Лабиринты миров. Мир, в котором меня любят

Я сразу его узнала. Его проницательные голубые глаза встретились с моими проницательными зелеными, и я выдержала его взгляд. Не отвернулась, не отвела глаз, не притворилась, что смотрела на что-то рядом с ним. Нет. Смотрела прямо на него и поджала губы, немного растянув их в полуулыбке. Он сделал тоже самое.

«Я понимаю», – имела в виду я.

«Я тоже», – имел в виду он.

Сейчас, когда появилась возможность оценить внешность соседа, я не стала этого делать. Мы были равны по духу, и было совершенно не важно, как мы выглядим. Говорить не хотелось. Было слишком тяжело и страшно начинать заново. Но я также чувствовала долю облегчения в том, что среди случайных незнакомцев был кто-то, кто сможет меня понять, с кем можно будет поговорить, если станет невыносимо. Еще с утра, когда он помог мне прийти в себя, мы были чужими людьми, а теперь нас связывали глубокие шрамы.

Я была так занята мысленным общением, что не сразу заметила, как пришли несколько человек персонала и пригласили всех следовать за ними. Смешавшись с толпой, я покорно шагала в ногу с остальными. В тот момент мне нравилось быть частью большого потока.

Через какое-то время человеческое море успокоилось. Мы остановились у больших деревянных дверей, контрастирующих с высокотехнологичным оборудованием остальных этажей. За раскрытыми настежь половинками виднелся огромный зал, залитый белым электрическим светом. Два мужчины в белой форме преграждали путь, но как только часы показали 18.55, они уступили дорогу нетерпеливым студентам.

Вокруг меня толпа постепенно просачивалась в проем и механически потащила меня с собой. Размеры зала так сильно контрастировали с коридорной теснотой, что мне стало не хватать воздуха. Я чувствовала приближение паники и ушла в себя, чтобы не дать ей завладеть телом.

Терпеливо снося то, как проходящие пихали локтями, наступали на ноги, цокали языком и громко недовольно вздыхали, я не могла ничего с собой поделать. Это продолжалось недолго, а потом пространство вокруг освободилось от людей, но заполнилось чем-то еще. Народ все еще плотным потоком проплывал мимо, но при этом никто не смел приближаться. Я обернулась: на расстоянии шага от меня стоял сосед. Он ничего не говорил, ни на кого не смотрел, он просто заслонял меня, и толпа не отваживалась ему перечить, огибая нас, насколько это позволяла ширина коридора.

Затем он перевел на меня взгляд, без эмоций, но с интересом. Я кивнула, поблагодарив за дополнительные секунды, чтобы привести себя в порядок. Мне не нужно было ничего говорить, ведь я знала, что он и так поймет.

Я повернулась обратно, наполняясь светом, отраженным от его сердца, и вошла в зал. Передние ряды быстро заполнялись, но я и не стремилась вернуться в толпу, выбрав крайнее место в последнем ряду. Боковым зрением я проводила соседа, невозмутимо прошедшего мимо и расположившегося где-то ближе к середине. Высокие потолки зала создавали воздушную подушку и ощущение, что случайно забрел к великанам. Однако при такой вместимости – а в зале находилось несколько тысяч человек – воздухообмен был важным условием.

Сцена, на которой стояли столы с микрофонами для выступающих, была настолько далеко, что невозможно было разглядеть лиц. Для удобства на стенах висели экраны. Сейчас они транслировали, как мужчины и женщины не моложе лет пятидесяти искали таблички со своими именами, приветствовали друг друга и обменивались репликами, – все это доставляло им много радости, читавшейся в искрящихся глазах. Они были взволнованы и в нетерпении. И их предвкушение передалось мне и вызвало улыбку. Я стала частью чего-то огромного и по-настоящему стоящего, о чем всегда мечтала.

К микрофону подошла молодая женщина в строгом черном костюме с повязанным на шее зеленым шелковым платочком. После небольшого приветственного слова она приступила к рассказу о браслете. Одновременно на экране воспроизвели подготовленную презентацию гаджета. Он вел мониторинг состояния физического здоровья владельца и предназначался для предупреждения кризисных ситуаций. Повторяя, что происходило в кадре, женщина вертела браслет в руках, представляя его со всех сторон.

