Четыре угла

Окала молча качнула головой, прикрыв глаза, а потом заговорила, обратившись к Герману:

– Герман, познакомься, Чудок. Чудок, – посмотрев на клюволицего, сказала Окала, – познакомьтесь, Герман.

– Раз мы теперь хорошие знакомые, а возможно, скорые лучшие друзья, то прошу вас присоединиться к нашему ужину. Мы остановились с друзьями в пещере Инфаро, и там достаточно мест на всех, чтобы спрятаться от надвигающейся грозы.

Договорив, Чудок не стал ждать ответа. Он протянул ввысь руку, сложил ее в виде лающей собаки, прокричал «Выходим!», а затем перепрыгнул через камни, нагретые и окутанные костром. Перепрыгнув через преграду, Чудок протянул руку Окале, стараясь помочь ей. Но помощь ей была не нужна, Герман уже проскочил на ту сторону, сразу же после Чудока, и уже вытянул Окалу к себе. Чудоку только оставалось смотреть, как Герман ставит со своих рук Окалу на землю.

– Прыткий Герман! Молодец. – Одобрительно и серьезно, подобно отцу на пенсии, проговорил клюволицый. – Друзья, смотрите, кого привела к нам судьба.

У входа в пещеру Инфаро горел костер высотой в полтора метра, огнем сжигающий мясо на вертеле, а возле костра сидело двое. Человекоподобный кабан в соломенной шляпе притопывал капотами, испуская из своего свинячьего рта одну глупую шутку за другой. Он сидел как человек на бревне, придерживал шляпу левой верхней конечностью и испускал всем своим мохнатым телом, подобно оркестру, сочетание звуков, порожденное голодом, метеоризмом и шутливым настроем. Рядом с этим забавным, но отпугивающим излишней активностью кабаном, уныло сидела светлая с золотистыми прядями лама. Меланхоличная по своей натуре, она сидела вблизи кабана, игнорируя шутки и остроты, иногда проговаривала несколько предложений почти неслышно, а затем вновь замолкала.

– Хорошо тобой быть, Кабачок. Извилин хватает на то, чтобы шутить, сил на то, чтобы жить, а меня вот ни на что не хватает. А так хотелось бы сказать, как скучаю по ней, как хочу встретиться, поговорить, пошутить хотя бы о самом глупом. – Печально говорила лама.

Будучи не услышанным Кабачком в шляпе, продолжающим себе хрюкать под вытянутый свиной нос, лама заметила протянутую ввысь руку Чудока и тыкнула копытом в Кабачка. Из за камней показался незнакомый молодой человек и Окала. До них заползло и тело Чудока.

– Друзья, смотрите, кого привела к нам судьба. Холман, Кабачок, смотрите, кого я встретил у входа к нашему временному жилью! – Чудок показала на Окалу.

Завизжал Кабачок, затопал он копытами еще яростнее, от радости свистел ушами. Холман же приободрился и вновь впал в меланхолию.

– Окала, поберегись, у тебя человеческий нарост! – Смехом чуть не подавившись, завыл Кабачок.

– Давно не виделись. – Проговорил робко Холман.

Чудок взял за плечи Германа, подвел его к своим друзьям и представил.

– Он теперь один из нас. Герман, присаживайся, не стой столбом.

Риц посмотрела на Окалу, она пожала плечами, показала взглядом на небо, покрытое тучами, и кивнула головой. Раздался гром. Вспыхнула молния, и заторопился ливень, огромными каплями пробивая пыль и создавая воронки в песчаной земле. Все: Чудок, Кабачок, Холман и Окала с Германом успели спрятаться в пещере, собравшись вокруг теплого костра. Что может быть прекраснее ощущения безопасности, тепла и покоя в холодную и дождливую погоду? Прохладный сырой ветер, задуваемый в пещеру, контрастировал с пышущим жаром костра, бросая Рица в океан противоречивых, но дающих чувство жизни, ощущений. А когда кусок жаренного просоленного мяса был в руках человека, горячим паром обдающее его лицо, Герман ощутил, как покидает тело настороженность. Расслабление полностью вступило на трон, пробудив затем энергию и дав силы для общения. Конечно, все ели молча. Хотелось набить животы, вкусить еды и снова стать полноценным, а не угасающим существом. Подзарядившись, у всех присутствующих развязались языки. Боюсь представить, каков бы был Кабачок после стаканчика красного полусладкого вина. Ох, какие похабные шутки могли бы литься из его рта, и какое желание капать картошку могло в нем проснуться!

