Досье генерала Готтберга

– Лизавета Григорьевна, заснула, что ли? – по насмешливому голосу она сразу узнала Лешку Орлова. Вообще, Лиза даже немного побаивалась его, потому и вздрогнула. Про парня говорили, что он пьяница, буян. В сорок первом войну начал в офицерском звании. Но попал в плен, бежал, был разжалован. Под Москвой кровью вернул лейтенантские погоны. Но из-за любовной истории с девушкой-санинструктором, служившей у него во взводе, сцепился со штабистом, которому та приглянулась. Затеял драку, скандал замяли, но Орлов снова угодил в рядовые.

Лиза сторонилась его даже не из-за подобных пикантных приключений, хотя считала, что вести себя подобным образом, когда война и враг наступает – само по себе аморально. Ей не нравился его характер – вспыльчивый, несдержанный. Матерщинник, он разносил всех, правых и неправых, подчиненных и начальников. Мало того, Орлов казался Лизе злым по натуре. И хотя офицеры при Родимцеве с большим уважением рассказывали, как он бесстрашно поднимает в атаку залегших под огнем бойцов, и поощрялся за то неоднократно, но затем умудрялся «прогулять» свои подвиги и снова схватить выговор. Орлов привлекателен, Лиза знала, что он нравится всем девчонкам на батарее. Высокий, темноволосый, светлоглазый, загорелый до черноты, будь он потише, она, возможно, и разделила общее мнение. Но громогласность Орлова просто подавляла. Она старалась держаться от него подальше. Жизнелюбие, хлещущее через край, не находило отклика в ее душе. К тому же Лиза отчетливо понимала, что Орлов тоже недолюбливает ее. Он считал ее не к месту вежливой и излишне воспитанной. Его раздражали ее вечные «спасибо», «извините», «не могли бы вы». На «вы» Лиза обращалась даже к писарям и ординарцам Родимцева. А Орлову нравились разбитные бабенки, попроще, вроде его прежней зазнобы – санинструкторши, которую, как он уверял, не забудет никогда в жизни. Когда же Орлов случайно узнал, что Лиза к тому же – генеральская дочка, и вообще из «бывших», он окончательно потерял к ней интерес. «Сидела бы лучше дома, – с презрением комментировал он, наблюдая, как светловолосая переводчица, не реагируя на его задиристые высказывания, выполняет свою работу. – Куда лезет! Ее же ветром сдует. А если немец в наступление попрет, она же того…» – и переходя на шепот, хихикал, прикрывая рот ладонью. Лиза молча терпела его выходки. Вступать в перебранку ей не позволяло воспитание. Орлов, скорее всего, и понятия не имел, что пришлось пережить им с сестрой в день ареста отца-генерала, который не давал Орлову покоя, и что вообще с этим генералом стало…

– Письма привезли, Лизавета, – повторил Орлов. – Письма чего не получаете?

– Мне никто не пишет, – Лиза подняла голову. Слезы, так и не пролившиеся, покалывали глаза.

– Почему? – Орлов явно удивился. – Ваша семья вам не пишет? А генерал-то, отец ваш, где командует? Вы почему не при нем?

– Мой отец нигде не командует, – Лиза с трудом сдержала раздражение. – Мой отец умер еще до войны, – продолжила она сухо. Ей не хотелось вдаваться в подробности. Человек, стоявший перед ней, мог оказаться стукачом, среди них часто встречались такие вот «рубахи-парни», за пазухой у которых полеживал камушек, и немалый.

– Мать умерла, когда я была маленькой. Так что семьи у меня нет, – она говорила, не глядя на него, смотрела в степь, простирающуюся до самого горизонта. – Была сестра. Но она скорее всего погибла в сорок первом. Во всяком случае, я о ней ничего не знаю.

– А родом откуда? – спросил Орлов неожиданно тихо. – Из Москвы?

– Нет, из Ленинграда, – ответила она грустно.

