Удар

– Как ты? Хочешь пить или есть?

– Только пить.

– Вот вода. Пей. Я подержу стакан.

Я пригубил воду. Стало полегче. Нашел силы, чтобы сесть. Энни тут же положила подушки мне под спину.

– А читать ты любишь? – неожиданно спросил я.

– Нет. Ну, – смущённо спохватилась она, – мне некогда читать.

– Но ты же можешь мне почитать?

– Могу. Я хорошо читаю. Но тут нет ни одной книги. Вот Мистер Такер придет, мы у него спросим.

Я сообразил, что Мистер Такер – это Волк. И сразу подумал про "Двенадцатую ночь", про Виолу. Я часто вспоминал её и отца и радовался, что они ничего не знают про меня. Зачем втягивать их в это странное дело? Такер – человек жестокий и решительный. Отец вряд ли ему сгодится, а вот Виола из зажиточной семьи. Он станет её шантажировать, я уверен. В общем, решил никому про них не рассказывать.

Такер появился через час. Энни рассказала ему, что мне стало получше, и я попросил книгу.

– Книгу? – удивился он. – Вилли, ты уже можешь читать?

– Нет, мне пока тяжело. Но я бы послушал "Двенадцатую ночь" Шекспира.

– Почему именно её?

– Мама любила Шекспира. Она когда-то ходила в театр и рассказывала мне про эту комедию.

– Не проблема. Занесу сегодня. Рад, что тебе легче. Энни, следи, чтобы он принимал все лекарства и ел хорошо.

Такер ушел явно довольный. Наверное, понял, что я не умру.

А через два часа Пит передал нам новенький томик "Двенадцатой ночи". Энни заставила меня плотно поужинать. Не давала мне книгу, пока всё не съел. Вкусные тушеные овощи раньше я бы проглотил мгновенно, но теперь, из-за слабости, ел медленно. Энни заварила чай и дала мне кусок пшеничного хлеба, намазанный вишневым джемом.

– Вот это да! – улыбнулся я. – А себе ты намазала?

– Нет. Это только тебе.

– Отрежь себе половинку. Я никому не скажу.

Энни не стала спорить. Я видел, что ей приятно. Она разделила хлеб на две части. Мы сидели рядом, пили чай, понемногу откусывали сладкий хлеб и смеялись. Энни рассказывала про брата. Пит, оказывается, тот еще сладкоежка. Постоянно ворует у матери джем из банки и куски сахара. Его часто ловят, ругают, порют даже. Но Пита не остановить. Сладкое дома – большая редкость, и как его не прячь, Пит находит всё равно. Я посетовал, что мы забыли про Пита. Надо бы мой кусок разделить на троих. Но Энни сказала, что маленький сладкоежка и без нас голодным не останется.

Настало время читать. Я словно ждал встречи с мамой и сестрой! Любимая мамина комедия, и мы с Виолой, как близнецы из этой пьесы, разве что только я не Себастьян.

Глава 14

Энни открыла книгу. Читала она, и правда, хорошо. Не очень артистично, но это и не так важно. Мама, конечно, лучше знала текст – выдерживала паузы, расставляла акценты, забавно комментировала. Энни тоже старалась читать артистично, но задавала много вопросов:

– «И с той поры, как свора жадных псов, его грызут желанья…» Вилли, это плохие желания? Жадные псы – это что-то плохое?

– Почему плохое? Шекспир хотел сказать, что Орсино пылко влюблен.

– Зачем же так грубо про любовь?

– Это не грубо. Так Шекспир доносит до нас силу его чувств. Читай дальше!

В следующий раз она споткнулась на пьянке, где Сэр Тоби говорит: "Я буду пить за неё, покуда у меня глотка не зарастет". И мы стали обсуждать пьянство. У Энни год назад был парень, с которым она несколько раз встречалась, – какой-то Майкл. Но она увидела его один раз пьяным и моментально разлюбила. Очень напугал он её свои буйным нравом. Ну, тут я немного расслабился – парень в прошлом – это лучше, чем парень в настоящем. Пить я не собирался. Как хотелось думать, что с Энни у нас будут не только отношения сиделки и пациента. В будущем, конечно. Пока такой слабак, как я, мог быть только пациентом.

Потом Энни смеялась над ответами шута Оливии. Мне нравился её нежный тихий смех. Она выпила воды и вдруг заявила, что книга ей не очень нравится – в ней нет картинок. Энни предложила мне что-нибудь нарисовать. Я согласился. Взял бумагу и уголь и сделал наброски. Виола и Себастьян – близнецы. Я вспомнил, как Виола поправляла прическу у витрины магазина, и нарисовал её, но в мужской одежде. Рядом с ней я поставил парня, похожего на неё, но чуть выше ростом. Энни заметила моё сходство с парнем.

– Ой, Вилли, ты рисуешь себя?

Я сделал вид, что удивлен. «Пусть думает, что это случайность», – подумал я и отдал набросок Энни:

– Буду делать по одному рисунку в день.