Ее заученная манера декламировать напомнила бортпроводницу в самолете, объясняющую правила пользования спасательным жилетом. Однако как аудиал все же слушала инструкции, потому что разбираться самой было бы труднее, а искать помощи со стороны я вряд ли смогла бы – это превышало мои возможности общения.

В итоге браслет защелкнулся на тонком запястье, лишь на мгновение обдав кожу холодом металла, и я надеялась, что сниму его позже всех участников. Ремешок плотно облегал руку, и когда прекратилась небольшая вибрация и погасли огоньки вокруг экрана, пропали ощущения, что он вообще там был.

Наконец стали представлять спикеров, и каждый из сидящих на сцене взял слово. Говорили они долго, вдавались в детали, показывали графики и статистические отчеты, рассказывали о глобальных целях и тех шагах, которые собираются предпринять. Сначала в голове творился хаос от происходящего: целая группа самых умных людей страны рассказывали о том, что раньше считалось фантастикой и глупым вымыслом. Среди наук был сильный разброс: от психологии и физической подготовки до квантовой физики и небесной механики. Но со временем картина стала проясняться. Каждый из присутствующих ученых считался одним из лучших в своей сфере и был приглашен, чтобы передать максимально сжато, но понятно, свои знания участникам эксперимента.

Хотя сидела я достаточно далеко, мое внимание привлек один ученый в очках и растрепанными седыми волосами, так похожий на Альберта Эйнштейна. Он часто попадал в кадр, выделяясь особенным сосредоточением. Думающая морщинка на лице между надбровными дугами не исчезала весь вечер. Он следил за всеми и постоянно фиксировал что-то в блокноте. Также он с интересом рассматривал сидящих в зале. Он выступил последним, и казался самым неуверенным оратором из всех, что держали слово тем вечером.

– Дорогие кандидаты, будущие студенты, я хочу, что бы вы поняли, что мы сами пока только предполагаем, что ждет избранных из вас в параллельных вселенных. Но для того мы и устраиваем этот эксперимент, чтобы дать вам максимум знаний, которые бы пригодились в других мирах. У нас нет однозначных результатов исследования перегрузок и последствий путешествия сквозь космические материи, поэтому мы воспользуемся подходящей к данной ситуации программе подготовки космонавтов, как по физической нагрузке, так и по информативной. Однако у нас есть четкое понимание кандидатуры пилота, поэтому отбор будет жестким и беспощадным. Учитесь прилежно, раскрывайте свой потенциал и удачи!

После необычной приветственной речи главы эксперимента собрание быстро завершили, и нас группами повели обратно. Я была рада вернуться в свой уголок, но перед тем как изолироваться от остальных, что-то заставило меня обернуться и проверить, пришел ли сосед. Я успела увидеть его спину, скрывающуюся за автоматической дверью, и бодро шагнула в свою комнату, позволяя компьютерной программе запереть на ночь и меня. На сегодня впечатлений мне хватило, поэтому я сразу прыгнула в кровать. Ленивым движением нащупала планшет, чтобы проверить наличие новых сообщений. И действительно во время собрания нам разослали расписание занятий. Однако сил на чтение не хватило, и я уснула раньше, чем открыла письмо.

Шаг третий

Меня разбудила нежная мелодия, замолкнувшая, как только я села на кровати. Обычные утренние дела медленно раскачивал серые клеточки, пока, наконец, я не почувствовала себя готовой к первому дню. Дверь зашуршала, и в комнату вошла девушка, во многом похожая на вчерашнюю. Осматривая ее униформу, я подумала, что и мы в одинаковой одежде выглядели для них на одно лицо.

Девушка поправила очки и приступила к работе. Ее взгляд метался по комнате, а правая рука заполняла пустые поля в табличке. В прозрачных стеклах что-то мелькнуло, и стало понятно, что на ней была отечественная разработка смарт-очков. Девушка принимала входящие параметры и вписывала нужные показатели.

