Троя. История первая

– Все едят – никто не жалуется. Одни вы недовольные.

– Да разве это можно есть? – поинтересовались боги.

– А почему нет? Вам еще повезло. Другим рабам так вообще помои достаются. А вас, как строителей, лучше кормят.

– Да уж. Это, по-твоему, лучше?

– Конечно. Другие рабы и этого не видят.

– Что ты заладил – рабы, рабы. Вот я тебе покажу сейчас, кто мы, век будешь помнить. – Посейдон сжал кулаки, лицо исказилось в злобной гримасе – еще мгновенье, и мальчику пришлось бы туго.

Но тут вмешался Аполлон.

– Не бросайся на ребенка. Он-то тут причем. Парень подневольный – что ему сказали, то и делает.

Он дружески обнял мальчика, погладил растрепанные волосы и, глядя прямо в лукавые серые глаза, самым что ни на есть серьезным тоном произнес:

– Мы не рабы. Мы боги, слышишь, дурья твоя башка – боги мы.

– Ага, боги. Как же. – усмехнулся мальчик. – Ну и шутник, ты дядя. За кого ты меня принимаешь? Вы на себя-то когда последний раз смотрели? – он громко рассмеялся, грязным пальцем указывая поочередно на каждого из перепачканных строителей. – Боги они. Особенно вот этот – в драной косынке. Вы ни то что богов, людей-то не очень напоминаете. Рабы, как есть рабы.

– А ну геть отсюда, маленький разбойник. Варварское отродье. Уноси ноги, пока цел.

Посейдон взревел на всю округу так, что будущая западная стена содрогнулась. Несколько только что положенных камней свалились на землю.

Перепуганный мальчишка вскочил на повозку, едва не опрокинув котел, и теперь стегал ослика что есть сил.

– А ведь он прав – глядя в след удалявшейся тележке, произнес Аполлон – У нас и в самом деле жалкий вид.

Друзья переглянулись.

Они стояли посреди поля у недостроенной стены в грязных набедренных повязках, их загорелые тела пропахли потом, перепачкались засохшим раствором; босые ноги в ссадинах и синяках, мозолистые руки основательно разъела известь, под сломанными ногтями засела грязь, каменная пыль забилась в поры придавая лицам сероватый оттенок – рабы, как есть рабы, жалкие, ничтожные рабы богатого господина. Смех сотряс воздух – друзья еще долго потешались над собою.

***

Троянские мальчишки были не единственными, кто крутился около строителей городской стены.

Помимо разного рода начальства то и дело прибегавшего со сметами и чертежами, а также простыми зеваками удивленно ломавшими головы, почему только трое рабов трудятся там, где, казалось бы, должно быть не меньше сотни людей, раз в две недели стройку посещал сам царь Илиона.

Приготовления к такому визиту начинались загодя: накануне появлялся здоровенный абсолютно лысый подрядчик и требовал немедленно навести порядок. Он снимал строителей с лесов, вооружал их метлами и не успокаивался до тех пор, пока весь скопившийся за две недели мусор не исчезал в неизвестном направлении. После этого он озабоченно измерял высоту стены и производил вычисления, сравнивая предыдущие показатели. Затем требовалось ровненько сложить каменные блоки друг на друга, чтобы было красиво.

Посейдон всерьез подумывал, как бы невзначай опустить один из камней на голову этому зануде, что целый день издевался над ними, однако тот, словно чувствуя надвигавшуюся опасность, всегда вовремя исчезал, бросив на последок:

– Вот теперь порядок.

А на завтра, обычно ближе к полудню, возле недостроенной стены появлялся сам Лаомедонт с пышной свитой придворных льстецов.

Придирчивый взгляд серых глаз замечал любой изъян, даже незаметный, поверхностный брак. Тут же брови хмурились, подбородок взлетал вверх – царь разговаривал надменно, раздраженно тыкая пухлым пальцем в стену. Никогда он не дал понять, что доволен работой, никогда строители не слышали и слова похвалы.

Кулаки чесались у всех троих, но богам приходилось терпеть – стоило только царю пожаловаться Зевсу, как неизвестно, чем бы это для них закончилось.

Итак, они терпели, бледнея и сдерживаясь, а царь продолжал прогулку вдоль стены.

– Посмотри, до чего он мерзкий. Жирный как свинья. А как важничает, словно он бог. И что они все так лебезят перед ним? – недовольно ворчал Аполлон, глядя вслед удалявшейся делегации.

– А что им остается? Здесь царей не выбирают. Сам знаешь. Да нам-то что. Вот достроим стену, получим деньги – и поминай, как звали.

Посейдон уже карабкался вверх по лесам.

Им оставалось не так уж много. Еще неделя, другая, а там поможем Эаку и все. Поэтому он старался сохранить спокойный вид, хотя это было не легко.

