Моя история перемен

Моя история перемен
Виктория Даркфей

В моей жизни никогда не было всё просто. Хотела карьерный рост, загремела в змеиное гнездо из коллег. Хотела любить и быть любимой, нарвалась на инфантильного дружка, склонного к извращениям. Хотела просто жить и быть счастливой, но ничего не вышло… И тогда я завела роман с начальником! Стало ещё хуже!!!Я выпутаюсь, я обязательно выпутаюсь! Кого надо поставлю на место, брошу ненужного мужчину, найду себя, стану свободной и счастливой. И любимой тоже обязательно стану! Как? В моей жизни никогда не было всё просто, но сердце подсказывает способ…Источник изображения Фотобанк Лори.

Виктория Даркфей

Моя история перемен

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1. Муха в паутине

– Андреева, когда 2-ндфл для налоговой сдашь? – мерзким визгливым голосом поинтересовалась Анастасия Васильевна.

Привыкнуть к этому фальцету было невозможно, хотя я и старалась. На меня бухгалтерша не соизволила даже взглянуть. Что там взглянуть! Она и своих поросячьих глазок от монитора не оторвала. Эта мегера всегда меня бесила, а особенно её голос престарелой, вечно раздражённой девочки.

В очередной раз сделав над собой неимоверное усилие, чтобы не огрызнуться, я всё-таки сумела ответить нейтрально:

– Постараюсь закончить его сегодня.

Поначалу я ещё пыталась сглаживать острые углы между нами, а потом мне это надоело. Среди моих сильных сторон не нашлось умения безболезненно подстраиваться и вливаться в любую струю. И постоянно идти навстречу, не видя никакой положительной реакции, тоже.

– И что ты так долго возишься?! Когда я этим занималась, у меня уходило в два раза меньше времени, – произнесла она с хорошо различимым превосходством.

Я заскрипела зубами, зная, что ввязываться в перепалку чревато. Но и просто так проглотить оскорбление не получалось. Я занимала должность бухгалтера меньше года, да и не слишком стремилась тут оказаться.

– Видимо, вам помогал ваш богатый опыт, заработанный на протяжении долгих-долгих лет службы, – я постаралась говорить спокойно, словно ни на что не намекая, но в последний момент не сдержалась и это "долгих-долгих" произнесла с тщательно отмеренной толикой иронии. Конечно, не смертельной, а скорее воспитательной, как пурген.

И получила большое удовольствие! Сколько же во мне накопилось негативных эмоций! Не передать словами… Невинности моего взгляда, которым я сопроводила фразу, можно было позавидовать. Но от бури меня это не спасло.

Анастасия Васильевна наконец-то оторвалась от монитора и вперила в меня удивлённый взгляд а-ля "кто здесь"? И её можно было понять в этом удивлении. Ведь обычно я молчком сносила все подначки и завуалированные оскорбления, ибо не хотела трогать эту большую, жирную бочку с фекалиями, чтобы она лишний раз не воняла. И в итоге превратилась в непонятного офисного зверька, боящегося рот лишний раз открыть, чтобы не потерять работу.

Что уж на меня в этот раз нашло, не знаю. И видя, как удивление сменяется праведным, злорадным гневом в глазах моей мегеры, я тут же пожалела о собственной несдержанности. Ну что стоило смолчать? До конца рабочего дня осталось не так много времени. А потом выходные! Свобода на целых двое суток! А теперь нервотрёпки не оберёшься.

Я не видела себя со стороны в этот момент, но и без того могла сказать, что вся моя удаль улетучивается безвозвратно, а невинность во взгляде сменяется обречённым ожиданием расплаты.

Моя личная мучительница начала медленно вставать из-за стола. Оба подбородка, внушительная грудь и живот-бочка выросли передо мной, и я почувствовала себя словно на прицеле у боеголовки. Только эта адская машина сулила смерть не мне, а моим нервам.

