Маркиза Бонапарта

«Я завоюю его!» – решила верная себе маркиза, и осада началась. О целях ее не знал никто, кроме ближайшей подруги, графини Адриены де Канизи. Никогда еще Анжелика дю Плесси де Бельер не была столь прекрасна, как в те дни «штурма» Армана де Коленкура. Прекрасна и… «победоносна, как Бонапарт», шутил позднее брат Армана, генерал кавалерии Огюст де Коленкур. «Если бы меня так штурмовали, я бы сразу сдался, – признавался он в кругу своих. – Я же не испанская Сарагоса[6 - Сарагоса – древний испанский город, основанный римлянами в 24 году н. э., прославился во время Наполеоновских войн, когда с 1808 по 1809 г. держал героическую оборону против французской армии. Тогда погибло более 50 тысяч защитников.], чтобы стоять насмерть… Я – боевой генерал, не дипломат, что значительно меняет дело».

В один прекрасный вечер наполеоновский посол все же пал к ногам маркизы, прося не отвергать его любви. Не в силах сдержать своего счастья, Анжелика опустилась на колени рядом с ним и прижалась щекой к генеральскому эполету на его плече. Покоренная, она плакала и шептала возлюбленному: «Да я же люблю вас, Арман! Боже, как вы заставили меня страдать!»

Их любовь оказалась недолгой, вскоре началась война. Но как же была счастлива Анжелика в те недолгие месяцы! Влюбленные почти не расставались, всюду появляясь вместе. В свете шушукались, но ослепленные счастьем, они не обращали внимания на ерничанья светских шаркунов. Как это прекрасно было – скакать верхом рядом, взявшись за руки, под кронами Булонского леса, где пробившиеся сквозь густую листву солнечные лучи зажигали огнем золотые эполеты на плечах генерала и играли золотом вьющиеся по ветру кудри Анжелики!

Как ждала она каждое его письмо с войны! Перечитывала десяток раз и покрывала тысячью поцелуями! От писем веяло порохом сражений, и Анжелика боялась за генерала. Как ей хотелось быть рядом с ним, разделить все тяготы похода. Ведь она хорошо умела ездить верхом, стрелять и фехтовать. Отец и старший брат всему ее научили. Почему же необходимо целыми днями сидеть здесь, среди надоевших придворных дам, когда там, на поле Аустерлица, кипит настоящая жизнь? Там решается судьба Европы! Но увы, она должна была соблюдать приличия, разорвать путы условностей ей пока не доставало решимости и душевных сил.

Она завидовала балетной примадонне Биготтини, которая не принадлежала к высшему свету, а потому могла вести себя, как того сама желала. Биготтини отправилась в поход вместе со своим возлюбленным маршалом Дюроком, и говорили, во время привалов она крутила фуэте прямо на лафете гвардейской пушки! Вот это жизнь! Там, где парят золотые орлы Бонапарта!

Встреча с возлюбленным после заключения Тильзитского мира также оказалась короткой. Арман отпралялся послом в Санкт-Петербург. Далекая заснеженная Россия очень пугала Анжелику. Но та все равно была готова ехать за любимым хоть на край света. Только… он не звал ее с собой, а на все «почему?» отвечал уклончиво что-то о морозах и о диких нравах скифов… Анжелика и впрямь почувствовала холодок – только не от русских морозов. Холодок появился в ее отношениях с Арманом. Увы, то было первое предвестие грядущего разрыва.

Жизнь без любимого вскоре превратилась для Анжелики в пытку. Она заочно ревновала, воображая его встречи на балах с петербургскими красавицами – просто писаными. Взять хотя бы фаворитку императора Александра, княгиню Тавриды Елизавету Потемкину. Она явилась с императором в Тильзит, и сам Наполеон отметил не только изумительную роскошь ее нарядов, когда алмазы сыпались с нее, будто мишура, но и ум, и красоту некоронованной русской императрицы. Весь Париж по возвращении Наполеона только и говорил, что о ней… А княгиня Орлова, владеющая половиной той огромной страны, куда уехал Арман? Анна Алексеевна, дочь екатерининского фаворита, тоже весьма недурна собой и молода. Ну и что, если за ней увивается русский генерал Милорадович? Надо полагать, не он один. Но сегодня Милорадович, завтра – Коленкур. С таким состоянием Анна легко может купить вообще всю Францию…

Было от чего затрепетать чувствительному сердцу юной маркизы. И на свой страх и риск, почти через год после отъезда Коленкура, она решилась отправиться в Санкт-Петербург. Пусть недолго, но побыть рядом с ним, увидеть собственными глазами, что там происходит, и успокоить свое сердце или окончательно разбить его.

