Утренний дом

– Припахали, да? – услышала она незнакомый сочувствующий голос.

У плетёной изгороди, идущей вдоль грядок с зеленью, стоял мужчина. Женьке он показался странным – мягким и нелепым. Оттопыренные уши, маленькие, вдавленными в череп глаза, пухлый нос, смущённая, как будто детская улыбка и седеющие виски.

– Ничего ты протаранила! – заискивающе продолжил он, оценивая проделанную работу. – Молодец! А я вот ненавидел эти все огороды, отлынивал, как мог. А зря, родителям, конечно, надо помогать, – елейно закончил он.

Женька продолжила ощипывать неподдающийся ковёр мокричника.

– Тебя Женя зовут? Я Виталик…

Она в недоумении подняла глаза. Но из дома вышел отчим и мужчина, пожелав удачи, поспешил к веранде.

– Хорошая у тебя дочка, помощница! – нарочно громко обратился Виталик к Михаилу.

Женька не стала слушать, что ответит отчим, отряхнула руки и пошла за ведром, чтобы сразу в него траву бросать.

Когда она закончила прополку капусты, во дворе уже никого не было. Девочка бессильно села на лавочку напротив крылечка, и, откинувшись на спинку, подняла голову. Над ней зашелестели ещё зелёные тонкие листочки молодой берёзы.

– Хозя-а-а-айка-а-а! – трубно позвал кто-то Женьку.

Девочка вздрогнула от неожиданности, но тут же расхохоталась, увидев навалившегося на кособокую калитку Сёму и сидящую на его шее Катюшку.

– Хозяка! – повторяя, радостно пропищала его сестрёнка. – Купи лыбу!

– Да, купи «лыбу», хозяка! – согласился с ней Сёма и, приподняв полинялый пакет, встряхнул его.

– Ну не знаю… Залетайте, я подумаю, – подыграла гостям Женька.

Сёма опустил сестрёнку на землю и отворил калитку. Катюшка с весёлым писком бросилась к лавочке.

– Привет, Котя! – подхватила её Женька. – Как торговля?

Сёма мрачно махнул рукой и сел рядом с девочками.

– Полола?

– Ну. Трава дурит одна! – раздражённо бросила Женька.

– Женя, купи лыбу? – не унималась Катюшка.

– Давай я в следующий раз возьму, хорошо?

– Нет, давай сегодня! А то лыбы обидятся!

– Я ей обещал чупа-чупс, если всю «лыбу» продадим, – объяснил шёпотом Сёма. – Денег нет? Мы можем в долг оставить…

– Не надо, – покачала головой Женька. – Я не буду для этих готовить. Обойдутся!

– Праздники затянулись? – понимающе спросил Сёма.

– Угу. Поскорей бы уже закончились. Как бабушка уехала, не просыхают. Я так и знала, что так будет! Хорошо хоть к школе всё есть! А то было бы, как в прошлом году.

– М-м-м. Слушай, я дядю Мишу с мужиком каким-то видел. Это кто?

– Без понятия, – раздражённо бросила Женька и тут же припомнила: – Очкастый? Да, придурок какой-то.

– Я думал, может, кто-то в гости к вам приехал.

– Ага, очередные алкаши или зэки. Кто к нам ещё приедет?

Сёма пожал плечами.

– Думал, родственники.

– Никто, кроме бабушки, к нам не приедет. А её не жди раньше следующего лета. Вы зайдите к бабе Нюре, может, ей «лыба» нужна.

– Ну ладно, попытаем счастья, – бодро улыбнулся Сёма, беря Катюшку за руку. – За коровами вместе пойдём?

– Как всегда, – ответила Женя, провожаю друзей до калитки.

Вечером под моросящим липким дождём Женя встретила из табуна коров. Когда она вернулась домой, то обнаружила на кухне за весёлым застольем отчима и Виталика.

– Женечка, мы тут тихонько посидим, – подмигивая, как своей, попросил последний.

