9 часов над Атлантикой

Зеркало. Я кошусь в него, не поворачивая головы, и вижу то, что видеть мне не следует: его глаза закрыты. Вначале он стоял с открытыми, чуть склонившись над моей макушкой, будто принюхивался ко всему моему существу, но потом закрыл и поднял голову, даже не мгновение запрокинул её назад, приоткрыв губы и выдохнув такую эротику, что у меня подогнулись колени. Я бы многое отдала, чтобы узнать, что именно он делал в тот короткий миг в своих мыслях.

– Развернись, – приказывает.

Я отвечаю не сразу, сперва сглатываю, усилием воли смываю девятый вал своего возбуждения:

– Зачем?

– В этом положении я не закапаю…

И я не уточняю, о каких каплях речь, поскольку с ним согласна на любые. Причём не только сейчас, но и за пределами этой капсулы тоже.

Разворачиваюсь, в глаза не смотрю, впервые в жизни не хватает решимости. У основания его шеи под кожей готов детонировать пульс. Устоять невозможно, это не соблазн – необходимость: рука тянется сама собой, и кончик пальца трогает его шею.  Одно единственное невесомое касание, но его реакция стремительна и неожиданно  интенсивна: кожа покрывается мурашками, губы едва приоткрываются, несвободно, а словно превозмогая все усилия их сжать. Я слышу выдох. Рывками.  Тихий, почти незаметный. Старательно спрятанный, и именно потому настолько бьющий по мозгам. В этом выдохе секса больше, чем в ином полноценном акте.

Боже, мне жарко. Не могу оторвать взгляда ни от его реакции, ни от того, как бьётся его пульс. Вдруг чётко понимаю, что происходящее – не флирт. Это нечто гораздо большее, опасно глубокое и неумолимое.

Мои руки, не спеша, только пробуя, проверяя почву, тянут ткань рубашки, стараются высвободить её из его джинсов. Лео резко и явно непроизвольно отшатывается назад.

– Что ты делаешь? – спрашивает шёпотом.

– Ищу татуировку.

Да, моя первоначальная цель – его подмышка, но руки, забравшись под рубашку, ложатся на талию, пальцы ощупывают кожу на ней и выше – на рёбрах, добираются почти до подмышечных впадин. Я закрываю глаза.

Лео монолит – невзирая на кажущееся изящество, его сила проникает в меня сквозь поры на кончиках моих пальцев, его энергия пишет в моём сознании правду – он поломан. Не только снаружи, самые большие его раны внутри. Вся левая сторона его тела в неровностях и выпуклостях – они на животе и рёбрах, длинными полосами уходят под джинсы. Я понимаю, что последствия встречи с «драконом» он разгребает до сих пор – поэтому бандажи и антисептики, поэтому флаконы обезболивающих. А теория о человеческой психике – это, очевидно, для того, что болит внутри.

С закрытыми глазами я нюхаю его, слушаю и стараюсь услышать, тянусь к нему лицом. Лео не прижимает свои губы к моим, нет. Он касается ими, не медленно, не быстро, не плотно, и не слишком невесомо, только даёт понять себя, почувствовать и сразу растворяется, оставив изящный привкус себя там, где его щетина коснулась моего подбородка.

Запах – третий закон привлекательности, набор информации, посылаемой рецепторами в мозг. Пока нам кажется, что мы слушаем голос, любуемся симметрией, оцениваем остроту ума, чувство юмора и душевные качества, наш мозг создаёт многомерный слепок – иммунную карту потенциального партнёра для спаривания. И если она оказывается подходящей для рождения здорового потомства, наши надпочечники получают сигнал «даёшь дофамин». И всё, колени подгибаются, мир становится ярче, под пупком бабочки, в голове туман. Всё, как у меня сейчас.

Чтобы не упасть, я упираюсь лопатками в пластик внутренней обивки железной птицы, ставшей сегодня не просто транспортным средством, а местом одного и из самых больших откровений.

