Удар

– Нет.

– Скажу завтра. Может, и сам догадаешься. Не дурак вроде. Не торопись, старайся. Привыкай, ты тут надолго. Хотя, посмотрю ещё, правда ли, ты лучший художник в Лондоне, – хмыкнул он. – И запомни, будешь шуметь, убью. Я словами не сорю!

Кто ж сомневался? Он точно не шутил. Я отложил холст, прокручивая в голове угрозу Волка убить меня. Чтобы отвлечься вспомнил Виолу и отца. Они думают обо мне? Волнуются? Я ведь обещал прийти. Жаль, не оставил Виоле свой адрес! Просто сказал, что живу в Ист-Энде. Как я радовался вчера, и как мне сегодня печально. Почему я здесь? Ведь у каждого события в нашей жизни есть причина. Понять бы что привело меня сюда.

Мысли спутались. Я вернулся к холсту и еще час писал Волка. Ко мне вдруг вернулось ощущение потока, а в голове зазвучала музыка. Может, это разновидность головной боли?

Портрет мне даже стал нравиться. Я писал, писал и писал. Пока рука не задрожала.

Волк появился утром. Глаза его взволнованно горели, а голос звучал радостно:

– Уже получается! Ты изменил мое лицо!

– Что? – опешил я. – Как?

– Это ты мне скажи “как”! У меня за ночь исчез самый большой шрам. Смотри, ты его не нарисовал. Лоб стал чистым. И, судя по портрету, лицо ты закончил. И я теперь уверен, что твой дар – не выдумки.

– Простите, о каком даре вы говорите?

– Наивный ты парень, Вилли. Подмастерья Бернадетти растрепали о тебе в трактире. Я сразу подумал, что должен первым использовать такой талант. Не очень-то поверил, просто решил попробовать. Я знаю Ника. Он у Бернадетти, как ты это называешь, позирует. Случайно подслушал их разговор с Дагом. Ника обварила какая-то карга, а после того, как ты его нарисовал, ожоги прошли, будто и не было ничего. Потом узнал, где ты живёшь. Дальше – всё просто: дверь у тебя еле держится, добавил снотворное в вино, и готово. Ты теперь у меня. Кто станет искать? Клянусь всеми святыми, это удача!

– Отпустите меня… – робко прошептал я.

– Не торопись, Вилли. Порисуй. Используй свой дар и сделай меня богатым. Очень богатым. Мне нужны деньги и власть! Черт, желания очень просты. Куда уж проще? И прекрати рисовать красавца с чистеньким лицом. Шрамы меня не волнуют. Деньги! Вот, что должно появиться. Золото тоже пойдет, – засмеялся он и, уходя, хлопнул дверью.

Глава 12

Кормили меня скромно, но сытно. Без матери я привык к простой, а порой и скудной еде. Пит принес обед, и я съел всё до последней крошки. Особенно мне понравился пирог с печенью.

– Кто так вкусно готовит? – поинтересовался я.

– Энни. Моя старшая сестра, – Пит гордо вскинул голову.

– Передай ей спасибо. Никогда не ел такого вкусного пирога. Он просто растаял во рту. Я бы съел в три раза больше.

– Хорошо. Она меня про вас всегда спрашивает. Жалеет.

– Может быть, она знает, почему я тут?

– Она не уверена, но говорила, что у вас необычный дар. Из-за него и страдаете теперь.

– Дар?

– Да. Говорит, дар рисования. Только не выдавайте меня. Наболтал тут лишнего.

Пит ушел, а я, раздумывая над своим так называемом даром, продолжил работу над портретом Волка. Он и сам не заставил себя ждать. Лязгнул замок, и не успел я моргнуть, как Волк уже уселся позировать. Сказал, что у него опять всего час. Я набрался смелости и попросил его поговорить о чем-нибудь со мной.

– О чем, Вилли? – растерялся Волк.

– Всё равно… Может быть, про детство. Просто хочу вас лучше узнать.