Она молча прошла в дальнюю спальню. Там в тошнотворно-едкой мути на панцирной кровати, раскинув ноги и руки, спала мать. А на второй, плотно придвинутой к ней койке, кучей громоздилась грязная одежда и одеяло.

– Понятно, – Женька стиснула зубы.

Ей снова пришлось обратиться к соседке. Баба Нюра никогда не отказывала и даже с удовольствием учила Женьку доить коров. Только делала старушка всё очень медленно. Долго гладила корову, приговаривая ласковые слова, угощала яблоком и лишь потом садилась на скамеечку. Она всегда терпеливо объясняла Женьке, что спешка корове вредит, растолковывала, почему нужно омыть вымя и сдоить первые струйки, почему важно забрать всё молоко, не оставив ни капли. За полупустое ведро баба Нюра не ругала Женьку, сама бралась доделать работу, знала, что и тут нужна своя сила.

Так и в этот раз соседка сперва обласкала и неспешно подоила свою Зорьку, затем управилась с поросятами, и лишь потом пришла на выручку Женьке. Провозились с коровами до самой темноты. Оставив вспотевшую девочку с двумя ведрами парного молока на крылечке веранды, баба Нюра, отгоняя назойливых комаров, в густых сумерках засеменила домой.

Едва Женька переступила порог, как до неё из глубины долетели крики и брань. Девочка разулась и понесла одно ведро на кухню. Ругались там. Отчим с красными, залитыми злобой глазами, по-гусиному вытягивал шею в сторону матери и кричал на неё. Она уничижительно посмеивалась над ним, отвечая что-то едкое. Виталик тихо сидел в углу у печной стены и не вмешивался. Когда в комнате появилась Женька, он уставился на неё.

Стараясь не слушать родителей, она стиснула зубы и под тяжёлым взглядом Виталика поставила ведро на боковой стол. Когда она потянулась за марлей и трёхлитровой банкой, раздался хлёсткий шлепок. Женька обернула и посмотрела на мать. Та от удара слетела с табуретки. Прикрыв ладонями лицо и пьяно ругаясь, она заплакала.

– Ты!.. – задыхалась Женька, глядя на отчима, она не находила слов. – Ты!.. Не трогай её!

– Ты на кого пасть разинула?! Сопля! – выпучил глаза отчим.

– Ты урод! – не помня себя закричала Женька, на глазах у неё выступили слёзы беспомощной злобы. – Не трогай маму!

– С-с-с-сука… – отчим ринулся к ней, но посреди кухни его успел перехватить Виталик.

– Миха! Миха, всё! Ты чо быка врубил. Успокойся, – он попытался усадить своего товарища на табурет.

Но тот, изрыгая грязные и вязкие слова, сопротивлялся и тянулся к вжавшейся в угол Женьке. Тогда в схватку вступила Алёна. Поднявшись с пола, она бросилась на мужа с кулаками. Завязалась свалка. С глухим грохотом опрокинули ведро. Молоко, потрескивая нежной пенкой, растеклось по полу… Пьяные вопли матери, грубая брань отчима, усмиряющий тонкий голосок Виталика – всё слилось в единую чудовищную какофонию.

Женька выскочила через вторую дверь в кочегарку, тесную, закопчённую комнатку с печкой и «чёрным» выходом из дома. Оттуда босиком вылетела на улицу. Прижавшись спиной к двери, девочка закрыла лицо трясущимися руками и, съехав на корточки, разрыдалась. Ей хотелось закричать или впиться зубами в свою руку – чтобы до крови! Но она только плакала – отчаянно, зло и горько. Горячие солёные слёзы стекали по щекам и попадали в рот. Она захлёбывалась, задыхалась и горела одновременно. Обида, страх и ненависть жгли её, жгли. А она никак не могла сгореть, переплавиться и превратиться наконец в ничто. Она хотела не жить.