– Ты пахнешь… волшебством, – сообщаю ему.

– Это местный гель для рук, – объясняет.

Мои глаза распахиваются и встречаются с его открытым взглядом. Он не так потерян, как я, вернее, вообще не потерян. Просто наблюдает, уже привычно сощурившись, и ждёт, что будет дальше.

– Ты даже целоваться не умеешь, – недовольно отрываю спину от пластика обивки. – И учиться уже поздно.

– Учиться никогда не поздно, – спорит, довольно улыбаясь. Чёрт, у него что там? Ямочка на одной щеке, что ли?

– Смотря чему, – отвечаю, но уже не так уверенно.

Я снова просовываю руку под рубашку, на этот раз он реагирует спокойно – не вздрагивает, не отшатывается, ждёт. Я больше не трогаю его шрамы, моя цель – та часть его руки, на которой была татуировка, тут главное не ошибиться – правое плечо или левое. Раздевать я его не стану, да и мы оба понимаем – он не позволит, как и сам не пересечёт «границ», максимум занесёт над ними ногу… или руку, но вот, сможет ли скрыть реакцию, когда я накрою ладонью место, на котором он носил свою Бетельгейзе?

Главное, протиснуться туда – рукава у его рубашки не слишком просторные. Мои пальцы касаются его подмышки, и я облизываю губы, потому что… мой мозг сейчас взорвётся. И не только он. Сердце не бьётся, оно стало промышленным насосом. У меня шумит в ушах, в груди, в сознании – не надо было отдавать себя целибату так надолго.

Последний рывок, нервы в комок, силы в кучу – мои пальцы на его бицепсе – как раз в том месте.

«Хоть бы это была та подмышка» – с этой мыслью я поворачиваю голову к зеркалу. Мгновение он продолжает смотреть на меня, склонившись над головой, но почти сразу переводит взгляд на зеркало – вслед за мной. И наши глаза встречаются, за ними мысли, чтобы произвести взрыв, уничтожающий всё.

Его рука – как раз та, на которой мои пальцы, выпрямлена и упёрта ладонью в зеркало. Я не заметила, в какой момент он её поднял, облегчая мне мои поиски, но замечаю теперь. Замечаю, что на один из растопыренных звездой пальцев надето кольцо. Такое, которое надевают только в церкви.

Глава шестнадцатая. Немножко правды

Cyn – I’ll Still Have Me

Моя рука отдёргивается, как ошпаренная, но запутывается в ткани рубашки, и я по-звериному отчаянно стараюсь её выдернуть.

Сделав это, заглядываю ему в глаза – неосознанно ищу ответ, утешение. В его взгляде тонны смыслов, миллиарды слов, невыразимая тяжесть и обречённость, сила духа, мощь обязательств и принципов, из которых построен его мир.

Это совсем другой человек, не тот, который жалкие десять минут назад приказывал взглядом положить ногу на его колени. Я не понимаю, что он делает, не догадываюсь, чего хочет, но чувствую каждой фиброй своей души, каждой клеткой поддавшегося на провокацию тела – он не мой. Он чей-то. Это в его взгляде сейчас. Это довлеет над всем остальным, что он мог бы и хотел мне сказать.

Минуту спустя я уже на своём месте в кресле. Лео ещё нет, и я не знаю, где он, потому что из туалета вроде бы выходили одновременно. Но он мог и вернуться – я не оборачивалась, когда во мне бушевал ураган.

Теперь, минуты спустя, поостыв и угомонив ветер, я уже вовсю размышляю.

Может, не всё потеряно? Очень не хочется. Кольца ведь бывают не только обручальными.

Так… на какой руке нормальные люди их носят? Да на какой угодно. Наверняка найдутся и те, кто вешает на пальцы ног.