Увлеченная надеждами, Анжелика летела в Петербург как на крыльях. Но, только въехав в окутанную сумраком тумана столицу Российской империи, она поняла, что совершила глупость. Никто ее здесь не ждал.

Нет-нет, при русском дворе ее принимали превосходно, наперебой приглашая в дома. Поэты, которых оказалось не счесть в России, слагали хвалебные гимны ее красоте. Балы, маскарады, концерты, обеды сменяли друг друга, как в калейдоскопе.

Поначалу Анжелика растерялась. Она не знала, как обращаться к даме, которая не является формально императрицей России, но везде ее успешно заменяет, тогда как императрицы давно никто не видит. Горделивое величие единственной дочери царицы Екатерины сначала подавило гостью, но Елизавета Григорьевна, вечно окруженная сонмом гусар и кавалергардов, которые, по слухам, некогда взяли русский трон на шпагу и усадили на него ее мать, отнеслась к французской маркизе весьма приветливо. Как только княгиня Лиз, как ее здесь называли, выразила свое поощрение и не одобрила намерение Анжелики отказываться от приглашений, все стали восхищаться француженкой. Император Александр танцевал с ней вальс в Ораниенбауме.

Только граф де Коленкур остался недоволен ее приездом. Он все время оказывался занят, уделял Анжелике мало внимания, и она подолгу пребывала одна. Так что княгиня Потемкина как-то напрямую спросила Армана:

– И чем это вы всегда так заняты, граф? Неужели мы доставляем вам столько хлопот?..

По отношению к русским Арман держал себя напыщенно, что весьма удивило Анжелику, так как сама она быстро освоилась в Петербурге и, благодаря дружбе императорской фаворитки, чувствовала себя даже лучше, чем в Париже.

Теперь Анжелика, наоборот, стремилась воспользоваться многочисленными приглашениями, чтобы сгладить надменность посла и казаться любезной, дружелюбной, приветливой. Елизавета Потемкина заметила ее намерения, а император Александр осыпал француженку милостями и подарками, не отпуская от себя ни на шаг. В честь нее устроили катание на санях в Царском Селе, завершившееся грандиозным фейерверком.

Анжелика присутствовала повсюду с неизменной улыбкой на устах, в действительности же не замечая уже ни красоты петербургских набережных, ни великолепия столичных салонов – сердце ее разрывалось от боли. Она чувствовала, что любовь ее погибает, и не находила причины тому. Арман все более становился непостижим – он отдалялся, не желая объясниться с ней, избегая, как всегда, прямых ответов. Напрасно она умоляла объяснить, в чем провинилась перед ним. Анжелика понимала – дело идет к разрыву, и потому, не прожив в Петербурге и трех месяцев, распрощалась с гостеприимной столицей российской империи и вернулась в Париж.

В начале 1811 года Арман де Коленкур был отозван императором из России. Его место занял граф де Лористон. Приехав в Париж, граф даже не пожелал увидеться со своей бывшей возлюбленной. Его галантность, его ухаживания теперь сделались достоянием графини де Канизи – та торжествовала свой Аустерлиц, сполна отомстив сопернице. Накануне похода в Россию граф де Коленкур официально предложил Адриене руку и сердце. Венчание назначили после победы над Россией.

Скрывая свое горе, Анжелика покинула столицу еще до объявления помолвки. Она поселилась в своем замке Ли де Траиль и никуда не выезжала оттуда. Время остановилось для нее, потопив в горечи разочарования разрушенные надежды. Она не знала, почему де Коленкур оставил ее, да и никто толком не знал, но от своего незнания маркиза мучилась еще больше. Разве не была она верна и преданна? Разве подлая, завистливая клевета, о которой она смутно догадывалась, способна убить истинную любовь? «Он никогда и не любил меня!» – эта мысль настойчиво одолевала маркизу, становилась огромной и тяжкой. В сердце маркизы бушевало чувство негодующего протеста, гнева, а из самых глубин ее существа всплывало воспоминание: Арман говорил с ней все теми же обжигающими, несмотря на промчавшийся год, словами: «Моя драгоценная, моя единственная…» Так легко он лгал? Как могла она верить? Но как же было и не поверить?!