Её голова наклонилась вперёд лбом, как у быка, вознамерившегося растоптать выскочку-тореодора. Очки её спустились ближе к кончику носа, а Анастасия Васильевна посмотрела на меня исподлобья. Мне захотелось провалиться на месте.

– Андреева, ты бы лучше с такой прытью работала, с какой языком мелешь! Знаний и труда ноль, а гонора-то, гонора! Пользы от тебя, вообще, никакой, только и знаешь, что огрызаешься, лучше бы с таким рвением делом занималась! Что молчишь?! Или сказать больше нечего?

Я застыла под грозным взглядом разъярённой фурии, порой забывая сделать вдох. И ведь она была готова подписаться под каждым словом! Она свято верила в свою правоту, и от этого её обличающая речь обретала небывалый смысл и вес.

Анастасия Васильевна была права, как никогда: моя прыть кончилась и сказать было нечего. Я, по-русски говоря, обтекала. И смирно ждала, пока эта буря кончится, чтобы потом как-нибудь дожить до конца рабочего дня и отчалить домой. А уж там зализывать душевные раны на протяжении двух дней и вечера пятницы, который теперь оказался безвозвратно испорчен.

Я съёжилась на стуле, позабыв об остановившейся работе, и боролась с собой, чтобы трусливо не зажмуриться. А мегера всё не затыкалась. В принципе ничего нового я о себе не узнала. Ленивый, безалаберный работник, которому неизвестно за какие сомнительные заслуги прилетело счастье стать бухгалтером отдела расчётов с физическими лицами на нашем хлебозаводе. А ведь это право надо заслужить, его надо добиться, потом и кровью доказав свою состоятельность. А я доказывала? Нет! Ко мне это само пришло, и я имела наглость согласиться на предложенную должность! Чтобы получать здесь аж на полторы тысячи рублей больше, чем на прежнем месте. Верх наглости! А ещё хуже было то, что мы с Анастасией Васильевной имели одинаковые оклады. Издержки штатного расписания, за которые она люто возненавидела меня с первого дня.

Не знаю сколько времени прошло с начала перепалки. Пять минут или весь час… Честно, я бы не удивилась. Кровь несколько раз бросалась мне в лицо, сотрудники офиса заходили в наш кабинет, изумлённо смотрели на безобразную сцену, равнодушно разворачивались и уходили. Всем было не привыкать, и никто не хотел ввязываться в разборки, чтобы потом не иметь проблем по службе. В принципе, никто и не должен был ничего делать. Раз уж я сама не способна постоять за себя, то кому какое дело?

– Что происходит? – вдруг донеслось до моего сознания, и я испуганно вскинула голову в сторону говорившего.

Владимир Валентинович Письменцев – наш директор собственной персоной – стоял в дверях и взирал удивлённым и высокомерным взором на отвратительный спектакль. Это был мужчина в возрасте, подтянутый и всегда очень серьёзный, озабоченный делами завода, но никогда не опускающийся до простых смертных работников вроде меня. Вот и сейчас вопрос он задал скорее Анастасии Васильевне, а не мне. Пусть оклады у нас одинаковые, но в его глазах умудрённая опытом бухгалтерша, просидевшая на этом месте уже лет семь, имела гораздо больший вес, чем молодая женщина двадцати пяти лет от роду в моём лице, не разменявшая и первого года в роли расчётчика зарплаты.

– А вы вот полюбуйтесь на наши кадры, Владимир Валентинович! – вошла в новый раж мегера. – С кем я вынуждена работать! Я дипломированный специалист! На мне вся работа нашего отдела! И мне приходится выслушивать грязные намёки и оскорбления! Я столько всего для неё сделала! Я её всему научила! И эта неблагодарная…

Тут представление перешло в критическую фазу и «прима» бухгалтерии отвернулась, пряча набежавшую слезу, впрочем, дрогнувшим голоском дав понять, что её смертельно и несправедливо обидели.

