Пути Господни

К дому примыкали два сарая. Один для дров, печку топить, а во втором стеллажи были заполнены солеными, квашеными, копчеными продуктами и здесь же располагался погреб-ледник.

Тайга давала дичь, как красную, так и пернатую, грибы и ягоды в избытке, полноводная Сунгари кормила рыбой. С приходом русских вокруг города появились свинарники и коровники. Магазины и рынок заполнили колбасы, окорока, молоко и молочные продукты. Все было очень дешевым.

Противоположная сторона улицы уже не имела отношения к Линейному поселку. Это был Сунгарийский городок, в простонародье именуемый Нахаловкой. И расположилась эта Нахаловка между Линейным поселком и Главными механическими мастерскими железной дороги. По ее улицам Мартын шагал на работу. В основном Харбин походил на приличный провинциальный город России, а Нахаловка представляла собой не очень-то уютную деревню. Чтобы понять ее, надо слегка заглянуть в историю.

С разгромом войсками Дальневосточной республики под Волочаевкой сил сопротивления, Белая гвардия и поддерживающая ее часть населения хлынули в эмиграцию. Почти 200 тысяч человек осели в Харбине. Возникла проблема нехватки жилья, но люди выходили из положения.

По китайским законам, если в помещении топилась печь, то это сооружение сносу не подлежало. Офицеры российской армии от прапорщиков и до полковников вопреки сложившемуся мнению не относились к числу высокооплачиваемых, они не могли покупать жилье, но имели головы и руки, чтобы построить.

За одну ночь ставилось сооружение из 4 стен и крыши, складывалась печь, растапливалась, и халупа обретала статус частного дома. Так возникла Нахаловка.

К гражданской жизни офицеры были неприспособленны, поэтому приличной работы не находили, и Сунгарийский городок имел вид обнищавшей деревни, особенно по сравнению с прилегающим районом под названием «Пристань», где поселились промышленники и купцы.

***

На КВжд все текло своим чередом, но о Мартыне вспомнили. Осенью 27-го года зашел к нему партнер по преферансу, инспектор отдела кадров: «Атанда[2 - Атанда – сигнал тревоги, опасности. Предупреждение об опасности], Мартын, тебя арестуют. Я слышал разговор чекиста с нашим начальником, он говорит, что ты специально втерся в доверие, чтобы организовать в скором времени диверсию. Утром, перед работой, заскочи ко мне и напиши заявление об уходе. Я все организую. А через неделю приходи и пиши заявление, примем тебя на работу кондуктором. Они постоянно в разъездах, глаза не мозолят и болтают только друг с другом»

Мартын так и сделал. Утром зашел в кадры, а через час, с помощью соседа, уже был уволен с КВжд. В СССР не приняли, с работы выгнали – тоска. До обеда Мартын пошатался по двору, а потом подался в клуб, где компании собирались поиграть в преферанс.

Преферанс Мартын обожал и играл в него, казалось, всю жизнь. Но он не был игроманом, к тому же спокойно относился как к проигрышу, так и к выигрышу. В клуб он ходил потому, что ему нравилась обстановка игры, порядок, публика, которая по каким-то причинам была внутренне ближе ему, чем тесное рабочее окружение. Он играл, а душа в это время отдыхала.

Но в день увольнения случилось невероятное: Мартын как барашка проигрался в пух и прах. Настолько в прах, что оставил на столе все деньги, что получил при увольнении, плюс ползарплаты за месяц, что была у него с собой. И только идя домой, он понял, что сегодня не «пулю расписывал», а пытался отстраниться от трагизма ситуации. Потеря работы приближала к бездне. Идти в кондукторы?

Мартын знал, кто такой кондуктор, но не представлял себе тонкостей его работы, поэтому решил сходить к тестю. Трофим Васильевич, инженер-путеец, должен был разбираться в этом. Выслушав всю историю, Трофим рассказал: «Кондуктор, Мартын, это не приведи Господь работёнка. Врагу не пожелаешь. Но люди работают. Платят неплохо, но это за тяжелые условия труда.

Через каждые 5—6 вагонов в товарном составе есть вагон с так называемой тормозной площадкой. Она потому и площадка, что открыта с двух сторон и с третьей имеет барьер высотой по пояс человеку. На площадке лавка и штурвал ручного тормоза.