Вновь набежавшая туча закрыла собой солнце – только несколько лучей его пробились к земле. Испещренный круглыми пятнами света правый берег Роны казался шкурой леопарда, раскинутой вдоль реки. Черные тени скользили по долине с мягкостью, слегка нагоняя друг друга. Одна из них, огромная, плывшая с величавостью морского судна, надвинулась на башню, где стояла Анжелика.

Маркиза почувствовала себя неуютно. Плотнее запахнув накидку, она двинулась в замок. Порывом ветра капюшон сорвало с головы, гребень, держащий прическу, выскочил – длинные золотые волосы маркизы заструились по плечам. Ветром их швырнуло вперед. Убрав волосы с лица и снова закрепив их на затылке, Анжелика вошла в покои.

В ее спальне, обитой алым бархатом с широкими золотыми полосами, блеклое солнце, пробиваясь сквозь цветные витражи в высоких готических окнах, рисовало причудливые узоры на широком бархатном покрывале, отороченном мехом черной лисицы. Увенчанное овальным балдахином ложе, покоящееся на четырех рогах изобилия, в изголовье которого возвышались два лебедя из позолоченного дерева, столько раз было свидетелем их любви с Арманом, что, казалось, еще хранило аромат настоя ночных фиалок, который денщик графа всегда добавлял в воду для умывания. Напротив ложа поблескивало зеркало в витиеватой золотой раме, напоминающее по форме распустившийся цветок, – перед ним на мраморном столике в золотом канделябре горели три свечи. Здесь ожидал госпожу завтрак, заботливо приготовленный Биариц: холодная ветчина, салат и вино из черного винограда.

Вода в широком деревянном чане, приготовленная для купания, уже остыла. Однако пар от нее затуманил зеркало. Взглянув в него, маркиза обнаружила, что отражение ее сильно замутнено. Вдруг что-то треснуло, зеркало пошатнулось, и если бы Анжелика не успела поддержать его, оно упало бы на пол и разбилось.

Увидев в том дурной знак, Анжелика в сердцах сорвала с себя горностаевую накидку и бросилась на кровать, уткнувшись лицом в одеяло. Более всего ей хотелось сейчас заснуть – глубоко, без снов. Чтобы не думать и не помнить ни о чем… Теперь Арман де Коленкур, словно двуликий Янус, повернувшийся своим неизвестным, уродливым лицом, представлялся ей лишь грубым существом, отравлявшим сердце горечью. Он дохнул на нее огненными словами, принес то смятение, которое впервые нарушило счастливое равновесие ее жизни. Мгновениями Анжелика просто ненавидела его.

* * *

Покинув в конце мая Дрезден, Наполеон Бонапарт отправился трактом через Позен и Торн к Кенигсбергу, где вот уже несколько месяцев подряд на берегах пограничной с Россией реки Неман сосредоточивалась перед броском его армия.

Император ехал в дорожной карете, запряженной шестеркой лошадей, окруженный пажами, адъютантами и многочисленным конвоем. По всему пути в городах и селениях местные жители выходили к тракту, цветами и криками приветствуя императора Франции. Однако Бонапарт был мрачен. В начале июня, почти догнав армию, он остановился в Вильковисском лесу, где для него квартирмейстеры приготовили апартаменты в имении бежавшего от французов польского графа. На другой день императору предстояло достичь Немана и обратиться с воззванием к армии.

Едва верный мамлюк[7 - Мамлюки (мамелюки) – военная каста в средневековом Египте, рекрутировавшаяся из юношей-рабов тюркского (кыпчаки) и кавказского (грузины и черкесы) происхождения, грузинские мамлюки назывались гурджи. Юноши обращались в ислам, обучались арабскому языку и тренировались в закрытых лагерях-интернатах для несения военной службы.] Рустан передал императору почту, Наполеон принялся разбирать ее сам, усевшись по-солдатски на деревянную лавку в коридоре и не дожидаясь, пока замешкавшиеся секретари организуют ему кабинет. Первое же письмо оказалось от экс-императрицы Жозефины. Быстро пробежав его глазами, император призвал к себе Коленкура.

