Досье генерала Готтберга

– От Родимцева? – спросил Рокоссовский. – Мы сейчас едем к нему. Алексей Александрович, – обратился он к главному артиллеристу, – есть еще резервы?

– Найдем, Константин Константинович, – ответил тот.

Лиза не знала, что делать дальше: уйти, а вдруг у командующего фронтом найдутся к Родимцеву приказания? Сидела на перевернутом ящике из-под снарядов, мимо нее то и дело пробегали ординарцы, адъютанты командующего. Измученная бессонными ночами, она и сама не заметила, как задремала, прислонившись головой к стене. Вдруг прямо над собой она услышала женский голос:

– Зеленин, полковник еще не освободился?

Лиза вздрогнула и открыла глаза – голос показался ей знакомым, но она никак не могла сообразить, кому он принадлежит. Словно слышала его когда-то очень давно, и в памяти мгновенно возникли милые сердцу картины детства, дача под Ленинградом, походы гурьбой за грибами, качание на качелях над заросшим белыми лилиями прудом. Почему? Почему так? Она повернулась. В блиндаж спустилась высокая женщина в белом полушубке и форменной шапке с красной звездочкой. Адъютант Петровского Зеленин, который уже вышел от командующего, вскочил с самодельного стула и вытянулся.

– Никак нет, Алексей Александрович на совещании, – доложил он.

– Я тебе скажу, Катерина Алексеевна, что все твои затеи в сложившейся обстановке, это просто смешно, – вслед за женщиной в блиндаж спустился начальник политотдела фронта Хрущев. Он был явно раздражен и все время тыкал пальцем в какую-то бумагу, которую держал в руках. – Такое можно придумать, только если совершенно не разбираться во всем происходящем, – выговаривал он.

– А что тебе не нравится, Никита Сергеевич? – женщина довольно резко обернулась к нему. – Ты считаешь, что солдату нужно только про танки, про пулеметы, про партию рассказывать? Я не спорю, – надо, но и человеческим чувствам необходимо найти место. Ведь у каждого остались дома родные, любимые, ждут их. Ведь о них вспомнить – не то что у здорового, у искалеченного бойца силы найдутся, чтобы бить фашиста. Вот Костя Симонов написал стихотворение «Жди меня», в скольких сердцах оно нашло отзвук! Так побольше, побольше нам надо и песен таких, и стихов, я ж все тебе присылаю. Не только листовки, чтоб фрица пропагандировать, нашим тоже не грех переписать душевное стихотвореньице да распространить по окопам. Пусть вспомнит о доме солдат, пусть сердцем оттает.

– Лирика, значит, требуется! Так у нас главное политуправление считает, – Хрущев даже закашлялся от возмущения, – а ты погляди, Катерина Алексеевна, что вокруг творится. Какая лирика? Бой ни на минуту не стихает.

– А ты собрания не собирай, это уж точно не к месту, я тебе говорю, перепиши стихотвореньице да пусти по окопам, патефон заведи, как стихнет все, что трудно тебе? Человеку же моральную силу так же восстанавливать требуется, как и физическую. Для физической кормим мы его кашей с тушенкой, а для души что? Беседа об общем положении на фронтах не поможет. Мало этого.

– Ты, Катерина Алексеевна, все хорошо говоришь, теоретически, – возразил Хрущев. – Только я считаю все это ненужным совершенно расслаблением. Если бы ты побыла тут у нас подольше…

– А я и побуду, Никита, ты даже не сомневайся, я надолго приехала, и всем займусь лично. Чайком балуешься, Зеленин? – спросила она адъютанта и сдернула шапку. – Может, и меня угостишь?

– Обязательно, Катерина Алексеевна, – Зеленин пододвинул ей стул и, сняв с огня чайник, сунул его пожилому солдату:

– Макарыч, принеси воды. Скоренько, скоренько, давай.

– Садись, Никита, – Катерина Алексеевна придвинула Хрущеву толстый деревянный чурбак. – Сын-то твой здесь, в Сталинграде? – спросила она с участием.

– Да, у вокзала, – вздохнул тот, усаживаясь, – пятый день штурмуют.

Катерина Алексеевна качнула головой, наклонилась к огню. Лицо у нее было довольно молодое, с тонкими, словно выточенными чертами, но осунувшееся и серое от усталости. Светлые волосы заплетены в косу и собраны на затылке.

