Не стирайте поцелуи. Книга 2

Лео на мгновение оторопевает. Выражение его лица: «Что за бред ты несёшь?!»

– Как я могу продать то, что мне не принадлежит?

Теперь уже оторопеваю я.

– А кому оно принадлежит?

– Понятия не имею. Я арендовал её через агентство.

Моя память и способность мыслить лихорадочно пытаются осознать сказанное, принять, как реальность. Сложно представить, что именно выражает в эту секунду моё лицо, но на лице Лео проявляется болезненное разочарование, степень которого с каждым мгновением берёт всё более высокие, стонущие, почти плачущие ноты.

Вначале на меня накатывает злость. Потом стыд… вернее, понимание того, о чём именно сейчас думает Лео – я приняла его за представителя золотой молодёжи, и одному Богу известны причины, по которым согласилась на его далеко не заманчивое предложение. Я лихорадочно стараюсь припомнить все наши первые разговоры, отыскать все те причины, по которым сделала не те выводы.

Лео отворачивается, и это небольшое движение странным образом приводит меня в чувство.

– Ну ладно. Хорошо. Давай думать ещё. Есть у тебя что-нибудь, что можно было бы продать?

Он больше не смотрит в глаза. Он молчит.

– Что? Совсем ничего?

О, Боже.

Мои шестерёнки крутятся, и чем дальше, тем быстрее.

– А где ты жил до этого? Ваш дом с Карлой… – и тут я осекаюсь.

– Он не мой.

– Ну может, есть смысл теперь поговорить с ней об операции… и разъяснить ситуацию…

– Нет.

Печально. Моя рука прижата к губам – а это верный признак того, что у клиента дела плохи.

– Из любой ситуации можно найти выход… мы что-нибудь придумаем, – спешу его заверить.

И уже через мгновение меня осеняет мудрая мысль:

– А сколько же ты платишь за аренду этой квартиры?

– Одиннадцать тысяч.

– Одиннадцать тысяч?! – я даже вскакиваю с места от возмущения. – Ты шутишь? Сколько же ты всего уже за неё выложил? Мы здесь как долго?.. Шестой месяц? Это почти семьдесят, мать твою, кусков?!

– Да.

– Почему было не снять квартиру попроще, господи! – и теперь я уже в прямом смысле хватаюсь за голову.

Он не отвечает. И меня разбирает злость, потому что… потому что женщины хотят жить в красивых и комфортных местах – именно этим он руководствовался, в экстренном режиме подыскивая квартиру, куда собирался привести… меня. А потом предложить место сиделки? Что-то тут не сходится.

Я опускаю руки и долго, ошарашенно глазею на Лео. Он, как и прежде, избегает смотреть в глаза.

– Лео…

– Да?

– А ты о сбережениях что-нибудь слышал?

– Конечно. У меня есть… были некоторые.

Пока он не отдал их мне, а я банку. Ой, мама…

Мы долго сидим в тишине, пока я соображаю.

У меня есть дом. Не до конца выплаченный, но, если его продать, деньги будут. Плюс мои сбережения, плюс девяносто пять тысяч.

Но остаться опять без дома… боже…

Решение зависит от того, с какого ракурса посмотреть на дилемму. С позиции «Стоит ли моя долгожданная крыша над головой его боли?» ответ не только однозначен, но и сам факт того, что этот вопрос задан, пованивает чем-то нехорошим. Ну а с другой стороны, он сам оставил свой дом в Калифорнии бывшей жене. Почему я – человек, два года проживший на улице – должна расплачиваться за его широкий жест самым важным для меня? Потому что дура. Но в свете первого пункта, это не важно. It's okay.

– Я продам свою квартиру. Денег за вычетом всех удержаний банка будет до обидного мало, но на операцию должно хватить. Завтра же я найду место подешевле – переедем туда. Возьму всех клиентов, каких мне предложат, найду работу. Если всё это приплюсовать к твоим одиннадцати тысячам, нам должно хватить на реабилитацию.

Лео очень тихо и даже не глядя произносит:

– … нам?

Потом очень чётко, громко и глядя в глаза, добавляет:

– Об этом не может быть и речи. Я перееду в дешёвую квартиру, это не вопрос, уже через год денег должно скопиться столько, сколько нужно.

Его взгляд, как таран – мощный и непреклонный. Но меня так легко не протаранить. Ты мужчина Лео, конечно, и ты не допустишь, чтобы женщина тебя облагодетельствовала, а тем более финансово. Но ты забываешь о том, что в первую очередь я человек, который никогда не допустит даже день твоей боли, если её можно избежать. И ты совершенно прав: не может быть и речи. Даже допускающей мысли не может быть о том, чтобы отложить на год то, что избавит тебя от боли. Не может быть и речи о том, чтобы отнять у тебя год полноценной жизни, юности, в которой должно быть намного больше, чем коляска и кэмпинг в оборудованных для инвалидов местах.

Лео слишком умён и проницателен, чтобы, тараня, не увидеть всех этих мыслей в моих глазах.

– Не смей! – требует. Причём, довольно грубо.

– Ну, попробуй, останови, – просто пожимаю плечами.

Однако позже мне приходит в голову идея получше. Я нахожу в сети макеты медицинской документации, связанной с финансированием сложных и дорогостоящих операций для граждан, и вписываю туда имя Лео. Откуда ему знать о деталях и нюансах этих программ?

– Такие вещи существуют в каждой стране только для своих граждан, -говорит он мне, сузив глаза.

– Канада очень социальная страна, во-первых, а во-вторых, существуют и в медицине явления, вроде студенческого или научного обмена. Другие страны лечат наших пациентов, если у них это направление лучше развито, а мы – их. Канада славится своими ортопедическими хирургами! – вру.

– Поехали к тебе домой.

– Ты сможешь увидеть только один из моих туалетов.