– Вы знаете, Арман, – произнес Бонапарт, бросив на графа быстрый взгляд, – все, что касается Жозефины, довольно деликатно, а вокруг много ушей и злых языков, которым невтерпеж донести новости до молодой императрицы. Я доверяю вам, хотя при Жозефине оставил верного человека, который вскоре станет вашим родственником. Напишите от меня моей женушке, что меня огорчают ее неумеренные траты, хотя я и не удивлен. – По лицу императора скользнула улыбка, в которой Коленкур без труда прочел затаенную нежность. – И уговорите ее в конце концов не обращать внимания на все это… – Наполеон запнулся на мгновение, но тут же решительно продолжил: – …на все, что связано с Марией-Луизой. Я женился на брюхе, и ничего не изменилось… Вы поняли, Арман? – уточнил он нетерпеливо.

– Вполне, сир. – Коленкур склонил голову. – Я напишу все, как вы сказали, и принесу на подпись. Позвольте идти, Ваше Величество?

– Нет, постойте! – Император встал со скамьи и, заложив руки за спину, прошелся по коридору.

Несколько солдат под командованием Рустана втащили в императорский кабинет его походный раскладной стол, кресла и походную кровать. Наполеон посторонился, пропуская их, потом снова приблизился к Коленкуру и спросил:

– Вы по-прежнему считаете этот поход ошибкой, Арман?

Граф де Коленкур промолчал, он много раз высказывал императору свое мнение. И теперь Наполеон без слов понял его.

– Тот, кто освободил бы меня от этой войны, – неожиданно признался император, – оказал бы мне большую услугу. Конечно, драка на Немане выгоднее всего австриякам – только Меттерних[8 - Князь Клеменс Венцель Лотар фон Меттерних-Виннебург-Бейльштейн (1773–1859) – австрийский дипломат из рода Меттернихов, министр иностранных дел в 1809–1848 годах, главный организатор Венского конгресса 1815 года. Руководил политическим переустройством Европы после Наполеоновских войн.] получит с нее выигрыш, не затратив ничего. А еще – англичанам! Но мы в ловушке, Коленкур! – Император снова заходил по коридору, не замечая, как Рустан придерживает на входе солдат с ящиками документов, чтобы они не прервали императора. – Скажите, зачем я сделал Бернадота королем Швеции? Для того чтобы он поддержал меня с севера, вернув себе Финляндию. А он? Вместо того чтобы союзничать со мной, он теперь – лучший друг императора Александра. Бернадот! Которого я из солдат произвел в генералы!.. А турки? Кутузов заключил с ними мир в Бухаресте. Это вы, Арман, проспали в Петербурге! – Он резко повернулся на каблуках. – Пока таскались там за юбками, вместо того чтобы сорвать этот мир. Теперь у Александра свободны и правая, и левая рука. Нам очень повезет, Арман, если мы вытащим русских за Неман и вынудим их напасть на нас первыми. Тогда русская война превратится для нас во вторую польскую кампанию и окажется кратковременной. В крайнем случае, даже если русские не поддадутся, мы дойдем до Минска – не дальше! – заставив их принять сражение, а потом вернемся к Вильно… – Император замолчал и продолжил ходить взад-вперед, меряя шагами узкий коридор на первом этаже захолустной польской усадьбы.

– Ваше Величество, – позволил себе заметить Коленкур, – насколько я знаю русских генералов, они не остановятся на Немане. Силы Багратиона и Барклая де Толли разобщены. Я уверен, они отступят, чтобы соединиться.

Наполеон, казалось, не слышал его.

– Сколько раз, – проговорил он задумчиво, – я долгими зимними ночами размышлял об этой кампании. Ни я, ни Александр не хотим этой войны, но обстоятельства сильнее нас. В борьбе с англичанами мы никогда не добьемся успеха, пока силой оружия не излечим Александра от его хитрой политики: кивать с согласием на континентальную блокаду Англии и тут же тайком пропускать для них грузы. Мы должны закрыть Балтику, эту последнюю щель, через которую английские товары просачиваются в Европу. Англичане же – главные враги Франции. Вы и с этим не согласны, Коленкур?