Забыв, что скорее всего эта незнакомая женщина из главного политуправления выше ее по званию, Лиза смотрела на нее во все глаза. Она даже упустила из виду, что рассматривать незнакомого человека столь пристально – просто неприлично. Но Лиза была уверена, что встречалась с ней прежде, однако где, при каких обстоятельствах – не могла вспомнить.

Зеленин прибежал с чайником, ополоснул кружки, плеснул в них кипятку, бросил заварку. Разложил на обрывке газеты несколько сухариков.

– Вот прошу, угощайтесь, Катерина Алексеевна, – предложил он. Вдруг, взглянув на Лизу, вспомнил о ней: – Это, у меня из головы вылетело, – проговорил он слегка виновато. – Константин Константинович как узнал, что Родимцев вас прислал, ну, женщину, в смысле, сказал назад не отпускать, он сам к вашему генералу едет, с ним и отправитесь. А то еще подобьют на обратном пути. А так надежнее.

– А что у Родимцева? – не отрывая взора от огня, спросила женщина.

– Прижали к Волге, сволочи, – с досадой ответил ей Зеленин и подал кружку. – Вы угощайтесь, а то остынет.

– Да, спасибо, – она повернулась. Взгляд ее светлых глаз упал на Лизу, и… остановился. – Это вы от Родимцева? – спросила она с заметным удивлением.

– Так точно, – Лиза встала, одернув полушубок, – лейтенант Голицына.

– Голицына? – переспросила Катерина Алексеевна, и на лице ее вдруг мелькнуло выражение ласковой нежности, которое, правда, довольно быстро сменилось привычной бесстрастностью. – А зовут как?

– Елизавета Григорьевна, – ответила Лиза в замешательстве. Женщина понимающе кивнула, точно она ждала того ответа, который услышала.

– Все, едем, – плащ-палатка откинулась, Рокоссовский стремительно прошел по блиндажу, за ним торопились военачальники и ординарцы. – Катя, – чуть помедлив, обратился он к женщине, – ты со мной?

– Нет, мы с Никитой вернемся в штаб фронта. Времени мало, надо кое-что обмозговать. Мы с ним не по пушкам или танкам, мы за боевой дух ответственные. Так что сначала надо подготовить материал, а потом уж в войска его давать. Мне Твардовский и Симонов по целой поэме сочинили. Вот оформим, как полагается, и комиссарам вниз спустим. Пусть читают, как обстрел стихнет. – «Жди меня и я вернусь, только очень жди…» – Рокоссовский покачал головой. – Стихи хорошие.

– Не только, – ответила Катерина Алексеевна, – хотя это тоже. Кашу маслом не испортишь, что хорошо, не грех и повторить. Но есть у нас и новенькое оружие. Вот например, как вам, товарищ командующий, такое, дай-ка Никита, – она взяла у Хрущева лист бумаги и прочла: «Пусть то безымянное поле, где нынче пришлось нам стоять, вдруг станет той самой твердыней, которую немцам не взять. Ведь только в Можайском уезде слыхали название села, которое позже Россия Бородином назвала». Костя мне перед самым отъездом сюда принес. По-моему, неплохо.

– Даже очень хорошо, – похвалил Рокоссовский, – обязательно надо напоминать солдатам о славной истории их предков, о том, что и прежде случались в России нашествия, трудные, роковые дни, но выстояли. И теперь выстоим. Ну, ладно, сочинители, поступайте как знаете, я бы тоже послушал. – Рокоссовский слабо улыбнулся. – Но времени нет, поторопимся, товарищи, – обернулся он к свите, – а то уже темнеет.

– Езжайте, езжайте с генералом, – шепнул Лизе Зеленин, – он разрешил. Я провожу, осторожно, Лизавета Григорьевна, ступеньки тут.

– До свидания, лейтенант Голицына, – вдруг сказала ей Катерина Алексеевна, – надеюсь, увидимся еще.

– Кто она? – спросила Лиза у Зеленина, когда они поднялись наверх.

– А вы не знаете? – удивился тот. – Это же Белозерцева, зам. начальника управления по идеологии. Она комиссарами командует, и чтоб дух в войсках держался боевой – писатели там всякие, поэты, песенники, бригады концертные – все через нее проходят. Говорят, наш командующий к ней неравнодушен, – сообщил Зеленин, понизив голос. – Но это между нами, – предупредил он сразу, – я ничего не говорил.

– Я понимаю, – ободрила его Лиза.

