Четыре угла

Марлен засмеялась и быстро заморгала, пытаясь остановить слезы радости.

– Тогда я должна взять свои слова обратно и признать, что бедным партнером являешься ты. Все, наверное, ужасно смеялись над тобой в моменты падения и, особенно, кружения.

– Да, еще как. Но я их не замечал.

– Как тебе это удается? – ставя кружку на стол, покрытый скатертью, спросила Марлен.

– Что?

– Ну вот это, не замечать насмешек, взглядов людей? Неужели ты не видишь, что из-за общения со мной к тебе по-другому начинают относиться?

В тот момент Герман серьезно посмотрел на девушку перед собой, на ее голубые глаза, в которых отражались искры камины, выпрямил спину и серьезно проговорил:

– Потому что люди глупы. Зачем обращать внимание на глупость и безосновательную злость, ехидность? В моменты, когда надо мной хотят злобно пошутить, я просто начинаю думать о чем-то хорошем, отвлекаясь и не уподобляясь им. В последнее время, «чем-то хорошим» для меня стала ты.

Марлен увела взгляд от Германа, засмущалась и покрылась на лице опять легким румянцем.

Герман посмотрел на реакцию девушки и продолжил говорить:

– Пойдем вместе на бал? Обещаю, я научусь вальсировать так, что ни один не посмеет посмеяться.

Она согласилась.

О том, какой именно недуг заставлял Марлен неделями отсиживаться дома подальше от глаз людей, стало известно в день, когда состоялся школьный бал. Правда, состоялся он не для всех…

Одетый в нарядный дорогой смокинг, купленный отцом у знакомого итальянского городского портного, Герман в метель побежал к Марлен. Белые хлопья сыпались и кружились с неба, создавая свою интерпретацию вальса. Снежинки то ускорялись, то медленно кружились в воздухе, укладывались ровным слоем на ветви деревьев и крыши двухэтажных домов. Костюм Германа был уже почти весь бел, его лицо было мокрым и холодным, а улыбка сияла.

Он постучался в дверь. На пороге появилась Марлен. Она была одета по-домашнему и удивленно смотрела на юношу на пороге.

– Ты еще не оделась? Марлен, поторопись, а то опоздаем.

Она продолжала удивленно смотреть на Рица, а потом сказала:

– Куда опоздаем? Я никуда не иду.

И Марлен захлопнула дверь. Шокированный Герман стал кричать: «Марлен, что случилось? Я тебя чем-то обидел? Марлен! Марлен!».

Дверь распахнулась, из дома вышла укутанная в одеяло мама Марлен. Она закрыла за собой дверь, тихо спускаясь по лестнице и толкая нежно одной рукой Германа, начавшего движения спиной вперед.

– Герман, мой мальчик, я к тебе очень хорошо отношусь и я благодарна за то, что ты очень мил с моей дочерью. Но сейчас тебе лучше уйти.

– Я не уйду без Марлен. Если я чем-либо ее обидел, то стоит объясниться и решить все недоразумения. Если вы и вправду ко мне хорошо относитесь, прошу, разрешите с ней поговорить.

На улице уже было темно, горел холодным светом один уличный фонарь, а снегопад усиливался.

– Марлен нет. – Серьезно проговорила мама девушки. – Сейчас ее нет.

– Как нет? Я же с ней только что говорил!

– Да пойми же ты, это не та Марлен, это совсем другая, и она тебя не помнить или помнит частично.

Герман вопросительно посмотрел на женщину, и она поведала ему тайну их семьи. Оказалось, что Марлен болела расщеплением личности. На тот момент психиатры и психотерапевты смогли установить сочетание двух личностей, но не исключали и появление третей в ближайшее время.

Одна личность Марлен помнит и Германа, и его приглашение, и его любовь к ней. Другая же личность помнит лишь то, что они знакомы.

Герман Риц был поражен. Обычная простуда, как и говорила Марлен, была лишь прикрытием для сокрытия истинного заболевания.

– Иди на бал, Герман. Боюсь, сегодня она не придет к тебе. Если утром Марлен вернётся, я ей передам, что ты заходил.

Герман не пошел на бал. Он вернулся домой, упал в костюме лицом в подушку и уснул с разбухшим от слез лицом.

Утром Марлен проснулась и начала собираться на бал. В момент, когда она вышла из комнаты, чтобы спросить, где ее выглаженное «прошлым» вечером платье, ее мама сообщила, что бал прошел.

– Прошел? – со слезами переспросила Марлен, руками поглаживая волосы.

– Прошел, доченька. Вчера вечером.

– А Герман приходил? – боясь ответа, поинтересовалась опечаленная девушка.

– Приходил. – Опустив голову, ответила мама.

– И?!

– Я всё ему рассказала. Боюсь, он должен был узнать.

Марлен вбежала обратно в свою комнату и хлопнула дверью. Раздался шум, скрип дверец шкафа, шорох. Через минуту она выбежала полностью одетой для зимнего студеного утра и двинулась к дому Рицов.

– Стучат, как сумасшедшие. – Сказала Линда, подходя к входной двери, в которую стучала Марлен.

– Здравствуйте, могу я увидеть Германа? – Торопясь произнесла девушка, дрожа от страха и внутренней боли.

Линда качнула головой с обеспокоенно сложенными на лице бровями и позвала сына.

Герман вышел с кухни, увидел Марлен и тут же понял, что она та самая – его дорогая и любимая Марлен. Он бросился к ней, обнял и прижался губами к ее белокурой макушке. Она же прижалась щекой к его теплой груди, скрытой за домашней рубахой по пояс, схватилась руками за спину и быстро-быстро стала объясняться.

– Я знаю, знаю! Но это не важно! Всё не важно! Главное, что ты тут, ты со мной. А отдавить ноги я могу тебе не только во время школьного вальса. – Перебивая, говорил Герман.

Марлен и Герман любили друг друга так, как любят безнадежные романтики и взрослые реалисты одновременно. В дни ухудшения состояния Марлен, когда вторая личность брала верх над сознанием, Герман пытался аккуратно подобраться к девушке и завоевать доверие у второй личности.

Казалось, Риц мог справиться с Марлен, но это было не так.

Зима прошла быстро. Наступила весна. Расщепление личности Марлен стало проявляться всё активнее, голос второй личности мешал спать и общаться с Германом. Марлен начала уходить в депрессию, которая, казалось, отступила некогда, но вот вернулась вновь. Образовавшийся хаос в сознании Марлен привел к депрессии, которую на тот момент не были готовы «лечить» в домашних условиях.

Герман начал подозревать, что Марлен что-то от него скрывает.

Весной, когда Герману было шестнадцать лет, умер его отец. Остановка сердца – заявил врач. Тот миг, когда бледное и холодное тело отца в гробу опускали в сырую весеннюю землю, Риц принял решение, что должен стать врачом, но еще не знал, каким именно. Он резко почувствовал яростное желание спасать и помогать, делать из людей – здоровых и счастливых людей.

Траур на неделю обездвижил всю семью Рицов. Все только плакали и молчали. Когда же неделя подходила к концу, а Герман был готов рассказать о случившемся Марлен, ожидая ее теплых рук в своих, он отправился к возлюбленной, на которой уже тогда мечтал жениться.