Как машинист подаст условный гудок, кондуктор вскакивает и изо всей силы крутит тормоз. А силы там нужны немалые, поэтому работает там крепкий, мускулистый народ.

Еще кондуктор отцепляет и прицепляет вагоны, а еще работает «собачником». Это, когда отцепят твою секцию от состава, надо хватать за верёвку тяжеленный тормозной башмак и волочь его вдоль вагонов, словно собаку на поводке, чтобы подложить под колесо.

Сам понимаешь, что погода никакого значения не имеет. Состав движется и в снег, и в ветер, а кондуктору остается только одеваться по погоде. Работают обычно часов по 12. То есть сопровождают свою секцию до определенной станции, там сдают сменщикам, получают секцию в обратном направлении и двигаются домой. Спать нельзя. Бывали случаи самотцепа вагонов на подъеме, когда кондуктор должен остановить покатившиеся обратно вниз вагоны. Если проспит, то смерть ему и машинисту следующего за ними поезда. Потом положен на двое суток перерыв, но они раньше уходят в рейс. По собственной инициативе, для заработка. Вот такие дела.

Еще нюанс: оружия у них не бывает. Люди они в основном бедные, взять с них нечего, поэтому после нападения хунхузов на состав они обычно остаются живыми. Бывают исключения, но пуля, она ведь дура. Может и кондуктора убить.»

Мартын задумался. сказал: «Спасибо, Трофим Васильевич» и побрел домой. Через 8 дней он отправился в свою первую поездку до Цицикара и обратно.

***

Потянулись однообразные до безобразия дни. Упал заработок и пришлось распрощаться с поваром. Круг приятелей стал значительно уже и теперь их осталось только четверо, включая Мартына. Как-то так получилось, что, расписав за вечер всего одну пульку, они принимались активно обсуждать текущую ситуацию в городе и на железной дороге.

Юрий Аркадьевич Воробьев, самый старый из них, ему сорок минуло еще в прошлом году, садился на своего конька и с азартом начинал втолковывать другим: «Нет, вы посмотрите, вы задумайтесь. В двадцать четвертом, при старом руководстве, дорога приносила доход 50 миллионов золотых рублей. А что сегодня? По итогам прошлого года получили всего 10 миллионов. Это в пять раз ниже. Это что за начальники сидят на железной дороге? Они что, и своей страной так управляют? Разогнали спецов, набрали политически подкованных дилетантов, не смыслящих ни в науке управления, ни в финансовой дисциплине, и чего они хотят? Дорога – механизм инерционный, развалить ее за год не получится, как ни старайся. Но в конце концов они развалят и отдадут китайцам, причем за смешные деньги».

С ним соглашались и переходили к чтению газет. Советские газеты не читались: было скучно. В них либо восхваляли Сталина, поражаясь его гениальностью, либо восторженно писали о доярке, получающей огромный надой с коровы благодаря умным директивам Сталина, либо страстно клеймили врагов, мешающим Сталину проводить в стране правильную политику. Читали французскую и американскую прессу, поскольку Михин Илья Георгиевич знал оба языка и переводил для друзей написанное в газетах.

– Да чушь это, – восклицал Новосельцев на утверждение французского журналиста, что китайцы хотят сделать Харбин китайским и готовят захват власти. – чушь. Не нужен им в Харбине китайский уклад жизни. Им русские нужны, они видят их пользу. Их идея в другом: захватить дорогу, убрать недоумков из управления и поставить прежнее руководство. Ведь они тоже лишились колоссального дохода, которым по договору делилась с ними Россия.

– Ты, Дима, не туда поехал. – Возражал Новосельцеву Мартын. – Нельзя поменять руководство на железной дороге, подчиняющейся другому государству. Захватывать, так уж захватывать совсем и стричь купоны в одиночку, без СССР.

– Я это и имел в виду, – утонил Новосельский.

И как бы там ни обсуждалась эта тема, 22 декабря 1928 года началась операция по захвату КВжд. По иронии судьбы захватчиками выступали войска, которые три года обучал в качестве военного советника никто иной, как Василий Константинович Блюхер, и обучил он их качественно.