– Доброе утро, – сказала я автоматически, но после ее безразличного взгляда осеклась, вспомнив предупреждающие слова. Было немного странно игнорировать живого человека, но мне предстояло с этим свыкнуться. В задумчивости я перевела взгляд на камеру и представила, что в этот момент за мной также наблюдают и другие сотрудники, и они отличаются только тем, что физически здесь не присутствуют.

Ощущения чужого взгляда так неприятно пронизывали тело, что я поторопилась к выходу. Запах еды в коридоре вывел меня к столовой. Это было большое пространство, сейчас освещаемое яркими лучами солнца, проходящими сквозь толстые стекла панорамных окон. Мне сразу вспомнился балкон проданной квартиры, но урчание живота вернуло меня в реальность. Я взяла поднос и встала в очередь. Передо мной стояло человек пятнадцать, но продвигались мы медленно. Виной тому было разнообразие блюд, сбивавшее с толку голодных посетителей. Выглядывая из-за спин студентов, я быстро определилась с завтраком и снова принялась осматривать помещение.

Высокие потолки и светлые стены оставляли чувство необъятности пространства, а окна, растянувшиеся на две стены, делали его бесконечным. Сердце застучало быстрее, когда взгляд наткнулся на проход, ведущий на открытую террасу. Я уже представила, как поглощаю еду, обвеваемая свежим воздухом, однако первый день осени радовал ясной погодой, и у многих возникла та же мысль.

Заполнив поднос яствами, я в нерешительности остановилась в поисках свободного места. Столики, плотно приставленные друг к другу, вытягивались длинными рядами и позволяли увеличить проходимость потока, но меня совсем не тянуло вклиниваться в чужие разговоры, слушать посторонние звуки, и я продолжала оглядываться. Мое внимание привлек укромный уголок, где заканчивались панорамные окна и начиналась глухая стена. Проход здесь был затруднен автоматизированными системами приема грязной посуды, тянувшимися колоннами до самого потолка, а, возможно, и сквозь несколько этажей, поэтому несколько рядов сократили до одного-двух столов.

Именно туда я и направилась – скрыться от глаз и расспросов. Мне нужно было время, чтобы адаптироваться к толпе, посмотреть со стороны, оценить свои силы. Ни о чем не думая, я перекусила, поглядывая в окно. Вид оставлял желать лучшего, открываясь лишь на соседние небоскребы – корпуса, отданные для научных изысканий в других сферах. Зато небо и солнце были настоящими, и этого было достаточно для хорошего настроения. Я взяла с собой планшет, чтобы почитать, но не могла оторваться от облаков, плывущих в тропосфере. Они могли выбирать форму, слоиться или кучиться, но никогда – скорость и направление. Они приносили живительную влагу, спасительную тень, а иногда смертельно опасные молнии, сжигавшие леса. Я знала людей, которым нравилось жить как облака, ведомые попутным ветром, но себя я представляла, скорее, деревом, глубоко пускающим корни, чтобы дать все лучшее своим плодам.

Вдруг столовая оживилась звуками срабатывающих напоминаний, что раздавались из браслетов, сообщая об окончании завтрака, и я поторопилась на свое первое теоретическое занятие.

Так начались будни. Каждый день я вставала в одно и то же время, шла на завтрак. Затем были лекции, спорт, обед, лекции, ужин, свободное время. Никто не задерживался, никто не отбивался. Лекции были без домашнего задания, но на следующий день всегда кратко резюмировали пройденный материал. Одна тема плавно вытекала из другой, упорядоченно укладываясь в памяти. Я как примерная ученица записывала тезисы, определения, формулы и другие заметки в толстые тетради. Занимаясь чем-то механическим, исключала возникновение мыслей и наплыв воспоминаний, полностью сосредотачиваясь на предмете.

От насыщенности теоретической программы и того, что я не изучала эти предметы ранее, каждый вечер у меня болела голова. Она пухла от обильности информации, вкладываемой в нее за день. Мне приходилось перечитывать записи в тетрадках и рыться в книгах на планшете, чтобы заполнить пробелы и выстроить собственные цепочки смысла. Сквозь усталость и боль я не давала себе покоя, пока не находила нужных ответов, ведь понимала, что мне требовалось создать, во-первых, крепкий фундамент для дальнейших знаний, а во-вторых, репутацию, которая никогда не бывала лишней.

