Утренний дом

– Дядя Рома кутят закопал, а Женька их вырыла. Он ей щас всыплет.

Бросив своё занятие, Пётр, привычно ссутулившись и шаркая галошами, побежал через огород к соседскому участку.

На плач дочери выбежала из дома мама Сёмы – Тамара, маленькая сухонькая женщина с большими, когда-то яркими глазами, под которыми давно залегли тёмные круги.

– Что случилось? – обеспокоенно и в то же время раздражённо спросила она, забирая дочь у сына.

– Да дядя Рома напугал… – только и смог ответить растерянный Сёма.

– Что значит дядя Рома напугал? Ты где шлялся? – разгорелась Тамара. – Я тебя спрашиваю или кого? Почему Катька грязная? Где ты её таскал?

– Нигде, – нахмурился Сёма. – Я траву свиньями рвал.

– Траву, – передразнила сына Тамара. – А помидоры кто полоть будет? Почему воды на стирку не натаскали? Лбы здоровенные и все на моей шее! Дождёшься от вас помощи!

Что-то снова было не так… Сёма настороженно проводил мать взглядом до веранды. Когда дверь захлопнулась, он сел в подвешенный у летней кухни гамак. Но Сёма не успел обдумать свои тревожные мысли, во дворе появился отец. Он тащил по земле мешок с травой. Позади плелась бледная Женька.

– Брось поросятам, – велел Пётр сыну. – Садись, Женя, ну, – ласково обратился он к девочке, подводя её к гамаку.

– Что случилось-то? – во дворе снова показалась Тамара.

– Да, – махнул рукой муж. – У Палыча, помнишь, Найда сбежала? Нагуляла щенков. А куда их девать? Так-то Фаина их, если что… А теперь некому, вот он и недотопил, – Пётр вытер рукой пот с рябого лба.

– Он их бросил! В ведро с водой! – зло крикнула Женька, в глазах у неё блестели слёзы, но она не плакала.

– Ну, Жень, перестань, ты же взрослая уже! Айда домой, умоешься! – сипловатый голос Тамары сделался мягким.

Приобняв девочку за плечи, она повела её в дом. Сёма с мешком понуро потащился в стайку кормить поросят.

***

Слепое утро щупало бледными руками восток, и, увязая в топком тумане, не находило солнце. Под тяжестью этой серости вокруг онемели деревья, оцепенела истерзанная ночной грозой трава. На щербатых улицах неподвижно спали тихие дома. И только мычание послушно бредущих по задворкам коров и сонные голоса их хозяев иногда нарушали эту холодную тишину.

– Ну! Пошли! – сердито крикнула Женька, кутаясь в вязаную материну кофту. – Шевели копытами! – хлестнула она прутом неторопливую Малину.

Корова, нелепо переваливаясь, пробежала пару метров и, нагнав годовалую тёлку Дымку и соседскую старушку Зорьку, нетороплива зашагала рядом.

– Расшаперились, дурёны рогатые! – не унималась девочка.

С самого утра на душе у неё было тяжело. Вот ещё «расшаперились» из бабушкиного лексикона полоснуло сердце.

– Не успеете в табун – голодные весь день простоите в са-ра-е! – смягчившись, объяснила она.

На берегу сонной реки маленький юркий пастух Нажип перехватывал у хозяев коров и сгонял их в стадо. Вверив ему Малину и Дымку, Женька зашагала обратно, но возле заброшенной водонапорной башни её окликнул Сёма. Лохматый, с мешками под глазами, он подбежал к ней, оставив свою тощую Каркушу щипать траву.

– Привет! – улыбнулась Женька, поправляя волосы, убранные в привычный длинный хвост.

– Привет! А чего, теперь ты выгоняешь коров?

Женя помрачнела.

– Она не встала утром. Болеет. Пришлось бабу Нюру просить. Одна я не успела бы обеих выдоить.

– М-м-м, понятно… Придёшь сегодня?

– Вряд ли. Дел выше крыши.

Друг понимающе вздохнул.

– Ну ладно, пока тогда.

Ребята попрощались и разошлись. Сёма жил на окраине деревни, поэтому идти ему было всего ничего. А Женька поплелась домой той же росистой дорогой, пролегающей между сараями и навозными кучами, сеновалами и картофельными полями.

Дома Женька бросила на остывшую постель покрывало и как была в спортивных брюках и кофте легла, свернулась калачиком. Слушая, как осторожно тикают часы, она погрузилась в плотный, глубокий сон.

Когда в окно уже светило солнце и во дворе бодро кудахтали птицы, Женька вздрогнула, открыла глаза. Полежав с минуту, она потянулась всем телом и поднялась. В коридоре вылила в умывальник ковш прохладной воды, проверила под ним ведро, не переполнено ли. Когда стала умываться, услышала сдавленный голос матери, та звала её. Девочка не откликнулась. Не спеша она вытерла лицо полотенцем, пригладила чёлку перед треснутым, забрызганным зеркальцем и молча пошла на кухню.

Здесь за шатким столом у окошка сидела мать Женьки – стремительно отцветающая, рано поседевшая женщина с красивыми, как у советской куклы, глазами. Алёна, укутавшись в покрывало, курила.

– Же-е-е-нь… – бессильно протянула она.

Дочка, сжав губы, принялась собирать грязную посуду в чашку.

– Ну, не дуйся. На обиженных воду возят, – Алёна попыталась улыбнуться, но Женька громко бросила рюмки в чашку.

– Дочь? Пожарь картошку, а? Жрать охота, – попросила мать, массируя виски.

– Мне огород полоть надо!

– Никуда огород твой не убежит.

Женя подвинула на плите чугунную сковороду с замёрзшими в жиру остатками макарон и поставила на единственную рабочую конфорку чайник.

– Сделаешь? – Алёна потушила сигарету и встала. – Видишь же, мне плохо, дочь, я болею…

– Пить меньше надо! – сорвалась Женька.

– Не твоего ума дело! Тебя забыла спросить… Что сказано, то и сделаешь! – требовательно заключила Алёна, и, остановившись в дверном проёме, добавила: – И попробуй только не сделать – я отцу скажу.

– Скажи! – прошипела вслед матери девочка и села на освободившийся стул.

Отодвинув гранёную пепельницу, она налила в стакан простоквашу из стоящей на подоконнике пузатой банки, бросила пару ложек сахара, достала хлеб и, глядя в окошко на заросший огород, не спеша позавтракала. А после её снова затянула бытовая деревенская рутина. Женька перемыла всю посуду, аккуратно сложила её на чистое старенькое полотенце, вылила помойное ведро, накопала картошки, пожарила её с луком и укропом, выбросила очистки курам.

Пообедав, девочка переоделась в рабочие шорты, повязала белую косынку и пошла в огород. Полуденный зной уже истаял, погода портилась. Колючий ветер волок на крюках исполосованные тучи. Когда солнце пряталось, становилось прохладно. Но Женьке некогда было следить за погодой, она неистово боролась с сорняками, успевшими не только заполонить огород, но и рассыпать семена.

Освободив помидоры от бурьяна, Женька собрала траву в ведро и понесла её поросятам. На заднем дворе остановилась у чана с водой, чтобы погладить сидящего в его тени Пирата. Пёс радостно запрыгал, срываясь с цепи и подымая пыль. Ероша жёсткую старую шерсть, девочка услышала мужские голоса и оглянулась. На лавочке у веранды сидел её отчим, Женька узнала его курчавый тёмный затылок. А напротив, на крылечке, незнакомый мужчина в очках-половинках.

Бросив поросятам траву, девочка вернулась к грядкам и принялась за огурцы.