В начале следующего года руководство дорогой полностью перешло к китайцам. Две тысячи советских служащих были отправлены в тюрьмы, а четверым из них отрубили головы. Человека без гражданства, Фокина Мартына, китайцы не тронули. Это расценивалось, как большое везение, поскольку образовалась целая армия безработных и борьба за выживание превратилась в норму поведения.

Слабая советская страна далеко не сразу нашла в себе силы противостоять гоминьдану. Война то с участием армий, то на уровне дипломатии велась ровно год, и 22 декабря 1929 года стороны подписали Хабаровский протокол, по которому дорога вновь признавалась совместным советско-китайским предприятием.

Для русских в Харбине год этот сложился крайне плохо. Сотни людей китайцы уволили как неблагонадежных, сотни уволились сами по призыву профсоюзов не работать на Китай, но были и сотни, которые приняли второе гражданство, то есть китайское. Мартын в этой мешанине чувствовал себя неплохо, но это было только снаружи. Внутри у него зрела тревога. Он понимал, что добром сложившаяся ситуация не кончится.

Возвращаясь с работы, он уединялся с Иваном, поскольку их четверка потихоньку распалась, и вел с ним беседы о России, Китае, Японии, железной дороге. Десятилетний мальчик сердцем понял состояние отца и приходил с улицы, где он пропадал все свободное от школы время, к появлению Мартына.

Отец сознавал, что ребенок почти ничего не понимает из его рассуждений, но Мартыну нужен был слушатель. Он пытался говорить с Дуней, но той совершенно не интересны были его рассуждения. Она вроде и слушала, а сама то пыль какую-то протрет, то в кухню зачем-то сбегает. «Да сядь ты в конце концов!» – рявкает Мартын. Дуня виновато присаживается на край стула, а у Мартына пропадает желание говорить.

С сыном было иначе, и потому Мартын рассказывал: «Ты, Ваня не смотри, что китайцы захватили дорогу. Она, конечно, нужна им, но силенок у Чан Кайши маловато. Не справится он. У Сталина тоже не все ладно, иначе бы он еще в начале года ввел бы свою армию в Маньчжурию. Дорога лакомый кусок для многих. Не поверишь, но даже Соединённые Штаты рассчитывают оторвать себе долю. Они заявляют, что Китайская Восточная дорога есть достояние мирового уровня и управляться должна мировым коллективным органом. И плевать им на чьи деньги создавалось это достояние. Но американцы далеко, а японцы близко. Думаешь, напрасно они уже много лет толкутся в Харбине? Япония – маленькая страна, вся на скалистых бесплодных островах. Им нужны плодородные земли. Они уже заселяют своими крестьянами юг Маньчжурии. А тут еще и КВжд. Вот увидишь, Ванюша, пока русские с китайцами грызутся, японцы силенок поднаберут и захватят тут все. И бежать, Ваня, нам будет некуда. Меня в Россию без паспорта и визы не пустят, а доживешь ли ты до совершеннолетия в этой мясорубке, чтобы получить российский паспорт – я не знаю. Пока что считаю, что тебе путь на Родину не закрыт. Ты родился здесь, в Харбине, но корни твои там, в центральной России».

Подобные беседы волновали Ивана, заставляли задумываться и слушать радио. В кругу мальчишек такие разговоры поддерживались, но ребятня, как всегда, была категорична. Они четко придерживались суждений своих родителей, а последствием являлись создания всевозможных детских политических организаций. Иван дружил со всеми, но ни к кому не примыкал в качестве члена организации. Причина была тривиальна: место расположения Линейного поселка. Выйдешь из дома, и 100 метров налево – Московские казармы, там обитали хулиганы и босяки; 100 метров направо – там Пристань и купеческие дети; 20 метров прямо – Нахаловка и дети офицеров; а позади, по ту сторону железной дороги огромный район Новый Город, и дети служащих КВжд.

***

] Для Мартына история его работы на КВжд окончилась на удивление спокойно. Просто в один из январских дней 1930-го года ОГПУ передало в кадры очередной список на увольнение из 263 фамилий. Среди них была фамилия и кондуктора Фокина Мартына Ивановича.