– Даже не знаю, – пожал плечами Волк. – Мне не очень везло в жизни. Вырос в бедной многодетной семье. Нас было пятеро детей, и мы постоянно голодали. Когда младшие, близнецы, умерли, и детей осталось трое, никто не расстроился. Казалось, все даже обрадовались. Мы говорили: «Их забрал Господь». Мама постоянно работала – готовила, стирала, шила мужские рубашки для продажи. Старшая сестра помогала ей шить, но даже вдвоем они зарабатывали очень мало – денег едва хватало на неделю. Иногда и меньше. На пропитание в основном зарабатывал отец. Ребенком я не мог понять, чем же он занимается. Лишь когда подрос, до меня дошло, что отец был самым настоящим разбойником. Его нанимали, чтобы проворачивать тёмные делишки. Не сомневаюсь, что он и людей убивал. Иногда он пропадал – уходил в долгий запой. А когда подолгу оставался дома, начинал крушить всё вокруг и кричал:" Не могу больше. Достаточно!" В такие моменты мы прятались от него, как мыши от кота. Только мама его не боялась.

Тут он остановил рассказ. Глаза Волка погрустнели. Стали холодными и серыми – индиго в разбеле. Я даже подумал, что он заплачет.

– Давай помолчим, – тихо сказал он.

После его воспоминаний мне стало легче писать. Я снова попал в поток. Линии, мазки – все сразу получалось как надо. Я рисовал Волка реалистично, стараясь не отходить ни на шаг от натуры. Уже приступил к краскам, сделал подмалевок. Дело спорилось, но у Волка закончилось время.

На следующий день он был нетерпелив:

– Вилли, что ты надумал?

– Ничего. Понятия не имею, как у меня это получилось. Я нарисовал все ваши шрамы, но исчез почему-то один. И произошло это помимо моей воли. Но одно я вам скажу: после вашего рассказа я стал намного лучше вас чувствовать, поверьте.

– Что ж, спрашивай. Продолжим разговор.

– Помнится, вы остановились на том, что матушка никогда не боялась вашего отца.

– Точно. Смотрела на него огромными серыми глазами и словно говорила: "Убей меня, если хочешь! Я смертельно устала от такой жизни". Я боялся, что отец ударит маму, сделает ей больно. Но он ни разу её не тронул. Мама рассказывала мне, что в первый год семейной жизни он поднял на нее руку. Отец был пьяный. Придрался к чему-то незаслуженно. Но мама моментально ответила. Схватила нож и порезала ему руку. Порез был глубоким, кровь кругом. Но мама и виду не подала, что испугалась. Видимо, тогда отец понял, что эта женщина скорее умрет, чем даст себя в обиду. Я не мог представить себе маму такой – боевой, бесстрашной. У меня перед глазами встает образ измученной, уставшей женщины. Голодной и невыспавшейся.

Кстати, у меня серые глаза, как у мамы. Интересно, что у всех ее детей были серые глаза. А ведь отец был кареглазым. Я очень похож на него внешне. Во всём, кроме глаз. Мой младший брат умер от кори. Нас осталось двое – я и сестра Кристи. Её спасло замужество. Удачное, конечно. Ее муж – сын мясника. Кристи не по любви вышла за него, но очень быстро привыкла, родила двух детей и теперь счастлива. Большая шумная семья. Знаю, Вилли, у тебя нет родственников, и не поймёшь, видимо, что это такое шум в доме день и ночь. Кристи иногда жалуется, что, как и мама, всегда мечтает о сне. Но дети скоро подрастут, выспится.