– Согласен, Ваше Величество…

– Тогда ступайте, – кивнул Наполеон устало и тут же заметил притихшего Рустана, бережно прижимающего к груди императорский портфель красного бархата, украшенный серебряным шитьем, изображавшим лавровый венок со звездами и пчелами. – Что вы стоите там? – прикрикнул Бонапарт на камердинера. – Несите, несите все это добро. И побыстрее!

Утром следующего дня император, надев мундир польского офицера, подъехал в коляске к Неману. Его сопровождали только Дюрок и Коленкур, также переодетые поляками. Император сразу приказал подвести коня и верхом направился вдоль берега, выбирая места для переправы.

По противоположному, русскому берегу проскакал казачий дозор – промелькнули красные флажки на пиках, донесся лихой посвист. Внимательно осмотрев местность, император в тот же день продиктовал начальнику штаба маршалу Бертье свое обращение к армии. «Солдаты! – говорилось в нем, – война начинается. Россия увлекаема роком. Судьбы ее должны совершиться. Так перейдем же Неман!»

Наступил двенадцатый день июня, заря едва забрезжила над Неманом. Выйдя из палатки, Наполеон Бонапарт, окруженный свитой, смотрел в подзорную трубу на выплывающие из Вильковисского леса многоцветные потоки войск, разливающиеся по трем мостам, наведенным на Немане. Заметив знакомую фигуру императора в походном, сером сюртуке и черной треуголке без плюмажа, солдаты приветствовали его криками «Да здравствует император!», колонны их неиссякаемым потоком, одна за другой все текли и текли к мостам и переходили на русскую сторону…

* * *

Известие о вторжении армии Наполеона застало русский двор в Вильно. Вот уже более месяца император Александр Павлович находился вблизи границы, лично наблюдая за приготовлениями к войне, которую давно ждали. Регулярно получая письма от французского императора с уверениями в вечной дружбе и верности прежним союзническим договоренностям, Александр все же не доверял Наполеону. Через своих лазутчиков на территории Польши он был осведомлен о передвижениях французских войск и потому, вопреки мнению многих своих военачальников, еще в январе отдал приказ – подтянуть на Неман все имеющиеся в наличии войска, оставив лишь несколько корпусов для прикрытия Петербурга.

Прекрасно зная о шпионах, которыми кишела его ставка, русский император старался действовать тайно. Три армии, сосредоточенные на границе, были надежно прикрыты, связь с ними поддерживалась секретно. Непосредственно у Немана на глазах французской армии оставались лишь пограничные казаки атамана Платова. Их спокойствие и даже безмятежность должны были убедить Бонапарта, что русские не догадываются о скорой войне.

Военные заботы тяжелым грузом лежали на плечах Александра. Его штаб до сих пор не выработал общий план ведения кампании, и споры в нем не утихали. Командующие двумя главными армиями, которым предстояло принять основной удар французов, князь Багратион и военный министр Барклай де Толли не ладили между собой и никак не могли договориться о совместных действиях. Принять же на себя общее командование молодой русский император не решался: поражение под Аустерлицом многому научило его и в первую очередь, что не ему тягаться с Бонапартом в полководческих талантах.

Чтобы надежнее сокрыть от ушей и глаз французских лазутчиков свою озабоченность и подготовку к войне, Александр приказал устраивать в Вильно балы. К тому же это помогало снять напряжение и усталость от постоянного ожидания вторжения.

Вечером одиннадцатого июня в Вильно давали обед и бал государю от корпуса польских генерал-адъютантов. Для праздника выбрали загородный дом графа Беннигсена, расположенный в Виленской губернии, а в хозяйки бала пригласили княгиню Елизавету Потемкину, зная, сколь приятно государю посетить праздник, верховодить на котором станет княгиня Лиз. После обеда и бала предполагали катание на лодках и фейерверк.

К полуночи бал в загородном имении графа Беннигсена был в самом разгаре. Государь шел в мазурке с княгиней Потемкиной. Дивные изумруды, украшавшие изящную шею княгини, мерцали в свете многочисленных свечей и перекликались с блеском золотой вышивки на ее темно-зеленом газовом платье. Праздник получился блестящий – на некоторое время все забыли о Наполеоне и его армии.

Генерал Балашев, один из генерал-адъютантов императора, внезапно прервав танец, покинул зал, а вскоре явился и вопреки придворному этикету остановился рядом с танцующим государем. Лицо генерала выражало тревогу.