Оборванная юность

Сергей Григорьевич держался напряженно – видно было, что он волновался. Анастасия молча давилась слезами. Муж вытер её лицо, нежно поцеловал Анечку, по-мужски хлопнул по плечу сына.

– Андрей, теперь ты за старшего, – затем сразу обнял всех разом. Они прижались к нему – теплые, испуганные, родные. Горькая тревога затесалась в его сердце

Закинув вещмешок за плечо, опустив голову, не оглядываясь, Макаров твёрдой поступью зашагал по переулку на сборный пункт. У дальнего перекрёстка обернулся и увидел всю свою семью и Юрку, освещённых закатным солнцем. На душе было тяжело, он не знал, что видит своих родных последний раз, и не мог знать, что будет с ними после его ухода на войну; глотнул застрявший комок в горле и шагнул в золотистую дымку заката.

Сергей Григорьевич Макаров, любящий отец и муж, ушел защищать свою семью и страну.

Тихий утопающий в густой зелени городок фашистская авиация бомбила два раза в день. Был повреждён железнодорожный узел, детский сад, промышленные и жилые здания. Повсюду были слышны стоны, женский крик, детский плач.

Шестнадцатого июля с боями в город вошли немецкие солдаты и начали устанавливать «новый порядок»: расстреливать, вешать, пытать… Расстреливали без лишних разговоров коммунистов, вешали подозреваемых в сопротивлении, пытали тех, в чьих семьях были родственники, ушедшие в Красную армию. Немцы чувствовали свою безнаказанность и силу.

Андрей каждый день ходил в город за продуктами, за хлебом и об этих зверствах слышал в очередях от женщин. Когда возвращался домой, рассказывал, что творили фашисты. Мама, пряча лицо, потихоньку плакала и просила не говорить об этом Анечке. Но смышлёная сестрёнка догадывалась, а старший брат строго ей говорил: «Утри нос и не хныкай». – Она послушно это делала.

Анастасия не ходила в магазин – боялась облавы. «Аусвайса» – документа – у неё не было, поэтому эта обязанность легла на плечи сына. Мальчишка фашистов не интересовал.

Однажды, когда Андрей вернулся из магазина, он застал в доме разруху: белые покрывала с кровати сорваны, на полу грязные следы от сапог, а мамы и Анечки не было. Он бросился к соседям Лагутиным узнать, что произошло.

Баба Катя со слезами на глазах рассказала, что когда она пришла к Насте за мазью для ног, то в это время к крыльцу подъехала машина и в дом заявились немцы с полицаем.

– Их было трое. Они уже знали, что Сергей добровольно ушел в Красную армию. Кто-то донёс. Немцы были злые. А мордатый такой, полицай, сказал, что если бы Макаров не ушел воевать за большевиков, остался дома, как он, то немцы к нему бы не пришли. Они обыскали весь дом, что-то искали. А мордатый верзила увидел патефон, – это которым наградили твоего отца за хорошую работу – завёл его, стал слушать песню: «Раскинулось море широко». И говорил: «Давно о патефоне мечтал». А их старший через мордатого переводчика стал допрашивать Настю, мол, в каких частях воюет муж? Ещё что-то спрашивал… Настя прижала к себе Анечку, пожимала плечами и говорила: «Я не знаю ничего». Он разозлился, ударил её два раза по лицу. Девочка стала сильно плакать. Тогда старший скомандовал – увести. И Настю с детём увели. А мордатый захлопнул патефон, взял его подмышку, и по приказу старшего все они ушли.

Баба Катя, вытирая фартуком мокрые глаза, сказала:

– Немцы затолкали твою мамку в машину вместе с Анечкой. А мордатый сказал, что за поступок мужа её отправят в Германию на принудительные работы – будет отрабатывать за его грехи. А девочку сдадут в детский дом. Немцы добрые, с ними надо дружить.

Она вытерла морщинистое лицо, мелко перекрестилась.

– Хорошо, миленький, что тебя не было дома, а то бы они и тебя увезли с собой, – она посмотрела на Андрея подслеповатыми глазами. – Как теперь быть-то, сынок?

– Не знаю, – чуть слышно проговорил мальчик. Он был растерян, переживал за своих родных и пугался наступающей неизвестности.

Юра, слушая рассказ своей бабушки, подумал: «Если Андрюху немцы возьмут, то меня-то точно загребут».

– Ты что думаешь делать? – спросил он у товарища.

– Мне надо маму и сестрёнку найти… А где их искать? В детском доме? В комендатуре? – вытирая нос неопределённо спросил он себя.

