Удар

– Здравствуйте! – Я растерялся. – Проходите. Мне, и правда, нужна натурщица. Проходите к окну. Там диван.

Сара прошла в комнату, а я шел за ней, моля Бога: “Если это сон, не дай мне проснуться!” Она села на диван, изящно расправив платье. Я подошел к мольберту. Не было сомнений – это она. Даже одежда совпадала. Я сходил с ума и молился, чтобы безумие продлилось всю мою жизнь.

Сара сидела напротив, нежно улыбаясь. Свет из окна освещал её удивительные глаза, превращая их из зеленых в желтые. Я спросил, замужем ли она. Оказалось, что нет. Я был счастлив, но не забыл про свою семью, сразу рассказал Саре, что женат и обожаю свою дочь Виолу. Моя богиня сказала, что очень любит детей.

Она стала и натурщицей, и кухаркой, и помощницей по мастерской. Прошел месяц, и между нами произошло неизбежное. Я был впервые влюблен с первого взгляда. Точнее, полюбил ещё до того, как мы встретились Я не писатель и не могу описать свои чувства. Больше я не рисовал Сару – идеал можно только испортить. Вспомнилось -

“В том внешнем, что в тебе находит взор,

Нет ничего, что хочется исправить”.[10 - У.Шекспир Сонет № 69 Перевод С.Я.Маршака]

Когда я узнал о беременности Сары, счастью моему не было предела. Но радость омрачалась отсутствием у любимой собственного жилья. Я пообещал решить эту проблему, но сам не представлял как. Увы, не мог купить ни дом, ни даже полдома, хотя в то время у меня появились богатые заказчики.

Дом

Я подумывал взять денег у Эммы, моей жены. Но при всём своём богатстве, она непременно заметила бы исчезновение такой суммы. Жена знала, что я держу в мастерской прислугу и выплачиваю ей жалование, но в подробности не вникала и не ревновала. Обычно, когда Эмма хотела посмотреть новые картины, она предупреждала заранее. Но однажды нас неожиданно пригласила на обед её кузина Сибил, и Эмме пришлось зайти за мной в мастерскую. Я удивился и, признаюсь, испугался. Но всё было пристойно. Я писал портрет заказчика, а Сара готовила еду как самая обыкновенная кухарка – уставшая, неухоженная, с волосами, убранными под линялый чепец, делающая несколько дел одновременно. Она смутилась и отвечала Эмме невпопад. Жена потом спросила, где я нашел такую глупую дурнушку? Я честно ответил, что она сама пришла – искала работу, даже врать не пришлось. Сложностей с Эммой мне не хотелось. Любви давно не было, но я зависел от жены материально и обожал нашу дочь.

Шло время, а я так и не придумал ничего путного с жильём для Сары и нашего будущего ребёнка. Уже было отчаялся, но как-то раз, тоже, кстати, дождливым днём, я нарисовал городской пейзаж с небольшим, но уютным домом. Видел его впервые, но дом этот был мне чем-то дорог, как будто я вырос в нем. Но я-то знал, что вырос совсем в другом месте. И только закончил картину, как в дверь мастерской постучал мужчина лет сорока. Он представился стряпчим и доверенным моего дяди Чарльза. От услышанного далее я сел и на минуту-другую выпал из действительности. Оказалось, что мой дядя умер, и я стал его наследником. Я! Тот, кто о нем едва помнил. Дядя жил один где-то в Ист Энде. – Но сам он бедным не был. После него осталось полдома и большая сумма денег. Я ещё вспомнил, что не был не единственным племянником дяди. Но стряпчий ответил, что в живых остался я один.

Так у меня появились дом и деньги для Сары и малыша, который должен был родиться через пару месяцев. Стряпчий получил щедрое вознаграждение за молчание. Эмма долго еще не знала про мою вторую семью. Оставшиеся деньги я положил в банк на счет Сары. Пока не заболел, я регулярно пополнял его. Да, она не была богатой, но у неё было жилье, и они с Вилли жили скромно, но не голодали. Сара зарабатывала вышивкой, но это были, конечно, крохи.

Родственники

Я часто думал о чудесном появлении Сары и о волшебном обретении наследства. Но тогда не был до конца уверен, что все чудеса связаны с моими картинами. Однако, вскоре я в этом убедился. Мать Эммы – миссис Эдманс, милая, хоть и излишне болтливая леди, заболела. Что-то там с сердцем и суставами. Эмма плакала и говорила, что мама скоро умрет. Чтобы успокоить жену, я предложил написать портрет тёщи. Он и сейчас висит у неё в гостиной. Самое удивительное, миссис Эдманс выздоровела и выглядела не хуже, чем на полотне. Эмма быстро сообразила, что это именно я вылечил её мать:

– Ты должен попробовать нарисовать еще кого-нибудь. Отца, например. Пусть оба живут долго. Попробуй, Генри! И что ты сделал такого… необычного? Как ты писал портрет?

– Я не уверен. Мне кажется, что тогда шел дождь. Возможно, погода чудесным образом на меня воздействует.