Либо я невнимательная, либо он его только что надел. Ну, или не только что, но надел. Вопрос в том, зачем? Нежданно-негаданно мы так здорово спелись в последние часы. Если это намёк не рассчитывать на него в глобальном плане, то… ладно, не буду. Даже руками трогать не стану. Чужого мне не надо. Даже в самые суровые свои времена ничего не крала, а теперь-то зачем карму марать?

Я сама виновата – не уделила должного внимания его пальцам. И очень зря. Со всех сторон зря, потому что руки у него… вдохновляющие. Особенно для меня – девушки, который месяц живущей без мужской ласки.

Я вытягиваю шею в проход, как страус – даже для всех самых долгих дел в туалете времени прошло уже слишком много. Что с ним? Воображение у меня настолько красочное, что на короткое время я даже забываю о кольце – чем этот мужик со всеми странностями, какие можно себе представить, занят в туалете так долго?

Когда Лео появляется в проёме резиденции Клэр – помещения для стюардесс, Пайпер – бабка справа от меня – даже вздрагивает. Просто я повторяю вслух то, о чём уже успела забыть:

– Похотливый козёл!

Невзирая на то, что свои дела эти двое уже решили (раз уж прощаются в проходе), разговор их никак не подойдёт к концу. И всё это время Клэр источает запредельную сексуальность: трогает себя за волосы, якобы неосознанно поглаживает пальцами свои бёдра, поправляет блузку. И, конечно же, улыбается. Так, как она, сегодня ещё никто ему не улыбался. А он стоит, чуть изогнувшись, облокотившись поясницей о косяк, сложив на груди руки, кивает и улыбается ей в ответ, иногда отвечает. Они флиртуют или нет? Понять не могу. Клэр точно его «обрабатывает», но вот он не выглядит павлином… Ах да! Конечно же, он ведь женат. И максимум, что может себе позволить – лёгкое, невинное, ни к чему не обязывающее общение.

На место он возвращается очень серьёзным. Я молча отодвигаю ноги, пропуская его к окну, он так же молча протискивается мимо и опускается на своё место. Рубашка заправлена, рукава раскатаны и застёгнуты на запястьях. Запечатан, закрыт. А я не могу оторвать глаз, впитываю каждое движение: как раскрывает столик, как аккуратно размещает на нём ноутбук и тянется к розетке. Даже в том, как он включает компьютер, есть уникальный, ни на что не похожий шарм – грация, уверенность, космическая харизма.

Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы отвести глаза. Я давно уже придумала, чем заняться: терапевт приказала в отпуске прочитать собственный дневник и проанализировать «пробоины» детства с тем, чтобы впоследствии мы могли их проработать вместе. Оригинал остался в чемодане, но как человек высокоорганизованный и предусмотрительный я сфотографировала каждую страницу ещё до того, как покинуть дом. Чтение дневника, впитавшего все мои обиды, пустые и обоснованные, во время исполнения мечты всей моей жизни – месяца путешествий по Европе, показалось мне, мягко говоря, неумной идеей. Но вот теперь, когда все впечатления и краски позади, можно и засунуть себя в этот душ малоприятных воспоминаний.

Ведение дневника никак не вписывалось в структуру моей личности, но я всегда была ответственной в выполнении данных мне заданий, поэтому строго следила за тем, чтобы в нём появлялась хотя бы одна запись в год. Но жизнь сложилась таким странным образом, что в некоторые года, они появлялись чаще. Первая сделана в восемь лет в результате настойчивых рекомендаций Эрин – моей учительницы.

15 сентября 2001 г.

Здравствуй, Дневник.

Меня зовут Лея. Мама иногда называет меня Звёздочкой, потому что я хорошо учусь в школе. И по математике и по английскому.

Я буду рассказывать тебе важные вещи.

Сегодня Феликс описался во время ланча. Налил лужу прямо посреди класса, и мисс Вакенти отправила его домой. Прямо так и сказала ему: «Иди домой».