– Андрюха, тебе там показываться нельзя, за дядю Серёжу загремишь к немцам, как миленький, – с тревогой в голосе сказал Юра.

Андрей в отчаянии опустил голову: «Юрка знает, что говорит. На глаза к немцам попадать нельзя».

– Когда у вас в доме были фрицы, – горячо говорил Юра, – я перво-наперво спрятался в сарае под сеном. Но они к нам не дошли, наверное, придут завтра. А я с первыми петухами уйду в лес. Там прячутся много наших людей. Я знаю где. – Это смелое признание он высказал серьёзно и уверенно.

Андрей не знал, что ему делать. Немцы за отца в покое его не оставят, это точно. Да и что он будет делать один?

– Юр, а давай вместе уйдём! – неожиданно предложил Андрей.

Он привык доверять старшему товарищу, потому что он его ни разу не подводил.

– Вместе? – Юра прикинул и, соглашаясь, сказал. – А что нам остаётся делать?

Баба Катя, не переставая вытирать глаза, всплеснула руками:

– Ой, сынки! Здесь вам оставаться опасно, это правда, да и в лесу с нашими будет не сладко, – она, глядя на иконку в углу, перекрестилась. – Сохрани детей, Матерь Божия… Ладно, я вам к утру пирожков в дорогу напеку, – заботливо засуетилась она.

Назавтра, когда трава, тяжелая от росы, ещё не высохла, а утро только приоткрыло глаза, друзья были уже далеко от дома. Минуя пшеничное поле, они вышли на заросшую густым кустарником поляну, примыкающую к тёмному лесу. До него оставалось совсем немного. Как вдруг Андрей невольно остановился и дернул друга за рукав.

– Юрка, смотри, там какой-то человек за нами наблюдает, – испуганно зашептал он.

– Где?

– Вон там, видишь, в кустах, – он показал на высокий куст ольховника, за

которым лежал человек.

Ребята осторожно приблизились к нему. За кустом, подмяв под себя часть веток, лежал лицом в землю, боец.

– Это наш убитый красноармеец, – сразу определил Юра. – Здесь был бой за наш город, вот он и погиб.

Андрею было не по себе. Он впервые увидел окровавленного мертвеца. Его стал бить озноб. Это заметил Юра и, как мог, успокоил его.

– К этому надо привыкать – война, – сказал он, хотя самому было жутковато.

Андрею сделалось стыдно, он взял себя в руки.

– А вот его винтовка, – и он вытащил из куста оружие.

– Ого! Молодец, – похвалил его Юра. – Давай накроем бойца чем-нибудь.

Они нарвали верески, наломали веток больших и маленьких, укрыли тело убитого. «А то вороны будут клевать».

Подходя ближе к лесу, они наткнулись ещё на один труп. На этот раз был немец. Во время боя он, видимо, замаскировался в кустах, но пуля и там отыскала его. Ребята за ноги вытащили врага оттуда. За ним, придавленный телом, потянулся автомат.

– Видишь, немец лежал лицом на восток. Это значит, что наши отступали туда, к лесу, а он стрелял им в спины, – со знанием дела объяснил Юра. – Но почему немцы его не подобрали? Они ведь после боя собирали раненых, а убитых закапывали.

– Откуда ты знаешь?

– Раз говорю, значит знаю, – авторитетно отрезал Юра. – А этого, наверное, не нашли… Автомат нам тоже пригодится. – Он нагнулся, чтобы взять «шмайссер», но убитый так крепко держал орудие смерти, что Юра еле вырвал его из застывших рук фашиста.

– Юрка, смотри, у него ещё подсумок, а там рожки, – Андрей вытащил оттуда автоматный рожок с золотистыми патронами. – И вот ещё, – он покрутил в руках фляжку, обшитую тёмной кожей.

– Бери, – коротко сказал Юра. – Пригодятся и рожки, и фляжка. Ты только вылей из неё всё.

Тёмная чаща встретила ребят нежной и влажной прохладой. В лесу на них пахнуло ягодами и грибами. Вглубь леса они шли довольно споро. Но тени от деревьев стали удлиняться, усталость нависла на их плечи, ноги стали чаще цепляться за мелкие кочки, корни деревьев, змеиными спинами вылезающие из земли… У высокого раскидистого дуба друзья остановились и решили отдохнуть. Они сели на поваленное, поросшее седым мхом дерево.

– Далеко ещё? – устало спросил Андрей.

– Если они расположились там, где мне говорили, то не очень далеко, – вытягивая ноги сказал Юра.