А вот спорт я невзлюбила. Но не потому, что не любила физическую нагрузку. А потому, что при однотипных движениях в монотонном ритме расслаблялась голова, и тогда приходили мысли. Вместе с ними оживлялась память, а это было уже чревато. Спорт – единственное время, когда я отвлекала себя и всех вокруг и назойливо задавала многочисленные вопросы. Я спрашивала, почему пикают приборы, что показывают мониторы, есть ли у меня лишний вес, готовят ли нас в космонавты, почему я попала в зеленую группу, есть ли группы других цветов, почему никто не носит бейджиков, сколько собеседований нужно было пройти, чтобы попасть сюда, – и это лишь маленькая толика того, что приходилось выслушивать персоналу. Я просто озвучивала первый возникающий в голове вопрос, чтобы забить ее глупостями и не впустить ничего другого. Меня ругали, говорили, что я сбиваю дыхание и это плохо для сердца. Но после одного случая мне стали прощать такое поведение, а инструкторы порой сами заводили разговор.

Это случилось в первую же неделю. Тело еще не привыкло к нагрузкам, и в начале бега в боку кололо. Я успешно отвлекалась от дискомфорта, спрашивая стоящих вокруг меня работников, из-за чего это происходит и как с этим бороться. Но когда мне пригрозили отчислением за лишние разговоры, я сдалась. Вперив взгляд в пустоту, настроила ритм бега под нужную скорость. Пытаясь мысленно успокоить шокированную печень, я расслабилась настолько, что внутренний блокиратор памяти тоже слетел. И на меня нахлынули чувства.

Первая беременность – самое волшебное и страшное время для любой женщины. Ты одновременно наслаждаешься растущим чудом и панически реагируешь на все, что происходит внутри и снаружи. Тогда мне вспомнилось, как однажды на позднем сроке заболел бок, совсем как сейчас, болел не сильно, но очень длительное время, и мое состояние постепенно ухудшалось. Помню по телефону скорой помощи на меня орали, что я рожаю, хотя это было далеко от правды; помню, как по пробкам меня везли в центр города и каждый час вкалывали обезболивающее; помню, как маленькая ручка через плаценту тянулась к больному боку, будто гладя меня изнутри и так хотелось ее в благодарность поцеловать…

В этот момент, все еще передвигая ногами по движущемуся полотну, я схватилась за сердце, потому что боль стала невыносимой. Остановка лишь на секунду – и дорожка на всей скорости откинула меня к стенке. Удар был неожиданным и сильным, но ничто не могло перекрыть потерю матери. Я лежала на полу с огромной шишкой на затылке и сочившейся из нее кровью, но думать могла лишь о том, как сильно хочу к детям. Слезы лились рекой, разум был затуманен от удара и эмоций, но, кажется, я кричала. Говорят, громко, даже истошно.

Из медблока меня отпустили со словами «не стоит так волноваться» и освободили от спорта на три дня. Я боялась, что меня отчислят по состоянию здоровья, но вместо этого назначили наблюдение у психолога, забрасывавшего вопросами о произошедшем. Не добившись успеха, Вишустин скрепя сердце вновь разрешил мне заниматься, но с пометкой «о ненаказании в случае отклонения от правил».

После инцидента меня стали еще больше сторониться, шептались за моей спиной, отводили глаза и точно не пытались сесть рядом или заговорить. Это было к лучшему, я могла полностью отдаться учебе, книгам и мыслям о параллельных вселенных.

Моим любимым временем был ужин. Это как утро пятницы в пятидневную рабочую неделю: если ты проснулся и доехал до работы, то, считай, день состоялся. Так и здесь, за ужином уже можно было не думать о физике, биологии, высшей математике, истории, психологии и других предметах. Обычно после всех занятий я успевала сбегать за планшетом, чтобы заполнить пустое время придуманными писателями мирами.