– Ну, ничего, прогоним фашистов, сестричку найдете, – из потеплевших глаз Орлова проглянуло нечто похожее на заботу. И необычное это выражение огрубевшего в вечной окопной грязи солдата, бывшего офицера, чрезвычайно удивило Лизу.

– Если она жива, – Лиза слабо улыбнулась. Он взял ее за руку, пообещал:

– Все будет хорошо. Вот увидите. Покатятся фрицы как миленькие..

Всего час назад она видела Орлова, когда он кричал на кого-то из пехотинцев, сумрачного, с худым серым лицом. Сейчас его словно подменили, в его красноватых от бессонницы глазах с лукавым прищуром искрились радость, забота и нежность. Стена, стоявшая между ними, рухнула. С тех пор Орлов стал заботиться о девушке, опекать и защищать ее от навязчивых посягательств разного ранга командиров, особенно штабных, которые не отказались бы сделать ее своей любовницей. В этом ему, правда, открыто помогал сам комдив – Родимцев, сразу дав понять окружающим, что Лиза – не чета остальным и находится под его личной опекой. Родимцева подкупала ее беззащитность и уязвимость и необъяснимая своей обреченностью тихая покорность, готовность умереть, не проронив ни звука, не попросив о помощи.

Сталинград… Под напором немецких войск части Красной армии, неся чудовищные потери, неуклонно откатывались к Волге. Смерть, которая стала обыденностью, кровь, рукопашные схватки, беспрерывные атаки с воздуха – все это заставило Лизу забыть прежние обиды. В зареве пожаров, за черной стеной дыма день уже ничем не отличался от ночи. Бывали минуты, когда Лиза уже не чаяла остаться в живых. Дивизия генерала Родимцева находилась на самом напряженном участке фронта. Лизе снова пришлось вспомнить все свои партизанские профессии – она была и телефонисткой, и санитаркой, и вестовым, не говоря уже о непосредственных обязанностях переводчицы. Она и не подозревала, что может столько вынести. Лиза увидела множество простых русских людей, которые ежеминутно жертвовали собой, без бравурных речей и маршей, в шинелях, бушлатах, плащ-палатках поднимались навстречу смерти, словно это было самое обыкновенное, будничное дело. Из морячков, прибывших утром, к вечеру не осталось в живых никого. Прислали бригаду на подмогу – от нее уцелело с десяток бойцов, да и те все раненые.

В ноябре пришлось особенно туго. Немцы вошли в город. Бои шли за каждый дом. Пропахшая гарью, измазанная кровью, в одной гимнастерке, – куда-то делся ее полушубок, – Лиза лежала на покрытом пороховой копотью снегу рядом с трупами русских и немцев. Пулеметный огонь не давал даже поднять головы. Земля сотрясалась от гула танков и артиллерийской канонады. Сверху лился непрекращающийся свинцовый дождь. Казалось, города уже нет, а в нем нет живых – только руины. Но едва немцы поднимались на штурм, каждый подвал, каждый закоулок города огрызался огнем.

Прижимаясь к земле, Лиза чувствовала, как отчаянно колотится сердце. Вдруг треск пулеметов стих. Приподняв голову, она увидела, что прямо на нее движется цепь вражеских автоматчиков. Ветер с привкусом пороховой гари ударил ей в лицо. Понимая, что помощи ждать неоткуда, Лиза сдернула с погибшего рядом бойца автомат и начала стрелять.

– А ну, стой, стой! С ума спятила, что ли?! – бросившись на нее, Орлов прижал девушку к земле, – и ответный огненный шквал пронесся над их головами.

– Алексей, откуда вы? – только и смогла вымолвить Лиза, и… громко чихнула, снег набился в ноздри.

– Прямо из-под земли вылез, – не удержался, чтобы не сострить Орлов. – Вон из-под того сугроба. Девица, ты в своем уме? В голом поле, в полный рост, хоть бы пригнулась, кто ж так воюет! Так прямиком на тот свет транспорт можно заказывать.

– А где наши? – спросила она, едва шевеля губами.

– Наши – там, – он махнул рукой в сторону ближайших развалин.

– А здесь?