То, что пограничная стража в Харбине канула в вечность, Мартын знал. Поэтому достал свое бессрочное отпускное удостоверение, разгладил его и с болью в душе положил на место. Поиск работы начался с хождения по знакомым. Среди преферансистов было много людей, с которыми он состоял в дружеских отношениях. Каждый из знакомых Мартына где-нибудь что-нибудь да возглавлял и казалось, что есть люди, готовые пойти ему навстречу.

Мартын никак не ожидал, что поиски работы станут такими сложными. Окончание каждого разговора можно свести в одну фразу: «У меня нет работы, которой ты достоин, а предложить тебе что-то, не требующее квалификации, я не могу: окружающие не поймут». «Да ешь твою в медь, эти окружающие – орал про себя Мартын – мне работа нужна, а не их мнение», но силой воли держал «хорошую мину при плохой игре»

Недели тянулись одна за другой, накопления таяли, а результат поиска работы был нулевой. Список лиц, к которым Мартын собирался обратиться за помощью, иссяк. Как известно, Фортуна не любит неудачников, и Мартын понимал, что если он зацепится за любую работу, то поиски примут совершенно иной характер. Бросить в разговоре фразу: «Понимаешь, заработок перестал устраивать. Может, у тебя найдется что подходящее?» – в корне отличается от униженной просьбы взять на любую работу.

Мартын стал чаще бывать дома и ожидать встреч с сыном. А тот носился со сверстниками по улицам: с кем-то дрался, кого-то защищал, о чем-то спорил. А вечером подробно обо всем рассказывал отцу. Мальчику было приятно, что отец интересуется его делами и при этом в отличие от матери не применяет репрессивных мер, если что-то у Ивана пошло не по правилам хорошего тона.

Иван с увлечением обучался игре в преферанс. Магия карт очаровала мальчугана, только что вступившего в свое второе десятилетие. Игра учила думать, считать, предвидеть и рисковать. Мартын перестал посещать клуб, но раз в неделю друзья собирались у него в гостиной, чтобы расписать пулю. Для Ивана эти часы были священными, и он всегда присутствовал на игре.

***

Прогнозы Мартына и его приятелей не оправдались. С захватом дороги и возвращением в руководство русских специалистов, жить в процветающем не так давно Харбине становилось все труднее. При попустительстве Советской России китайцы ужесточали полицейский режим, вводили всевозможные запреты. Процветало взяточничество, разбой. Хунхузы, не встречая должного отпора, уже не боялись совершать налеты на богатые районы Харбина.

Мартын сумел устроиться дворником, заплатив начальнику коммунальной службы Нового города. Работа занимала 4 часа в день, при этом, если и вообще не подмести, то никто ничего не скажет. Харбин умирал.

А горожане, в своей жизни разнообразные по социальному статусу русские люди – беженцы и технические специалисты, старожилы харбинских особняков и вчерашние бездомные белые воины – прекрасно понимали, что ситуация в корне изменилась и возврата к прежнему благоденствию не будет. Технические специалисты еще держались, а безработные офицеры потянулись на юг Китая.

Мартын же четко определил для себя позицию: после достижения восемнадцатилетнего возраста Ваня, возможно, с матерью, уезжает в СССР. И только потом он займется определением собственной судьбы. По первой прикидке, он был нацелен на эмиграцию в Австралию.

***

Но утром 6 февраля 1932 года население Харбина, несмотря на двадцатиградусный мороз, высыпало на улицы города. По ним шли немногочисленные пешие отряды японской армии и с грохотом пролетали мотоциклетки и легкая бронетехника. Горожане ликовали.

Восторженные женщины забрасывали японцев невесть откуда взявшимися букетами, мужчины срывали с головы шапки и размахивая ими кричали «банзай». Всем казалось, что конец китайского засилья пойдет на благо. Япония в понимании русских – это сакура, бесконечные поклоны друг другу, улыбки и беспредельная вежливость. Япония – это цивилизация, и она, долгожданная, вернулась в Харбин.

Побежденные китайские солдаты бежали в неоккупированные зоны, грабя, насилуя и убивая мирное население независимо от национальной принадлежности, и это прибавляло плюсов оккупантам.