Порой я украдкой наблюдала, как формируются компании по интересам – естественное желание найти себе подобного. Люди знакомились, общались, и в столовой всегда было шумно от жарких споров и громкого смеха. Иногда мне даже приходилось отвлекаться от чтения, когда гул голосов перерастал в гвалт, и я обращала внимание на кучные компании молодых людей, беззаботно болтающих на повседневные темы. Сейчас они думали только о том, как здорово было сюда попасть. Они жили моментом, радуясь каждой крошке живого общения и загадывая наперед не дальше следующего утра. Они подчинялись правилам, лишь потому что не хотели выбирать сами, чтобы потом со счастливой улыбкой рассказывать, как они пытались, хоть и не дошли до конца.

Я вглядывалась в их лица, не понимая, зачем они тратят свое время, когда могут проводить его как угодно и с кем угодно. Я видела, как горят их глаза, раскрывая, что им есть, что терять в этом мире. Зачем же тогда они стремятся в другой? Зачем отпускают синицу в руках ради журавля в небе?

Потому что они могли. Я сама была такой же. Раньше. Сейчас я научилась абстрагироваться от настоящего момента и видеть картину в целом, идти к финишу, а не топтаться на месте. И этот эксперимент воспринимался мной лишь как ступень к мечте. Она была только моя, и идти следовало в одиночестве.

Все же изредка я представляла себя в одной из таких групп, придумывая реплики и шутки. Но развивая эту тему в воображении, четко видела момент расставания с теми, кто не проходил отбор. Разлука омрачит общение друзей, оставив горький осадок. Но цикл сближения и отталкивания будет повторяться вновь и вновь, пока проект не достигнет финиша с небольшой группой выживших с измотанными нервами и наполненных разочарованием. Такая перспектива отбивала у меня желание заводить знакомства, и я с тяжелым выдохом возвращалась к тетрадям.

Порой мне хотелось рассказать о своем дне: как сложно бывает успевать за мыслью преподавателя, когда слушаешь и пытаешься записывать, как странно ведет себя утренний персонал, так что возникает чувство, будто живешь в доме с привидениями, как неприятны тычки и подножки, когда идешь к первой парте, как мурашки бегут от холодного взгляда, преследующего в толпе, как удивительно вкусно готовят, и я бы осталась здесь навсегда. Но никто не спрашивал, поэтому я читала.

Наконец открыли библиотеку, так что я любила заходить в читательский зал и листать толстые фолианты. Многие любят искусство: картины, архитектуру, а ведь книги – это печатный шедевр. Кроме содержания, издательства работали над шрифтами, заголовками, расположением текста, украшением страниц рамками. Мне особенно нравилось, когда выделяли первые буквы новой главы. Например, украшали розами, если речь в главе шла о дивном саде, или плющом, если рассказывалось о заброшенном замке.

Я проводила в библиотеке много времени, наслаждаясь запахом старины, шелестом пожелтевших страниц и литературными дневниками писателей. Порой меня увлекали их биографии. Трудно было представить, что тексты, полюбившиеся миллионам, когда-то были десятки раз отвергнуты издателями. Страшно было представить, как авторы умудрялись сохранять веру в себя и в силу своих произведений и шли к следующему редактору. В книгах этих писателей хотелось отыскать разгадку внутренней стойкости и уверенности в достойности собственных суждений и целей.

Я только взяла в руки новую книгу для изучения, когда браслет сигналом пригласил на ужин. С сожалением вернув книгу на полку, я взяла ранее отобранные книги и подошла к конторке. Девушка улыбнулась, придвинула ближе к себе стопочку и начала оформлять выдачу. Процесс занял не больше минуты, и книги с отсканированным штрих-кодом очень быстро попали ко мне в руки. Я уже протянула руку для считывания моих данных с браслета для завершения процедуры, как девушку что-то смутило, и она отложила последнюю книгу.

– Простите, я не могу выдать вам Замятина, – она виновато посмотрела на меня.

– Почему? – удивилась я. – Это же классика.

– На данном этапе вашего эмоционального состояния произведение «Мы» может негативно сказаться на вашей… реакции.

– Это Вишустин запретил? – вдруг сообразила я.

Девушка не ответила, но заговорщически поводила глазами туда-сюда и потом слегка кивнула. Я догадалась, что за каждым ее движением так же следили, и кивнула ей в ответ.

– Простите, – сказала она громче обычного, продолжая быстро писать, – я не имею права разглашать эту информацию.