– Здесь, милочка, немцы. Вот схватят, узнаешь тогда. Пошли, быстро! – И Орлов, схватив ее за руку, ползком потащил за собой. – Не отставай.

Под перекрестным огнем чудом добрались до подвала. Потом нырнули в люк, через большую, пробитую снарядами трубу – в соседний дом. Силы оставляли Лизу, она бежала все медленнее, фактически Орлов уже волочил ее на себе. Вдруг – чу! Впереди послышались шаги и громкая гортанная речь, смех: немцы.

Орлов отпрянул назад и прижался к стене за выступом, закрывая Лизу собой.

– Кругом темно, авось не заметят, – шепнул он Лизе. – Ну, а если заметят, тогда, мадам, значит, не судьба.

– А сколько их? – спросила она.

Он только неопределенно пожал плечами.

Они оба напряженно вглядывались в темноту. Немцы приблизились. Впереди шел офицер, рядом с ним какой-то щуплый ефрейтор светил фонарем. За ними – унтер и солдаты, человек десять. Офицер что-то громко обсуждал с унтером, солдаты смеялись. Чувствовали они себя вполне спокойно, уверенные, что русских поблизости нет.

Орлов не понимал чужой речи. Он думал лишь об одном – прошли бы, не заметили бы! Сам он не боялся, ему и черт не страшен, а вот Лиза, она совсем измоталась, силенок нет, не убежит. Лиза, хотя и знала немецкий, сперва не прислушивалась к разговору. Приникнув к плечу Орлова, она дрожала от нервного озноба, ей было стыдно за свою слабость, но она ничего не могла с собой поделать. Вдруг она выпрямилась. То ли ей почудилось, то ли на самом деле она узнала голос. Кто это говорит? Офицер? Нет, этого не может быть!

Немцы подошли совсем близко. Лица офицера не было видно, беседуя с унтером, он отвернулся. О чем они говорят? Лиза напрягла слух: кажется, вспоминают о Франции. Она подалась вперед, и камень, кувыркнувшись, скрипнул у нее под ногой и упал на каменный пол. Орлов поднял автомат, с досадой дернув ее за руку. Лиза замерла. Слышали или нет? Конечно, слышали. Остановились. Лучик фонарика заскользил по стенам. Офицер сам взял фонарь, посветил по всем углам. Солдаты взвели автоматы и подняли их, приставив к животу.

Луч фонаря неуклонно приближался. Потом скользнул в сторону и осветил лицо офицера. Лиза чуть не вскрикнула: Руди! Она узнала его. В шинели, в офицерской фуражке. Конечно, это он. Он смотрел прямо на нее усталыми светлыми глазами. Она не сомневалась, что он видел ее и Орлова тоже. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга. Вдруг на его лице мелькнуло что-то вроде насмешки, он отвернулся и приказал солдатам идти дальше: «А помнишь, Ганс, последнюю ночь под Амьеном? – снова беззаботно заговорил он с унтером, – Мы хорошо там повеселились. Ты прав, здесь совсем не то…». Они ушли. Голоса и шаги их стихли. Сердце Лизы радостно забилось: он увел их, увел.

– Слышишь, Лиза, – тихо сказал Орлов, – а ты понравилась офицеру. Он ведь видел нас, стервец, да, похоже, пожалел тебя. И у них есть люди.

Лиза не могла вымолвить ни слова. Понравилась! Знал бы Орлов, где она прежде встречалась с Крестеном! И если сказать честно, она никогда не задумывалась над тем, какое впечатление произвела на немецкого лейтенанта в Таллинне. Нет, просто он пожалел ее, так же, как и тогда, в конце сорок первого, когда не донес в гестапо. Но странным, необъяснимо странным казалось то, что, увидев ее, сразу узнал – значит, не забыл. От этой мысли Лизе почему-то стало вдруг радостно и тепло на душе.

До своих они добрались. Прижав Лизу к груди, Орлов сказал с нежностью:

– А ты счастливая, Лизка. Из такой катавасии выпутались, а я уж думал – все, кранты, – и попросил смущенно: Ты уж не серчай, если я там чего прежде. – И, приподняв лицо, заглянул ей в глаза.