– Герман, – заговорил Чудок, – я вот смотрю на тебя и понимаю, что ты не с этого мира. Не похож ты на наших. Так, как ты тут оказался и откуда ты?

Захрюкал Кабачок:

– Да! Да, Герман, расскажи. Не стесняйся нас, мы привыкли к странным существам, вот к Холману привыкли, и к тебе привыкнем. – затопотал, смеясь, кабанчик.

– Ха, да, по мне сразу видно, что я не отсюда. Меня занесло к вам из мира людей. Даже не знаю, как объяснить…

– Мир людей? Ты хочешь сказать, что существует два мира? – Заинтересовавшись, но всё же печально переспросил Холман.

– Нет, не два. А значительно больше. Я уже бывал в мире ненависти, зла, одиночества, страха и вот теперь меня занесло сюда. В ваш мир.

– Подожди, – наклонив голову, сказал Чудок, – Занесло?

И Герман решил, что проще будет не отвечать на отдельные вопросы, а рассказать всю историю целиком. Его слушали затаив дыхание и вздрагивая в моменты прошедших опасностей, когда жизнь Германа, казалось, висела на волоске. Подкрадываясь историей к миру любви и счастья, он заговорил о Марлен и тут же остановился.

– Кажется, дождь кончился. Пойду, посмотрю, какой вид открывается отсюда. – Герман встал, стряхнул пыль и медленно направился к выходу.

– Но сейчас же ночь, ты ничего не увидишь. – В тишине проговорил Кабачок, утратив на секунду навыки постоянного шутовства.

Окала хотела уже отправится следом за Рицом, но Чудок остановил ее, схватив за конец платья. Он покачала головой вправо и влево, а потом сам поднялся с места.

– Я схожу. А ты отдохни, думаю, ты и так сегодня многое пережила. – И клюволицый взглянул на руки Окалы, покрытые следами от разбуженных воспоминаний, которыми она недавно поделилась с человеком.

Чудок вышел из пещеры, за его спиной остался свет, три тени и смех с разговорами, перебиваемые хрюканьем. Он еще не дошел до Германа, он смотрел издалека в паре шагов от него, пытаясь понять, что новый знакомый делает и какие чувства его переполняют. Человек смотрел вдаль, в темное, покрытое ночью пространство, не различая предметов и еще недавно видимых им башен и других объектов. Он просто смотрел для того, чтобы смотреть, а не видеть. Выдыхая тяжелый воздух и создавая тем самым пар, пришелец пытался успокоить в себе разбушевавшиеся давно подавленные и забитые в углы разума и души чувства, годами трепавших его изнутри. «Всё, всё, хватит», проговаривал он себе в уме, «мы не можем быть с ней вместе сейчас, может, когда-то будем, но не сейчас. Если же нам суждено быть вместе, мы будем, куда бы нас ни занесло». Уговоры почти помогали. Одна часть Германа была разумна, она способствовала пониманию ситуации и утишала, подавливала боль. Другая же его часть кричала, изнывала и ругалась диким и безграничным матом. Ком подступил к горлу, человек взялся рукой за лицо, зажимая нос и пытаясь притвориться мертвым для своих же мыслей и чувств. Герман сдерживал себя как мог, но вдруг закинул голову назад и тихо прокричал в небо. Устремив взгляд в ночное небо, которое, по ожиданием Рица, должно было быть заполнено тучами, он увидел тысячи сияющих звезд и сложенный из них уплывающий путь. Глаза человека наполнились блеском множества сияющих светил, а зрачки расширились.

– Ты тоже любишь смотреть на звезды? – Подойдя к Герману, сказал Чудок.

– Да, и ведь это даже не объясняется. Я мог бы сказать, что, смотря в небо и разглядывая блеск каждой даже самой маленькой звезды, меня переполняют мысли или эмоции, но тогда бы я соврал. На самом деле, смотреть на звезды приятно именно по той причине, что посмотрев на них, забываешь про всё, даже про собственное существование. Растворившись в мире, становишься частью этого мира и становишься ничем, ничем не связанным с этим миром одновременно.

– И именно пустота дает чувство безграничного одиночества или делает тебя счастливым в такие минуты. Пустота от мыслей, пустота от чувств и переживаний. Наступает секундное чувство свободы от всего мирского.