Пит принёс ужин и сказал, что Энни слишком громко смеётся. В его голосе слышалась ревность. Впервые за время болезни у меня появился аппетит. Энни порадовалась, что я съел всё без остатка, и дала мне лекарства. Поздно вечером пришёл врач. Он долго меня осматривал, щупал, слушал через трубочку дыхание и наконец сказал, что через пару дней от простуды не останется и следа. Когда доктор ушёл, мы с Энни вернулись к Шекспиру. Решили читать по очереди, чтобы сегодня же закончить. В глубине души я жалел, что выздоравливаю и не смогу часто видеться с Энни.

Как же было легко общаться с ней! Обсуждать приключения близнецов, всю эту путаницу. Я смеялся над обиженным Мальволио, а Энни жалела его. Говорила, что он не очень умен и слишком горд, он не понимает, что его разыгрывают. Нам, мол, смешно, но ему-то нет. Добрая душа.

Когда мы закончили читать, я спросил Энни, какое место в пьесе ей понравилось больше всего? "Тайное венчание Себастьяна и Оливии", – шепнула она и покраснела. Я, конечно, не был в восторге от этой поспешной сцены. Будто Шекспир писал её не дольше минуты. Ни юмора, ни мудрости особой, лишь чувства бьют фонтаном. Я быстро нашел нужную страницу и прочитал: "Чтоб наконец нашла успокоенье ревнивая, тревожная душа". Энни улыбнулась и продолжила словами Себасьяна: "Да, я готов произнести обет и быть вам верным до скончанья лет».

– Ой, это слова парня, а я читаю. – Глаза Энни сияли.

Милое романтичное создание! Мне так хотелось её оберегать. Но как, если я сам в плену, и это она спасла меня от смерти. Я взял из ее рук книгу, и наши пальцы соприкоснулись. Энни покраснела. Возможно, я тоже, но на её бледном лице это было виднее. Говоря про сцену венчания, мы поняли друг друга – это были слова о нас. Я взял руку Энни и погладил, запоминая нежную кожу, тепло ладони, медное колечко, царапину на большом пальце. Я поднёс ладонь Энни к губам и стал целовать. Энни испугалась, но не отдёрнула руку, а закрыла глаза и прошептала: " Вилли…". А я смотрел на лицо ангела. Еще секунда сомнений, и я целовал это божественное лицо, дивный большой лоб, длинную шею, пахнущую кислым молоком. И всё во мне менялось. Трепет юнца стал восторгом мужчины. Смущение —желанием обладать этой женщиной. Я коснулся груди Энни, и вокруг стало еще темнее. Горела всего одна свеча. Я думал, что сойду с ума.

Но тут раздался шум у двери. Пит!

Мы резко отдалились друг от друга. Энни зарделась, поспешно закрыла грудь платком и вскочила.

– Пит, я уже иду. Мы дочитали книгу, – крикнула она.

Я чувствовал, что она смущена и не знает, что сказать. Я выдавил только:

– До завтра!

«Любимая» так и не смог произнести. Дурак!

Глава 15

«Энни, Энни, – повторял я и глупо улыбался. – Нежный ангел». Мне безумно хотелось увидеть её и поблагодарить за заботу. Без неё я бы точно умер. Мне пришло в голову нарисовать Энни брошь, вроде той, что миссис Бернадетти подарила Мэри. Но я совершенно не помнил, как тогда изобразил украшение на портрете служанки. Я выбрал самый маленький холст и принялся рисовать. Сразу кистью. Провёл несколько линий умброй, и получился пол. Деревянный пол, на котором я стоял, – фон картины. И снова музыка звучала в голове. Я не знал, была ли это мелодия моей любви к Энни, или тот самый поток, несущий меня к волшебному рисованию.

На холсте появлялась роза. Довольно крупная, с алыми, розовыми и бордовыми прожилками. Странно, я ведь не люблю красный в живописи, а тут мне удалось передать все его оттенки – от светлого к темному. И роза получилась как живая. Нежная, как музыка. Живо нарисовалась, говоря словами Бернадетти.

Я добавил теней на полу. Роза стала еще объемнее. Неужели я сегодня лучше мастера написал розу? Вопрос меня смутил. Какой я наглый! Но ведь я могу быть откровенным с самим собой и думать о чём хочу, не ругая себя за это. Снова в голове зазвучала та же мелодия, и я стал прорисовывать задний план. Провозился незнамо сколько. Злился на себя – там ведь очень темно, ничего толком не видно, но продолжал рисовать пока музыка в голове не стихла. Обессиленный я уронил кисть, упал на матрас и заснул.

Проспал до завтрака. Разбудило меня тихое шуршание. Сработало! На полу лежала живая роза – копия той, что нарисована на холсте. Я стал колотить кулаками в дверь:

– Пит! Позови Энни! Скорее! Она мне нужна!