Что было, то было

– Ему еще повезло – руки целы, на месте. Он ведь гармонист хороший. И вообще, когда был зрячий, в роте был самый веселый. Это сейчас он тихий. – Грустно улыбнулся: – Грозился на моей свадьбе играть.

Старик суетливо лезет в свой мешок.

– У меня тут сальце есть, домашнее. Отведайте-ка, сынки.

Женщина охотно достает сверточек:

– А у меня пирожки с картошкой, ешьте. – Протягивает солдатам пирожки.

Безрукий бережно берет пирожок, отдает его другу:

– Спасибо! Завтра дома небось будем. Во мои обрадуются. Живой! – Ломтик сала, который дал ему старик, кладет на пирожок слепому. – А ему аккурат в момент нашего приезда в Дарницу двадцать лет исполнилось – день рождения. Сюрприз хотел сделать родным.

Женщина, тяжело вздыхая, перестала грызть семечки:

– Господи, молоденькие-то какие.

Безрукий, продолжая жевать пирожок:

– Я обучусь писать левой рукой. Буду работать в колхозе учетчиком. Прокормимся.

Женщина, глядя на ребят, еле сдерживает слёзы. А толстый хмыкнул себе под нос:

– Работнички.

– А он-то как же, родимый? – Женщина с состраданием посмотрела на слепого.

– Дома будет сидеть, хату сторожить. Получит пенсию, колхоз будет помогать. Или на свадьбах будет играть.

Толстый, продолжая бросать шелуху от семечек на пол, покосился на солдат, не к месту заметил:

– Колхоз поможет, жди.

Безрукий с надеждой обратился к женщине:

– А вы знаете, нам в госпитале сказали, что есть такой доктор по глазам, Филатов – может вылечить. Вы не слыхали? – Женщина пожала плечами. – Будем его искать.

Послышался продолжительный гудок паровоза. Колеса стали пересчитывать стыки. Заскрипели полки старого вагона. Шум вокруг малость поутих.

– Поехали, кажись, – сдержанно засуетился слепой. Его друг нежно, по-братски, единственной рукой прижал к себе своего спасителя. Старик с тоской посмотрел на друзей. Что-то шевельнулось у него внутри, кольнуло в сердце прожитое. И потекли мысли в слух:

– У меня ведь трое сыновей было. Один меньшой воюет – жив, слава Богу. А двух уже нет. Старший в Крыму погиб. Средний… красавец, в госпитале умер на моих руках. От него вот и еду. Память от них осталась – двое внучат… да шинель. – Нелегко пережить такую потерю на старости лет. Старик тяжело вздохнул: – Вот так… Думал – пожил, потрудился, детей вырастил, а оно, само дело, заставляет еще жить… для внуков.

Наступила какая-то гнетущая пауза. А что говорить? Каждый думал о своем. Женщину эти слова тронули. Она хотела поддержать старика – участливо и как-то робко посмотрела на него и тихо произнесла:

– Вам, папаша, надо пожить не только ради внуков. Интересно и самому увидеть, как будут строить новую жизнь.

Слепой оживился, повернул голову на голос женщины. Лицо его просветлело:

– Хотелось бы посмотреть, каким будет Сталинград.

Безрукий, искренне желая поддержать друга, утвердительно сказал:

– После войны, Петро, обязательно поедем. – Петро понуро опустил голову.

Безрукий понял настроение друга:

– Ну и что? Я тебе расскажу, а ты поймешь. По мостовым-то вместе на брюхе ползали.

Слепой с жаром мечтательно отозвался:

– Наверно, это будет особенный город. Он должен быть светлым и чистым. Никто не посмеет даже плюнуть на улице.

Старик грустно улыбнулся. Женщина бросила влажный взгляд на слепого. Толстый, не отрываясь от семечек, пробормотал:

– У всякой пташки свои замашки.

Добродеев слез с полки, сел против толстого, заглянул ему в глаза, словно в пустоту, и, не разжимая зубов, процедил:

– Заруби себе на носу. В этом городе всяких шкурников, жуликов совсем не будет. – С трудом сдерживая себя, отвернулся к окну. Толстый сделал вид, что не расслышал:

– Что говорите, товарищ капитан?

– Ничего. Не утруждай свою совесть. Грызун.

– Чего? Совесть?

– Я вижу, у тебя ее нет. Грызи семечки.

Перебраниваться у Добродеева желания не было. Только посуровели его глаза.

За окном проплывали в легкой сиреневой дымке сиротливые поля. Они наводили на другое настроение. Видно было, что крестьянская закваска брала вверх. Он с тоской смотрел на эти просторы. И душа тянулась к этим полям…

Старик приблизился к капитану:

– Горячий вы человек, я вижу… Вы из какого сословия будете?

– Из крестьян, – не отрывая глаз от полей, проговорил Добродеев. – Был учителем, потом председателем колхоза.

Старик чинно кивает:

– Начальство, значит.

– Какое начальство… Вот смотрю на поле и думаю: пахать надо, сеять, вырастить, собрать – руки нужны. А руки-то крестьянские автомат держат. – Помолчал, затем добавил: – Справятся ли тут без нас?

Безрукий нечаянно услышал последние слова. Оживился, желая поддержать разговор:

– Вы, товарищ капитан, не сумневайтесь. Мы вот возвращаемся к земле. Ничего, что такие, – тряхнул пустым рукавом. – Зато дух у нас фронтовой. Одной рукой за двоих будем работать.