– Так дождь в Лондоне чуть ли не каждый день. Рисуй! Используй каждый ненастный день!

Я послушал ее и пригласил мистера Эдманса позировать. Мне хватило двух дождливых дней на основную часть работы. Мы с тестем замечательно проводили тогда время – попивали ром, я смеялся над его нескончаемыми остротами и делал наброски. Правда, дописывал портрет я уже в ясную погоду. “Ну и что? – подумал я. – Портрет явно удался!”

Когда Эмма увидела результат, даже закричала от восторга:

– Боже! Какие глаза! Смотри, Вилли, они горят. Никогда не видела отца таким возбужденным. Такие живые глаза! Он смотрит на меня, словно хочет сказать что-то очень важное. Ты превзошел себя! Этот портрет даже лучше маминого.

– Ты думаешь? Не знаю почему, но мне тоже нравится то, как получилось. Хотя, он слишком далёк от оригинала – отличное сходство, но это возбуждение…

Миссис Эдманс повесила портрет рядом со своим и с нетерпением ждала мужа. Было уже поздно, а мистер Эдманс всё не шёл и не шёл. Теща разволновалась, но тут он заявился, изрядно выпивши. Глаза тестя возбужденно горели, точно так, как на портрете. Он налетел на миссис Эдманс и стал молча её душить. Мисс Эдманс сопротивлялась, насколько ей хватало сил. Когда они оказались рядом с лестницей, тёща вывернулась из рук мужа и толкнула его. Он скатился по лестнице, ударился головой, повредил шею и умер через пару часов, не приходя в сознание.

В трактире рассказали, что мистер Эдманс потерял над собой контроль и выпил очень много. Таким его никогда раньше не видели, хоть он и частенько захаживал пропустить стаканчик с друзьями. Запомнились слова одного из них: "В него словно бес вселился!" Эмма меня не винила, но я нисколько не сомневался в своей вине.

Дети

Виола – моя единственная дочь. Эмма родила её без особых трудностей. Сара родила мальчика. И тоже довольно легко. Это был крепкий, здоровый ребенок. Но вот последующие беременности Эммы заканчивались неудачно. Она стала навязчиво уговаривать меня нарисовать ее с младенцем на руках. Вбила себе в голову, что тогда родит здорового малыша. Я же постоянно вспоминал, что произошло с тестем и прекращал рисовать на несколько дней. доходило до паники. Я брал кисть, и казалось, что у меня поднимается температура.

Помог мне очередной дождь. Я слушал шум капель и понял, что мне просто необходимо рисовать. Подошел к чистому холсту, который подготовил для очередного заказа – семейного портрета одного банкира, но нарисовал Виолу. Ей было уже пять лет. Милая, розовощёкая девочка. Не знаю, почему я нарисовал её, а не Эмму с мальчиком, например. Сейчас я думаю, что настоящее искусство не спрашивает нас. Оно словно управляет художником. По стёклам стучал дождь, а я писал портрет дочери. Словно другой человек водил кистью. И в конце я неведомым образом понял, что опять произошло волшебство. Виола на холсте выглядела великолепно, и что-то в ней изменилось.

Чудо произошло в тот же день. Виола впервые запела. Причем сразу сильным и совсем не детским голосом. Эмме я не сразу показал этот портрет. Она продолжала настаивать на своем изображении с сыном, но я смело говорил ей, что боюсь. Но ведь безбоязненно написал портрет Виолы? Верно. Но делал я это неосознанно – даже не планировал рисовать её. Сара тоже просила меня каждый день, но о другом. Я уже хотел согласиться с ней, но увидел страшный сон, в котором Эмма и младенец горели в пожаре. Помню, в каком ужасе проснулся и долго не мог заснуть.

Увы, кошмары стали такими частыми, что я бросил живопись. И сны прекратились. Я сказал Саре, что мне надо изменить жизнь. Хотя бы на какое-то время. Нашел работу в магазине канцелярских товаров и материалов для живописи. Там я проработал много лет, пока «испанка» не свалила меня. Конечно, настал день, когда Эмма узнала о Саре. Разразился страшный скандал. Но ничего изменить она уже не могла. Мы просто отдалились друг от друга. Нас связывала только Виола.

Итак, у меня двое детей от разных женщин. Оба талантливы. Виола поет, Вилли рисует. Я виноват перед сыном, что не воспитывал его. Сейчас жалею, что так и не смог уйти от Эммы С Сарой мы иногда встречались. Я по мере сил помогал ей и сыну. Она по-прежнему для меня самая желанная женщина.

Глава 21

Я закрыл тетрадь и понял, как похоже складываются наши с отцом жизни. Меня в дрожь бросило от совпадений. Правда, из жутких неудач у меня только Сумрак. Слава Богу, что я не угробил никого из людей, а ведь хотел написать портрет мамы. Интересно, каким получился бы Такер? Чудовищем, которое убивает других или несчастным существом, которое убиваю я? Хорошо, что не успел его написать. Повезло.