Директор проникся. Его укоризненного взгляда я не забуду никогда! Вообще, к моменту его прихода меня отполировали уже достаточно, чтобы я признала своё полное фиаско, свою никчёмность и профнепригодность к стезе бухгалтера.

Как всегда в минуты нервного напряжения у меня дико разболелась голова. Сердце словно взбесилось в груди, то отбивая лихой и неритмичный перестук, то пропадая из зоны слышимости совсем. Сказать, что мои руки тряслись – это ничего не сказать. Наверное, и ведра валерьянки маловато выпить после подобного промывания мозгов.

Конечно, в таком состоянии невозможно как-то оправдаться и обелить себя в глазах начальства. И я не выдержала. Не выдержала его упрекающего выражения лица, его вздёрнутой брови и высокомерной позы. Я не могла терпеть фальшивых подвываний «примы», её противного тоненького голоска, пропитанного несуществующими слезами. Я физически больше оказалась неспособна переносить всю несправедливость ситуации.

Поэтому как-то само собой вышло, что я выскочила из-за стола и выбежала из кабинета, едва не сбив с ног Письменцева. Бежала я через весь офис, захлёбываясь слезами. А это настоящий поток, а не две-три насилу выдавленные слезинки почившей в бухгалтерше театральной примадонны.

Я спряталась в своём убежище. Самом надёжном из всех, что можно отыскать на рабочем месте. Здесь хорошо думалось о смысле бытия или о несправедливости некоторых индивидуумов… Пусть иногда дёргалась дверная ручка, но это быстро проходило, как только становилось ясно, что место занято. И здесь я всегда сидела столько, сколько необходимо. И было достаточно воды, чтобы смыть следы слёз с лица. Жаль, что не с души, ведь там оставались настоящие шрамы.

Туалет радушно распахнул передо мной свои двери. Возможная очередь сюда меня ничуть не смущала. В таком состоянии я не склонна была думать о нуждах окружающих. К тому же в нашем офисе имелась ещё одна комнатка для уединения.

Чтобы хоть немного успокоиться и привести себя в порядок у меня ушло не менее тридцати минут. Лицо всё равно осталось красноватым и припухшим, да и слёзы далеко не ушли. Они твёрдо и нерушимо стояли на страже где-то в районе груди, чтобы чуть что хлынуть новым неослабевающим потоком. Я подозревала, что и голос до сих пор мне не стал окончательно послушен. Что стоит мне заговорить, как он противной дрожью возвестит всем вокруг о моей слабости.

Но я стояла молча и последнее могла только предполагать. Мне казалось, что если я открою рот и произнесу хоть слово, то волшебная тишина моего убежища разрушится, и я буду вынуждена освободить дамскую комнату, которую занимала уже непозволительно долго. Поэтому я просто стояла без движения перед зеркалом и смотрела своему отражению в глаза.

Если бы нас тут было трое, точнее я подозревала, что нас тут на самом деле трое. Я, моё отражение и кто-то третий, самый отстранённый и разумный из нас. Тот, кого происходящее трогало меньше всего, кто просто наблюдал за нами и порой укоризненно качал головой. Так вот я смотрела в глаза своему отражению, и мне было себя жаль. Из зеркала на меня взирала некрасивая красноглазая и красноносая женщина со встрёпанными волосами. Кто-то третий понимал, что обычно я вовсе не такая, но мы с отражением считали, что такой вид будет нам присущ теперь пожизненно. Что вот она наша истинная сущность, обиженной всеми маленькой девочки, невесть как оказавшейся в шкуре взрослой женщины. Наш наблюдатель думал, что пора намотать сопли на кулак, или хотя бы подтянуть их с пола, но куда уж там…

В голове снова зазвучали резкие слова Анастасии Васильевны, и вспомнились другие эпизоды наших взаимоотношений. Она даже по имени меня никогда не называла. Почему? Арина. Что такого сложного? Нет же. Андреева, и всё тут. Губы отражения согласно задрожали, а наш третий укоризненно взялся за голову.