Он замолчал. Снова вспомнил мать – взгляд выдал его. Он очень любил её. Это я хорошо понимал. Мысли о маме никогда меня не покидали. Я сравнивал двух женщин и думал, что моя была счастливее. У нас была половина дома. Когда я спрашивал её о том, как мы в него въехали, она всегда уходила от ответа. Говорила о каком-то наследстве. Понятно, что его нам купил отец. По сравнению с беднотой Ист-Энда мы жили очень прилично. Я знаю, что те, кто бывал у нас дома, всегда отмечали чистоту. Мама была чистюлей. Сеанс подошел к концу. Волк попрощался и вышел. Я продолжал писать без него, но вдруг почувствовал усталость и отложил холст и кисти. Очень хотелось спать. Пришел Пит с обедом, но к еде я не притронулся. Пит заволновался, спросил, не заболел ли я. Мне пришлось возмутиться, но чуть позже я понял, что, и правда, простыл. Поднялась температура, душил кашель, бил озноб. Пит принес еще подушку и два одеяла. Но всё равно я дрожал от холода. Мне казалось, что проваливаюсь в черную яму и уже не выберусь из неё.

Глава 13

Болезнь усиливалась. Я потерял счёт времени, путая день с ночью. Вокруг суетились люди, но я не узнавал их. Прошла вечность, прежде чем Волк привёл врача. Боялся, понятно, показывать меня в кандалах. Первой пришла старушка и сказала, что меня сглазили. Она оставила микстуру от заговора. Я принял её дважды, и к моим бедам добавилась рвота. Старичок-аптекарь, знакомый Волка, оставил уже нормальные лекарства – два вида настоек. Одну я пил два раза в день, утром и вечером, а вторую – через каждые три часа. Она была от кашля, но совсем не помогала. Он усиливался. Особенно тяжело было ночью. Поспать удавалось немного днём. Температура то спадала, то поднималась. Часто по вечерам меня бил озноб. Волк запаниковал. Я слышал, как он кричит на Пита. Мальчишка испуганно заикался: "Пусть Энни мне п-поможет. Я не сп-правляюсь один".

Так у моей постели появилась его старшая сестра. Поначалу я не мог толком рассмотреть её. Так мне было плохо. Видел только, что у неё светлые волосы, голубые глаза… Энни не отлучалась ни на минуту. Наверное, еду теперь готовил кто-то другой. Но еда меня не волновала. Аппетит пропал. Я только пил. Энни давала мне микстуры, вытирала пот со лба, расчесывала мне волосы, подкладывала бутылки с горячей водой, когда меня знобило. Однажды я услышал, как она сказала Волку: "Если не позовете настоящего врача, Вилли умрет. Вы этого хотите?" Впервые за последний год появился человек, которому важно, чтобы я выжил. Девушка боролась за мою жизнь. Она спорила с самим Волком!

И он её послушался. Пришёл врач. Ему заплатили за молчание. Представляю его шок, когда он увидел оковы на моих ногах. А может, Волк и припугнул его. Сквозь бред и озноб я услышал, как врач ругал Волка, выписывая новые лекарства. Еще он сказал, что нужна вторая, хотя бы маленькая, чугунная печка. Первая стояла там, где сидели Пит и ночной охранник – старик Мёрфи. Доктор пообещал вернуться через два дня и ушёл.

Я понемногу выздоравливал. В комнате поставили печку, и знобило меня уже реже. Сознание прояснялось, и, наконец, я рассмотрел Энни. Она сидела рядом с кроватью и спала, прислонившись головой к стене Я смотрел на неё и запоминал нежную бледную шею, светлые пряди, ниспадающие на спину – прямые, тонкие, пушистые. Жаль, что в конуре моей темно. Как бы я хотел увидеть Энни при дневном свете. Какая же она красивая! Большой рот. Губы удивительной формы, словно вырезанные умелым скульптором. Идеальное лицо. «Богиня», – другого слова я не находил. Сравнивал её с восходом солнца, которого давно не видел. И вот появилась Энни и заменила его:

“Я наблюдал, как солнечный восход

Ласкает горы взором благосклонным,

Потом улыбку шлет лугам зеленым

И золотит поверхность бледных вод”.[9 - У.Шекспир. Сонет № 33 Перевод С.Я.Маршака]

Энни проснулась. Наверное, почувствовала мой взгляд:

– Я давно сплю?

– Нет.