Характер, да и внешний вид царя Лаомедонта, в самом деле, оставляли желать лучшего. Поросячьи глазки на заплывшем жиром лице, тройной подбородок лоснящимися складочками плавно переходил в шею, могучую и красную, словно распухшую от невиданной болезни. На узкий лоб свисали жиденькие пряди жирных волос, касаясь бесцветных бровей, нос расплылся бесформенной массой, губы выпячивались вперед, надменно изгибаясь всякий раз, когда кто-нибудь осмеливался потревожить их обладателя – Лаомедонт был заносчив, часто груб, а уж коварен не меньше самих богов.

Однако царь довольно рачительно, а порой и прижимисто распоряжался огромными средствами, что приносила Троя, и это снискало ему славу доброго хозяина, а так как он продолжал политику отца, то и уважение сограждан. В одном троянцы могли быть уверены – их царь беззаветно любит свой город и сделает все зависящее для его блага и процветания. К началу строительства стены Лаомедонту минуло сорок лет, а он лишь так недавно оказался у власти – он долго ждал и вот, когда, наконец, обрел желаемое, у него закружилась голова. Что не могло не сказаться на его характере – как мы увидим впоследствии, это была крайне противоречивая натура.

Но сейчас он просто важничал от сознания того, что сами боги трудятся у него как простые рабы, а он повелевает ими. Это придавало царю значимость в собственных глазах – ах, если бы только все узнали, кто сооружает стену. Но Лаомедонт вынужден был хранить тайну, как не чесался у него язык, как не хотелось ему крикнуть в толпу – Люди. Ведь это сами боги. – он молчал, ибо распоряжение Зевса на этот счет было недвусмысленно.

Поэтому он нашел другой способ получать удовольствие – царь всячески унижал богов и, в тайне радуясь своей удаче, постоянно демонстрировал недовольство. Понятно, что вслед за царем вся свита кривила рты и разочарованно вздыхала, обсуждая недочеты, о которых зачастую имела весьма приблизительное понятие вообще.

Вся эта компания с видом знатоков каждые две недели осматривала городские стены, а следующие две недели до нового визита критиковала бездарных строителей, даже не подозревая, кто они такие и какое на самом деле счастье для города воспользоваться их услугами.

После полуденной прогулки Лаомедонт с помпой возвращался во дворец, и первой, кто встречал отца, была любимая дочь царя Гесиона. Она нетерпеливо выглядывала в окно, постоянно прислушиваясь к шуму на улице и всегда угадывала – легкая изящная девушка, словно птичка, слетала по лестнице прямиком в объятья этого толстого неуклюжего человека, одновременно заливаясь смехом и ласково браня отца, что не взял ее с собой.

– Ах, отец. Ты же обещал мне… – ворковала девушка.

– Но, душа моя. Не годится царевне разгуливать по стройке. Там слишком грязно, дорогая.

Лаомедонт буквально преображался, стоило ему лишь увидеть дочь. Он становился отцом и только отцом – любящим, нежным, великодушным.

Гесиона пробуждала в нем лучшие качества его души, и царь буквально таял, позволяя дочке больше, чем всем остальным детям. Она была старшей из трех его дочерей и самой любимой.

Гесиона пошла в мать и была писаной красавицей – ее безупречная красота вселяла в Лаомедонта уверенность, что это совершенство послано богами – иначе откуда взяться столь изящным формам, такой удивительной грации и поразительной прелести, что, казалось, зримо исходит от нее?

Сестры отчаянно ревновали Гесиону к отцу – еще бы, ей все лучшее достается. Толстушка Килла и рыженькая Астиоха безнадежно проигрывали старшей сестре: жиденькие косички двенадцатилетней девочки не обещали со временем превратиться хотя бы в подобие тяжелых светлых локонов Гесионы, а узкий лобик и маленькие серые глазки не шли ни в какое сравнение с большими выразительными глазами сестры. Разве что цвет их совпадал. Впрочем, Килла была еще мала, и можно было надеяться, что со временем она станет хорошенькой.

Младшая сестренка, вся усыпанная веснушками, рыженькая, подвижная девочка со вздернутым носиком и нежной линией рта была забавна и мила как всякий ребенок, выросший в достатке – ей шел десятый год – она по детски обижалась на сестру, интуитивно чувствуя, что отец любит Гесиону больше. Девочки то ссорились, то мирились, но неизменно внимательно и нежно относились к самому младшему члену семьи – пятилетнему малышу Подарку – общему любимчику и баловню. Целыми днями сестры вертели его как живую куклу, так, что матери порою приходилось вмешиваться в этот своеобразный процесс воспитания.

– Сделаете из него девчонку. – ругалась Стримона.

– Ну что ты, мамочка. Посмотри какой он хорошенький.

– Мы поиграем еще чуточку, ладно?

И мать сдавалась. У нее и так хватало забот.

Старшие четверо сыновей, все погодки, друг за другом заканчивали гимнасий, и все как один увлекались воинской службой. Ее дети целыми днями размахивали мечами, стреляли из лука, сломя голову мчались по равнине на тех самых бессмертных конях, вырученных когда-то за Ганимеда. Хоть бы один заинтересовался торговлей или строительством. Так ведь нет – тянет их сложить свои головы почем зря. Ее сердце тревожно сжималось от неясных, но страшных предчувствий.

6. Окончательный расчет