Ещё через пять минут я поняла, что больше так не могу. Что сейчас пойду и напишу заявление об увольнении. Пусть радуются, что добились своего. Вот выйду из туалета с гордо поднятой головой и расправленными плечами и, отбивая ритм каблуками, твёрдо войду в отдел кадров, чтобы сказать:

– Я увольняюсь!..

… хотя… нет, нет, нет, подождите-ка. Конечно, я бы не стала задирать свою мегеру. Нет уж, увольте. Всё это пройденный этап и случалось уже не раз, с меня довольно. Нервы дороже. Гораздо проще промолчать, стерпеть очередную подначку, чем потом несколько дней собирать себя по кусочкам. Нет, только не с моей нервной системой. Я давно поняла, что не могу тягаться с матёрой бухгалтершей. Она просто задавливала меня авторитетом, не давала и рта раскрыть за бурным потоком извергающихся оскорблений. Он будто сносил меня, сбивал с ног и не давал сориентироваться, а потом накрывал с головой и окончательно перекрывал кислород.

После подобных избиений младенцев я не раз обнаруживала себя в туалете, ведущей безмолвные беседы с отражением. Я себе что-то говорила, доказывала, спорила, убеждала. Я очень хотела оказаться где-нибудь в другом месте. Просто исчезнуть, но каждый раз мне приходилось делать над собой усилие и снова выходить в коридор офиса, чтобы опять пройти мимо всех сотрудников, отворачивая заплаканное лицо то от одного, то от другого. Стыдно.

Но опыт пережитых столкновений с Анастасией Васильевной без труда помог моему воображению дорисовать развязку так и не состоявшегося скандала. Да, мне пришлось похоронить фразу про «долгие-долгие годы службы», и воспитательный пурген пропал втуне, но брюзжание мегеры так и не вылилось для меня в большую головомойку.

Я прыснула. Анастасия Васильевна наградила меня колючим взглядом, но не снизошла до слов.

Мы продолжили работать. Она щёлкала толстыми пальцами по клавиатуре, так и не оторвав зад от кресла, а я ваяла 2-ндфл для налоговой. Муторная работёнка. И немудрено, что мыслями я всё время возвращалась к нашим взаимоотношениям.

Вообще, бухгалтерия – это отдельное царство на нашем предприятии. Помимо меня и Анастасии Васильевны, кстати, фамилия у неё Лясова, на поприще цифр, счетов и дебета с кредитом трудились ещё семь бухгалтеров, в основной своей массе материалистов. Сидели мы, кроме главного бухгалтера и её зама, в одном большом кабинете, поэтому обычно свидетелями любых разборок становились все. К слову, периодически «выясняли отношения» не только мы в отделе расчётчиков. Коллектив у нас был зубастый, то и дело раздавалось шипение из какого-нибудь угла. Так и работали.

Я так и работала, а кто-то, наверное, ещё и удовольствие получал от подобной атмосферы. Можно задаться вопросом: а что же я здесь в таком случае забыла, если мне тут так плохо и, вообще, каждый меня беззащитную норовил обидеть?

Если честно, я и сама затруднялась ответить на этот вопрос. Ведь главный ограничительный фактор это другой вопрос: а куда мне иначе идти? Вот на него я точного ответа не знала, и пока не узнаю, была обречена просиживать штаны здесь.

Вошёл Письменцев. Прямо как в придуманном мной варианте развития событий. Но на этот раз он не удостоил вниманием ни меня, ни мою мегеру, а прямым ходом направился в кабинет Ярославы Николаевны – главбуха. Я проводила мужчину взглядом. Несмотря на возраст выглядел он хорошо, носил дорогие костюмы и держал себя в форме. Кажется, в том году он справлял шестидесятилетие.