Я настроился на свой самый главный портрет. Сомнения ушли, осталось лишь нетерпение. Пора! Я взял кисть. Дыхание участилось. Кончики пальцев кололи десятки тонких иголок. Я закрыл глаза и прислушался. Пора-пора. Сейчас-сейчас! Главное – услышать мелодию. Но о ней лучше не думать, не ждать её. Просто писать. Лёгкими мазками обозначил стол. За ним сижу я в кандалах с разорванной цепью. Досконально изучил их за время заточения: исцарапанный, местами ржавый, металл, похожий на зубы крокодила. Сравнение с крокодилом увлекло меня, и я рисовал машинально, не думая о портрете.

И тут зазвучала знакомая мелодия. Она становилась с каждым мгновением всё отчётливее и громче. Казалось, что не я рисую, а музыка водит моей рукой, словно ноты за нотой превращаются в мазки. Чувства мои обострились. Я видел как никогда – мельчайшие нюансы цветовых переходов. Cлышал гитару, фортепиано, флейту и фагот. Пахло осенним дождём. Пол, казалось, покрылся мокрыми опавшими листьями. Шум дождя усиливался. Он лился на меня, унося в теплом потоке. Капля щекотно скользнула по лицу и зависла на кончике носа Я смахнул её. Цепи с грохотом упали на пол – стало легче двигать ногами. Свобода близка! Господи, ты услышал мои молитвы!

Мелодия стихала, но не умолкала. Значит, портрет ещё не закончен. Я рисовал, полностью отдавшись музыке не думая о построении лица, о передаче света и тени. Мелодия вела за собой и командовала. Сколько я ещё писал – не знаю. Как обычно, закончив картину, я свалился без сил и заснул.

Сон вернул мне силы. Я встал с матраса. Кандалы с разорванной неведомой силой цепью, лежали под столом. Свободен! Я подбежал к портрету и замер. С холста смотрел вовсе не я.

На темном фоне ярко выделялся молодой светловолосый незнакомец в моей одежде.– Не старше двадцати. Я рассмотрел прядь своих волос. Привык, что они жирные и невзрачные. Но теперь… светло-пшеничные и чистые. Мелькнула мысль, что волосы теперь моя гордость. Я убрал прядь за ухо и продолжил рассматривать незнакомца. Кожа чистая – никаких угрей. Я рассматривал того, кого нарисовал. Ироничная улыбка на губах и задорные голубые глаза делали лицо особенным, привлекали взгляд. Незнакомец словно говорил: "Привет, Вилли! Теперь ты такой. Привыкай. Скажи прощай серому "крысенышу". Так ты себя раньше называл?".

Я ощупал своё лицо. Несомненно, черты изменились. Но я же думал только о побеге, когда писал. Разве я мечтал измениться? Неведомая сила, зная тайные желания, заставила меня изменить самого себя. Я будто заново родился и могу начать новую жизнь. Аккуратно снял холст с подрамника, свернул его, начал собирать краски и кисти, но вдруг застыл. В голове пульсировала мысль: “Ничего из этого мне не нужно. Я никогда больше не буду рисовать”.

Глава 22

Но так просто я не мог отказаться от любимого дела. В глубине души я затаил надежду вернуться к живописи в будущем и на всякий случай положил в мешок чистый холст, несколько кистей и краски.

– Пит! Открывай! – постучал я в дверь.

Пит открыл дверь и опешил:

– К-кто вы? Г-где Вилли?

– Успокойся, это я и есть. Смотри – моя одежда. И голос мой. Ну, узнал?

– Д-да, г-голос ваш, – не мог успокоиться и заикался Пит.

– Где Энни?

– Мы д-долго ждали, устали и п-проголодались. Она пошла з-за едой. Сейчас п-придет.

Я заметил фигурку Энни у соседнего дома. Легкая, в бордовом пальто, она увидела меня и замедлила шаг.

– Где Вилли? – повторила она вопрос Пита. Губы её задрожали, бледное лицо покрылось красными пятнами, глаза наполнились слезами.

– Это я, Энни. Ты привыкнешь, – тараторил я, подбирая слова, чтобы её успокоить. – Так получилось. Не знаю как. Я просто писал портрет под свою мелодию. Но оков больше нет, посмотри! Мы можем бежать!

– Вилли – мой жених! Я никуда без него не побегу!

– Я и есть Вилли. Успокойся, ты привыкнешь ко мне. Я изменился только внешне, уверяю тебя. Бежим! Отец приютит нас, – взял Энни за руку, но она вскрикнула и вырвала её, будто дотронулась до огня, и отвернулась. Прошло еще несколько минут уговоров. Энни сдалась. Протянула мне еду, которую принесла. Я постарался поймать её взгляд. Напугана. Но все-таки она посмотрела прямо в глаза, и стало понятно, что Энни немного приходит в себя или начинает мириться с неизбежным. Стараясь не потерять момент, я схватил её руку, прижал к губам и прошептал: