Не стирайте поцелуи. Книга 2

Келли выходит из бассейна весь мокрый, но ни разу не свежий. А на лбу – моя татуировка. Все прячут смешки и улыбки, переглядываются. Что, неужели никто ему до сих пор не сказал? Нет, с этого дурака станется и осознанно красоваться обновкой на лбу.

– Келли! – кричу ему. – Эй, Келли!

– Чего?

– Классная татуировка. На лбу, – показываю ему.

– Чего?

– Писюн, говорю, на лбу у тебя – тебе очень идёт!

Да, я старалась, когда рисовала.

– Что?

Вот же дурак, думаю.

– Иди в зеркало на себя глянь! – подсказываю.

Все уже просто покатываются со смеху, даже Лео улыбается. Келли доверяет в этой компании только одному человеку – Марлис, потому и смотрит на неё, надеясь найти причину происходящего в выражении её лица. Она давится смехом и пытается кивать, что, мол, да, Лея, права – сходи в ванную.

Из ванной, а потом и из дома Келли вылетает с руганью и воплями.

– Кто это сделал? – орёт, указывая пальцем на лоб.

Упс, не получается оттереть, я знаю.

– Не я, – спешу ответить.

Я думала, он поймёт, а он вместо этого более мягким, совершенно не тем тоном, с каким разговаривал со мной раньше, вдруг говорит:

– Это не можешь быть ты, пони. Мы все знаем: ты была занята этой ночью.

И вот здесь я просто рефлекторно бросаю взгляд на Лео, он снова пялится на меня. И он серьёзен, невзирая на всеобщую истерию.

– Кто? – в очередной раз рявкает Келли.

– Да брось, Келли! Вчера тут было человек пятьдесят гостей, все уже разъехались – ты немного запоздал с расследованием! – объясняет ему Розмари сквозь смех.

– Ой, умора! А художник был талантливый и дотошный – все детали проработал, даже волоски и морщинки – всё, как надо! – захлёбывается Марлис.

Да, я умею рисовать, когда очень нужно. Это правда. Благо только вот этой ночью имела возможность созерцать очень выдающийся экземпляр.

– Вечером у нас самолёт, – слышу знакомый голос.

Тихий и какой-то… пришибленный что ли?

– Лея? – зовёт он меня.

– Да, я помню, – говорю и ухожу в свою комнату.

К обеду у дома снова паркуются машины – не так много, как накануне вечером, но и не мало. Я стараюсь затеряться в толпе бесконечных гостей. Я прячусь за спинами и головами, стульями и креслами, за толстыми стенами и тонкими перегородками. Я стараюсь избегать его взгляда, но каждый раз, когда мои глаза рассеянно плывут по толпе, он на меня смотрит. Он смотрит, когда я ем, и смотрит, когда пью. Я вижу его повёрнутое ко мне лицо боковым зрением, периферическим, и даже тем внутренним взором, который никак не могла обнаружить на занятиях йоги. Он смотрит на меня, когда я несу переполненный салатник к обеденному столу, смотрит, когда несу тарелки, когда бегу за салфетками и возвращаюсь с ними и кувшином лимонада.

Он больше не смотрит на неё. Он смотрит на меня.

И, честно говоря, я не верю в романтический исход наших отношений, но мысль всё же успевает проскочить: «Боже, как же примитивно у них всё устроено!». У парней, в смысле.

Он говорит мне, что хочет пить, и я наливаю ему лимонад молча и ни разу не взглянув. Даже когда протягиваю руку, и он вынимает из неё ледяной, покрытый туманом стакан, я упорно цепляюсь глазами за стекло, искрящуюся мутную жидкость, плавающий в ней листочек мяты, свои пальцы, его пальцы. Когда они ложатся поверх моих, мой взгляд автоматически, неумолимо поднимается и сталкивается с его взглядом. Лео смотрит на меня бездной мудрости. Очень долгой, знающей все тайны, открывшей секреты, всё расставившей по своим местам и вычленившей из всей бесконечной массы главное:

– Я пойду, пойду на твоё чёртово обследование!

А потом добавляет нечто не менее важное, только совсем в иной категории ценностей:

– Только поцелуй меня!

Мне становится вначале стыдно, потом страшно и… почти не больно.

Глава 8. Алехандро

Mehro – Lightning

Меган не только была органически создана для лидерства, она агрессивно требовала, чтобы этот факт признавали окружающие. Взрослых это умиляло, особенно отца. Он часто повторял, что все лучшие гены рода достались Меган, и что её ждёт особенное будущее. На мои успехи он возлагал так мало надежд, что его абсолютно не волновали ни моё восприятие самой себя в окружающем мире, ни состояние духа, ни оттиски, оставляемые его репликами на моей личности. Например, он, прекрасно зная, что я слышу, но нисколько не переживая по этому поводу и не задумываясь о последствиях, часто повторял своим взрослым друзьям и тоже родителям:

– Меган – вот это характер! А мозги какие у девчонки! Впитывают, как губка, всё схватывают на лету! Даже страшно представить, что будет, если пустить её в политику! Она уже сейчас метит в премьер-министры. И знаете, что? Я ставлю на Меган! А эта, – тут он обычно кивал в моём направлении, – так… пустая трата сил, времени и денег.

Предполагалось, что мы, дети, слишком глупы или слишком заняты своими детскими играми, чтобы слышать и вникать во взрослые разговоры. Мать не любила, когда отец говорил так обо мне – её лицо всегда выражало скорбь и несогласие, но она никогда с ним не спорила, не спешила на мою защиту. Возможно, она что-то и говорила ему наедине, но для меня было важно, чтобы хоть кто-нибудь, хоть раз сказал ему в лицо, что он не прав. Не прав списывать меня со счетов, когда моя жизнь только началась.

Ирония судьбы в том, что самый ненавистный в моей жизни человек оказался в некоторой степени прав. Интуиция? Могут ли родители, каким-то образом предвидеть судьбу и успехи детей и вкладывать силы в тех, кому их чутьё прочит перспективы? Может быть, и у людей возможно что-то вроде того, как орлица никогда не вмешивается в борьбу своих птенцов, зная, что в конце останется только один – самый сильный?

В нашем выводке сильной была Меган и прекрасно об этом знала. Даже слишком хорошо. Иногда в связи с этой излишней самоуверенностью с ней приключались казусы. Пока была жива мама, наша семья вела типичный образ жизни всех канадских семей среднего достатка – хотя наш, подозреваю, был ниже среднего, потому что родители никогда не приобрели собственного жилья, всегда жили в арендованных квартирах. Мы часто ездили на вечеринки к родительским друзьям, на озёра или пляжи заливов с ними же или на фермы за ягодами. Однажды накануне Хэллоуина мы выбрались с группой родительских приятелей и их детей на ферму за тыквами. Меган, как всегда, была в своём репертуаре – требовала признания её лидерства. Она командовала, а мы все слушались. Но в какой-то момент, мы то ли её не услышали, то ли услышали, но проигнорировали (изредка случалось и такое) и она сама убежала в декорированный лесок. Вернуться к нам у неё не было никакой возможности – сделать это означало признать свою неудачу, как главнокомандующего – поэтому Меган упорно ждала два часа в леске, пока мы хватимся своего командира и рванём на поиски. Мы так и не хватились, сделали это родители, и мне, конечно, досталось за то, что бросила сестру и подвергла её рискам и немыслимым угрозам.

Меган действительно была умнее, ей всё давалось легче, но, когда твою гордость задели, ты из кожи вон вылезешь, чтобы доказать противоположное. И у меня однажды это получилось. В пятом классе мои отметки оказались выше, чем у Меган, «из принципа». Отец отправился разбираться в «шарашкину контору» – школу, по поводу того, как так вышло, что будущий Премьер Министр закончил год хуже, чем я?

Чем взрослее мы становились, тем громче внутри меня орало сопротивление. Сейчас я думаю, что отец давил моё чувство собственной значимости слишком усердно, и оно начало бунтовать. Вот просто из духа противоречия – бывает и такое. Будь он чуть хитрее и мягче – да хотя бы скрывал свои умозаключения и не провоцировал меня вслух, тратя силы, время и средства на перспективную дочь – я бы оставалась в тени и даже не вздумала взбрыкивать. Но он зацепил во мне врождённую гордость, и она стала вредничать. Дерзила, демонстративно не повиновалась, отхватывала наказания, чтобы злиться и не повиноваться ещё сильнее. Всё это привело к тому, что Меган и отец в моём восприятии превратились во вражеский лагерь. Мы потеряли с ней не только связь, но и всякий контакт. В конце концов, моя родная сестра организовала для меня настоящую травлю в школе. А когда исчезла вместе с отцом, одним из самых больших моих страхов было, что люди узнают о моём позоре – меня бросили. Выбросили.

Сейчас, уже будучи взрослой, я вижу все те многочисленные пути и дороги, которые легко и непринуждённо избавили бы меня от бомжевания, и одна из них – другая система ценностей. Мне не нужно было бояться, что люди подумают или скажут, мне нужно было заботиться о собственном благополучии, а не о чужом мнении – этой, самой главной идее, никто из близких меня не научил, когда у них была такая возможность. Эту ошибочную установку я пронесу, как знамя, через всю свою жизнь.

За все шестнадцать лет, что я знала свою сестру, был один человек, который с самого начала не принял её лидерства ни в его органическом варианте, ни в пропагандистском – Алехандро – мексиканский мальчик, никогда не знавший своего родного отца, но обожавший мать. Календарно он был всего на год старше нас, но в реальности, мне казалось, его ум и опыт превосходил наш на годы. В последний раз я видела его, когда мне было девять – за год до смерти матери.

Алехандро жил в городке Сан-Клементе вместе со своей мамой и отчимом. В этот же самый город мы каждый год приезжали на лето и снимали небольшой коттедж на побережье. К тому моменту, когда я и Меган пересеклись с ним в пространстве и времени, нам уже исполнилось по семь лет. День, когда это случилось, я почему-то помню особенно ярко – посередине июля в одной из самых жарких точек Северной Америки Меган была в своих сапогах из искусственного меха. Они доставали ей до середины лодыжки, и «варилась» она в них нещадно, но всё на благо «имиджа». Благодаря этим сапогам уже через пару часов за ней бегала стая девчонок. Тогда, в семь лет, мы ещё «были сёстрами», и она, подбежав ко мне, вдруг поделилась сокровенным

– Видишь, вон того? С длинной чёлкой, в чёрной майке? Он мне нравится…

Я уже давненько его «видела». Мальчишка был не просто симпатичным, улыбчивым и озорным, он излучал «особую» энергию, и она притягивала к себе, как магнит. Мне он тоже нравился. Вот уже несколько дней, как. Поскольку в мою голову было уже очень хорошо вбито, что я не представляю для людей никакого интереса, дальше вот этого «нравится» мои чаяния никак не распространялись. Я уже поняла и приняла, что такие красивые, интересные и популярные дети со мной играть никогда не будут, для них в этот мир пришла Меган.

– Давай соревноваться на рукоходах? Если я выиграю, я тоже ему понравлюсь, – строит план обольщения Меган.

– Что я должна делать? – спрашиваю.