– Именно. – Не отрывая взора от неба, без эмоций подтвердил Риц.

– Но зачем тебе эта пустота?

– Чудок, я не умею говорить о своих чувствах. Могу сказать лишь то, что люди часто страдают, скучая по другим людям. – И на этих словах пришелец вытянул шею прямо, вернув голову в обычное положение. Но он продолжал смотреть в небо, в далекое и звездами горящее небо.

Чудок покивал своей головой с клювом на лице, и решился на откровения.

– Скучать по человеку, который очень нравится или даже которого любишь, кажется мукой подобной пытке раскольной смолой, прожигающей тело до костей. Но есть же в этой скуке и что-то сладкое, что-то окрыляющее и дающее повод для мечтаний о любимом. Соскучившись, легко представляется момент встречи, пылкий разговор и страстный поцелуй где-нибудь в парке у пирамиды. От скуки наливается горячей кровью нутро, начинающее жаждать приключений и новых ощущений. Сердце открывается новой музыке, душа начинает подпевать в ритм, а голова кружиться, как после нескольких бокалов вина. Скучать по возлюбленному человеку, отдавая себя мыслям, полезно так же для творчества. Любить и скучать по любимому сложно, больно, но именно эта боль дает чувство жизни и желание жить. И я уверен, что именно по этой причине, ты оказался тут и именно по этой причине лучше не подпускать к себе пустоту.

Герман молчал. Он положил свою руку на плечо Чудока и мысленно благодарил, что тот дал ему вновь почувствовать в себе надежду на счастье.

Человек и клюволиций вернулись в пещеру к остальным друзьям после небольшого молчаливого осмотра звёзд и тут же приступили к болтовне. Все, кроме уже спящей Окалы, принимали участие в диалоге. Герман ощутил зарождающуюся крепкую связь между ним и Чудоком. Понял, что Кабачок нравится ему, как тот, кто всегда насмешит. А Холман привлекал готовностью всегда поддержать разговор о грустном или тревожном.

– Я говорил Холману, что он ни за что не обыграет меня в каменушки! Но этот упертый ламообразный брехун, врет, что меня обыграет даже одноногий скрипун, потому что у меня копыта. – Наигранно злился Кабачок.

– Не хочу обижать тебя, мой кабанчатый друг, но ты и вправду не можешь претендовать на звание лучшего или хотя бы хорошего игрока каменушек. Все знают, что лучший игрок я – Чудок великолепный, титан и непобежденный воин!

Кабачок рассмеялся, хрюкая и надрывая лохматый животик. Холман улыбнулся, скучно подняв брови. И Герман ничего не понимал.

– Что такое каменушки? – Наконец спросил человек. И вправду, что это?

Кабан в шляпе растолковал Герману, что каменушками у них называют игру. Она заключалась в том, что игрокам нужно в несколько разных раундов, каждый из которых знаменуется увеличением дистанции, закинуть вспахивающиеся камни в костер. Уловка в том, что вспыхалки для каменушек отскакивают, приземлившись, и не каждый сгорает именно в костре. Игра опасная, детей к ней не подпускают, но они рвутся в игру сами.

– Раз у нас появились сомнения, то их нужно развеять. Вперед! На улицу, играть в каменушки! – и Кабачок достал из за спины сумочку. Нет, не женскую, а льняную, заполненную чем-то, что стучит. – Вспыхалки у меня с собой.

– Пока дождь не начался вновь, поторопимся! – разгорячившись, заторопил всех Чудок. Ему не терпелось победить вновь.

Чудок схватил одно из бревен из костра, полыхающее огнем, и вынес его на улицу, накидав на него еще множество веток. Вспыхнул костер не хуже того, на котором жарили ужин. Все четверо участников каменушек встали по одну сторону, выстраиваясь чуть ли не в очередь. Первым хотел кинуть вспыхалку Чудок, но Кабачок его остановил.

– Почему ты? Я хочу первым кинуть!

– Ну нет, глупости не говори. – Чудок замахнулся, чтобы кинуть камень, но Кабачок бросился на его руку, повис на ней и завизжал.

– Холман, Холман, забери у него вспыхалку! Он не честно играет.

– Ну нет, я в это не полезу. – Спокойно ответил Холман. – Сам разбирайся. – И сел на зад.