Усевшись на заднее сидение автомобиля рядом с начальником штаба Рокоссовского, она задавала себе один и тот же вопрос. Может ли быть такое, что Катерина Алексеевна Белозерцева, зам. начальника идеологического управления Красной армии и юная Катя Белозерская, вдова князя Григория Александровича, которая появлялась у них на даче еще при жизни отца – одно лицо? Она была очень мала тогда, а сестру Наташу Фру качала в колыбели на террасе, когда Катя приезжала к ним, и Лиза впервые увидела белокурую, красивую гостью из Москвы. Да, ее голос, певучий, слегка надломленный, с благородными тонами она запомнила хорошо. И тонкий профиль лица, и горделивую осанку и хрупкое изящество фигуры. Как ни старалась Лиза, к сожалению, ее детская память не запечатлела большего. Она только вспомнила, что мать очень волновалась перед приездом Белозерской, да и потом постоянно чувствовала себя явно неловко с ней. Возможно, в том скрывалась какая-то двусмысленность их внешне дружеского расположения друг к другу, возможно, мать ревновала отца, но Лиза тогда не способна была понять эти сложности. А теперь… Что теперь? Теперь она даже не знает точно, сделала ли Катя карьеру в советских кругах, и как ей это удалось? Но совершенно неоспоримым был тот факт, что Катерина Алексеевна явно узнала ее, и загадочное сообщение майора Симакова о том, что за нее, Лизу, заступилось некое высокопоставленное лицо, обретало вполне определенный смысл. Она предполагала, кто это мог быть. Хотя и не знала наверняка, конечно.

Спустя несколько месяцев она встретилась с Белозерцевой снова. 31 января 1943 года окруженная группировка Паулюса сложила оружие. Пленные немецкие военачальники были доставлены в штаб 64-й армии генерала Шумилова. Лизу вызвали среди других переводчиков участвовать в допросах. Но перед «беседой», как выразился генерал Шумилов, он предложил пообедать. Все понимали, немцы в окружении голодали, а на голодный желудок – какой разговор. Паулюс поблагодарил генерала, но отказался, сказав, что не может есть, пока русские не пообещают накормить его солдат и оказать медицинскую помощь.

– Мы все сделаем, я уже распорядилась, – ответила за Шумилова Белозерцева по-немецки, и столь бегло и чисто, что Лиза удивилась, да и немцы тоже. Катерина Алексеевна вошла в комнату, поприветствовав генерала и его подчиненных, холодно кивнула пленным.

– Какой сегодня чудесный, прямо-таки весенний день! – произнес Шумилов без особого энтузиазма, лишь бы заполнить паузу.

– Победный день, – добавила Белозерцева по-русски. – Переведите, – обратилась она к Лизе. Ее знакомые с детства фиалковые глаза взглянули на Лизу прямо, безбоязненно, с легкой грустью. – Переведите, что сказал генерал, а что я – необязательно. Раз все условия выполнены, – она обернулась к Шумилову, – пора за стол.

– Так вы и стол накрыли? – удивился он. – Быстро.

– Конечно, – она пожала плечами, – а чего тянуть. День чудесный. Вы, Елизавета Григорьевна, садитесь к нам поближе, – пригласила она Голицыну. – Мне переводчик не нужен, а генералу ваши услуги понадобятся.

За столом Белозерцева расположилась прямо напротив Паулюса. Подозвав Лизу к себе, она тихо сказала: – Майор Симаков, вы помните его? Мы прежде были с ним связаны по службе. Он мне рассказывал о вас. Я думаю, все скоро уладится, и вы получите награду, которую заслужили…

– Но, – Лиза растерялась, не зная, что ответить. В это время генерал Шумилов встал из-за стола и предложил тост:

– За победу Красной армии!

– Но это лишнее, – тихо проговорила Белозерцева, – для чего тогда было затевать обед!

– Нет, генерал, – Паулюс тоже поднялся, – я пью за победу немецкого оружия.

Получив отпор, Шумилов покраснел и поставил бокал.

– Я предлагаю выпить за здоровье, – в напряженной тишине произнесла Белозерцева. – За здоровье, Миша, – она многозначительно посмотрела на Шумилова, – оно нам всем пригодится, – и тут же повторила то же по-немецки, разрядив ситуацию.

После обеда Катерина Алексеевна повела Лизу с собой – осмотреть пленных. Кому оказать медицинскую помощь, как накормить всех, куда поместить офицеров, где пока содержать солдат. С ней шел Хрущев, мрачный, осунувшийся – он узнал накануне, что его сын, считавшийся пропавшим без вести, погиб при обороне Сталинградского вокзала. Кроме него Катерину сопровождал довольно большой штат подчиненных.