Она улыбнулась:

– Да что там, вам спасибо, Алексей Васильевич, – а сама все возвращалась в памяти к недавно пережитому, словно заново чувствуя на себе взгляд усталых светлых глаз обер-лейтенанта. Окажись кто другой на месте Крестена – не остаться бы им в живых.

Штурм Сталинградского вокзала шел уже пятые сутки. На каменное четырехэтажное здание, в котором оборонялись остатки русского батальона, обрушилось столько мин и снарядов, что казалось – его сотрут в пыль. Уже не должно было остаться ни единой живой души, но как только немецкая пехота поднималась в атаку, здание вновь оживало. Немцы откатывались. Вдруг у разбитых белых фигур, украшающих фонтан на привокзальной площади, поднялся офицер и, подав знак солдатам, не пригибаясь, в полный рост, повел их на новый штурм. Пули веером пронеслись над ним. Он вздрогнул, согнулся. Но выпрямился и сделал шаг вперед. Еще выстрел – упал на колено, но упрямо встал…

– Герр обер-лейтенант, – молоденький солдат подскочил к нему, отчаянно схватил за плечи, – вы ранены, герр обер-лейтенант…

– Вперед, веди их, Фриц! – в уголках губ офицера появилась кровь, лицо передергивало, он облизывал кровь с губ и, задыхаясь, повторил:

– Вперед! Веди их, мой мальчик.

– Нет, я не оставлю вас, герр обер-лейтенант!

– Фриц… – извивающиеся струйки крови поползли по подбородку офицера. Упавшая фуражка открыла жесткие светлые волосы. Он устало сомкнул веки, прерывисто дышал и жадно глотал воздух. Фриц приподнял его голову и положил себе на колени. Потом, напрягая силы, потащил по снегу назад, к своим. Глаза его застилали слезы.

– Волга! Волга! А, черт! Опять связь перебило, – генерал Родимцев бросил трубку телефона, раздраженно потирая руки, прошелся по блиндажу. – Лизавета, – взгляд его тусклых от многих бессонных ночей глаз обратился к Голицыной, – давай беги к Петровскому на батарею, огонька, огонька пусть подкинут. Давит фриц, продыху не дает!

– Слушаюсь, товарищ генерал, – отдав честь, она взбежала по обитым досками земляным ступеням наверх. Вокруг дым, гарь – день, ночь – не разберешь. Снег – бурый от крови и пепла. Почерневшие остовы зданий – точно гигантские пауки на фоне затянутого серой пеленой неба. Она спрыгнула в траншею – от грохота орудий заложило уши. Пригибаясь под обстрелом, побежала к артиллеристам. Добравшись, увидела, что на батарее непривычно многолюдно. Оказалось, приехал сам командующий Донским фронтом – Константин Константинович Рокоссовский, чтобы своими глазами оценить обстановку. Полковник Петровский находился при нем, в блиндаже проходило совещание.

– Тяжелые, кровопролитные бои, – Лиза услышала, как Рокоссовский говорит по телефону, – личный состав дивизий не доходит и до половины, товарищ Сталин, потери существенные. Нет, я считаю, что позиции удержим. Но надо усилить танками…

– От кого? От Родимцева? – перед Лизой возник порученец Петровского Зеленин, – Алексей Александрович занят.

– Генерал просит поддержать огнем, – быстро доложила Лиза, задыхаясь. – У него на командном пункте все штабисты, и те в бою, вот я одна осталась. Генерал так и сказал, очень нужно, чтобы бог войны подсобил.

– Сейчас доложу, – сообразив, кивнул Зеленин и нырнул за плащ-палатку, разделявшую блиндаж на две половины. – Сядь, сядь, девица, совсем запыхалась, – пожилой солдат в выцветшем ватнике, перетянутом ремнем, легонько тронул ее за плечо. – Вота чайку хлебни, – подставил он кружку.