку в колодец… баба говорит, он скотина…
– Ну, да, – согласилась Ася.
– Нет, сначала он был просто человек. Вот, когда бросил Жучку, стал скотиной…
– Здорово, соседи! – В кухню громко, с тяжелой авоськой вошла Ветрякова. Они жили через стенку с двумя девочками-старшеклассницами. У них никто не сидел и не бывал в ссылке. Ветряков работал токарем, а Ветрякова уборщицей в продуктовом, и с харчами у них было лучше всех.
– Здрасьте, Нина Семеновна! – Сева сказал и спрятался за мать.