Карусель

Михалыч, изображая остатки веселья, предложил:

– А ты выскажи свое мнение и отношение к этому в прессе, покажи, что не вся журналистика куплена! Но не сделаешь этого по той причине, что все разговоры о «своем мнении» – тут же прекращаются при встрече обладателя этого самого своего мнения со своим непосредственным начальником. А начальник у тебя, наверное, как и другие: только и думает о том, как ботинки Главе почистить.

Иван, вероятно, решив поддержать Марину, предложил:

– Михалыч, ты, если принципиальный такой, сам расскажи в прессе, как помогал Главе и его жене денежку заколачивать путем не совсем праведным.

Сергей, наблюдая, как сдувается борец за правопорядок, оживился:

– Интересно, интересно! Поведай, Михалыч!

Вся компания стала шумно уговаривать милиционера расколоться.

А тот, для виду поломавшись, вдруг заявил:

– Ну их всех в баню! Давайте лучше споем, пока я еще гармонь от табуретки отличить могу, – и, пошатываясь, вынес из спальни старенький, но, как оказалось, хорошего качества инструмент.

Когда отзвучали обязательные для каждого россиянина песни, начиная с трех сосен по Муромской дорожке и заканчивая златыми горами, Марина и Михалыч, словно после многих репетиций, слаженно затянули еще одну, так же трогавшую своей простотой и лиричностью.

Ехали казаки на конях.

И один вдруг глянул на меня.

Подкрутил усы и выгнул бровь. Говорит, что знает про любовь!

Молодой, красивый, озорной,

Все равно, казак, ты будешь мой. Вот надену платье белое,

Сам увидишь, что я смелая!

Сяду рядом с милым на коня И уедем в дальние края.

Скоро будем свадьбу праздновать.

Пригласим мы в гости каждого!

***

Едва затихли последние слова песни, девчата, о чем-то пошептавшись, выскользнули за дверь. Заметив их отсутствие, Михалыч пояснил мужикам, что основные удобства во дворе, и предложил последовать туда же. На крыльце Василий стал приставать к нему, расспрашивая про последнюю песню, которую никогда не слышал.

Пока Михалыч темнил, ссылаясь на исторические казачьи корни и завещание предков, Иван пояснил, что сочинила текст Марина, а этот гармонист подобрал мелодию. Вот и коронка у них теперь во всех компаниях.

– Вообще-то я люблю побалагурить: погулять, выпить и по-петь. Непременно веселую, заводную песню. Часто с ненормативной лексикой и пикантным содержанием. Сейчас перекурим, я такие частушки заверну – уши осыпятся!

Семеныч, протерев очки, пытался разглядеть время на часах и сам себя спрашивал:

– Два или три ночи?

– Заплутали наши девчата? – проявил нетерпение Сергей.

– Не должны бы, – отозвался Михалыч. – Марина хозяйство лучше меня изучила.

Вдруг на заднем дворе раздались приглушенный женский вскрик, отрывки мужских голосов и громко взревевший мотор автомобиля, потом второго, со шлифами рванувшихся с места.

«Что такое?» – возникла у всех первая мысль. Вторая, если и была, то упала на крыльцо, не зацепившись за мозги мужиков, резко рванувших с места. Кто прыжками, кто семеня, а последний – слоновей поступью, обогнув дом, проламывались они через садовый участок, чертыхаясь и местами даже матерясь.

Калитка ограды на задах, сорванная с петель, валялась тут же. И если Малыш перепрыгнул через нее по-кошачьи мягко, Сергей и Василий – каждый споткнулись, получив ссадины, то под ногой Ивана она, хрустнув, перестала существовать как хозяйственная принадлежность. Михалыч, страдая одышкой, приближался с другой стороны, обегая участок вкруговую слева, пытаясь перехватить отъезжающих на пути предполагаемого движения. Но те, как обычно, огорчив милицию, скрылись в противоположном направлении. Прихромал к месту сбора и Семеныч, потерявший в суматохе очки.

Женщин нигде не было! Но в чистом и прохладно-сытном ночном воздухе явно стоял запах бензиновых выхлопов.

С той стороны, где слышался шум автомобильных движков, к стоящим приближалась еще одна мужская фигура, что-то держащая в каждой руке.

– Вертлявый?! – вырвалось у Малыша. И все надвинулись на объект внимания.

Иван, протянув левую руку, сгреб Вертлявого за грудки и прогудел:

– Что еще натворил, сученок?

Против ожидаемого, тот не вырывался, но, болтая в воздухе ногами и пряча за спиной руки, пытался издавать какие-то звуки. – Осторожно, у него нож, – предупредил Серега.

Тут Малыш спокойно и твердо сказал:

– Он здесь ни при чем. Он мириться пришел.

При этих словах Вертлявый (так и будем его теперь называть) часто закивал головой и, в доказательство сказанному, развел в стороны руки, в каждой из которых было по поллитровке водки.

Поскольку времени для душеспасительных бесед не было, все, кроме Вертлявого, которого Иван через невысокий забор отбросил в палисадник, толкаясь, побежали к машинам.

Автомобили Михалыча и Маши стояли с порезанными покрышками, и стало очевидно, что погоня срывается.

Возбужденное внимание всех вновь обратилось к Вертлявому.

– Почему ты решил, что он тут не при чем? – с немого одо-брения остальных поинтересовался у Малыша Василий.

– Знаю я, – ответил тот, – да вот он и сам желает объясниться.

Действительно, к ним вновь приближался побывавший в компостной яме и оставивший на заборе часть штанины Вертлявый. Всхлипывая, он проскулил:

– Братцы, это сектанты-сатанисты, знаю я их! У меня машина за углом. Может, догоним?

Иван грузно плюхнулся на переднее сиденье для пассажира, Малыш за руль, а остальные, кроме Семеныча, который без очков для предстоящего дела был бесполезен, сплющились на заднем сиденье сорок первого «москвича».

Выхватив из трясущейся руки Вертлявого ключи, Малыш включил зажигание. Машина, взревев мотором, стартовала в темноту ночи. Звякнуло стекло поллитровок.

Иван буркнул:

– Побереги добро! Пригодится еще.