В тихом омуте…

– Надеюсь. Надеюсь, что вернешься… Если не соблазнишься какой-нибудь развесистой греческой смоковницей.

– Я буду скучать по тебе.

– А я буду приветы тебе передавать. В каждом сценарии. Цепочка на щиколотке главной героини как фирменный знак, идет?

– Угу-угу… «Она ему приветы слала – на радость гомикам из зала».

– Из какого зала?

– Из зрительного.

– Лихо! Сам сочинил?

– Ну не Гомер же, в натуре!

– Иди. Тебе пора, – я легонько подтолкнула Нимотси, выскользнув из его пальто, – будет настроение – черкни пару строк.

– Я лучше кассету пришлю.

– Тогда не надо.

– Не боись – никаких обнаженных окороков, грудинок и голяжек. Сугубо на фоне Акрополя.

– Ну, если на фоне Акрополя – то можно, – разрешила я.

Нимотси закинул сумку на плечо и направился к таможенникам. Он не оглянулся, только поднял правую руку и помахал в воздухе кончиками пальцев.

– Какой фильм? – напоследок крикнул он.

– «Кабаре»! – тоже крикнула я. Нам обоим нравился этот дивный финал с прямой спиной Лайзы Минелли и ее лихо накрашенными беспросветно зелеными ногтями и рукой, поднятой в последнем приветствии. – Счастливо тебе!..

…Я достала фотографию в стылом аэропортовском автобусе. Ну, конечно, это была именно она: середина пятого курса, я, Иван и Нимотси, сфотографированные оказавшейся под рукой Аленой Гончаровой: пьяные лица, трезвые глаза, время увлечения Томом Вейтсом и Реем Чарльзом – «Скатертью дорога, Джо!»…

Я приехала домой с относительным миром в душе, педантично вымыла посуду, завалилась на диван и включила немецкое порно. Это было неплохим учебным пособием, но действовало на меня усыпляюще.

С утра меня ждала пишущая машинка, казавшаяся теперь персонажем из фильма ужасов, – я почти разучилась писать.

Но постепенно все вошло в свою колею. Привыкшая лишь дополнять других и, добросовестно обсасывая, доводить до совершенства чужие идеи, я начала находить прелесть и в маркизе де Саде как потенциальном соавторе. По поводу анатомии и физиологии я теперь была подкована на четыре ноги, особой психологии и экзистенциальных рефлексий не требовалось – дело стало за сюжетом.

«Кетчупу, кетчупу побольше», – вспомнила я наставления Ивана и для начала завернула парочку банальных убийств на сексуальной почве, приплела к ним садомазохистическую секту, а позже – и ее главу, мимикрирующего под скромного учителя экологии, – модная тема.

Несколько раз звонил Александр Анатольевич, и, памятуя о «рэкетирской репе», я разговаривала с ним более чем почтительно. Сценарий ни шатко ни валко двигался к своему закономерному финалу, кровавой бане, торжеству извращенной сексуальности – я всегда выполняла свою работу четко и добросовестно.

Где-то во второй трети он даже захватил меня, и я позволила себе робкие фантазии, авторские отступления и вариации на тему. Теперь я сидела за машинкой день и ночь, немытая и нечесаная, лишь иногда позволяя себе выходить на улицу за яблоками.

Яблоки всегда были одни и те же, сорт «джонатан». Ими торговали прямо под окнами нашего дома приезжие испуганные хохлушки, которых безбожно гоняла милиция. Одна из хохлушек оказалась мариупольской, и после того, как это выяснилось, я покупала яблоки только у нее.

Еще раз позвонил Александр Анатольевич.

Мы договорились встретиться в метро «Новокузнецкая», в центре зала. Я сказала ему, что буду стоять с опознавательной газетой «СПИД-Инфо» в руках, и он одобрительно хмыкнул.

…Мы встретились.

Если Александр Анатольевич и был рэкетиром, то рэкетиром нестрашным, почти ручным: голова под строгий бобрик, отличный костюм и дорогое кашемировое пальто. В туфлях я не разбиралась. Александра Анатольевича немного портили сломанные борцовские уши – но только немного.

Александр Анатольевич оказался немногословным – он забрал мою папку и отдал свою. Процедил сквозь зубы что-то похожее на «я позвоню» и ретировался.

Я решилась открыть папку только дома. В папке оказался конверт, а в конверте – две тысячи долларов. Все сотенными бумажками. Я впервые держала их в руках.

Дрожа как осиновый лист, я тут же ломанулась в обменник на метро – доллары были настоящими, с ума сойти!

Теперь возникла новая проблема – что с ними делать. Тратить деньги я совершенно не умела – ну не вещи же покупать в самом деле!..

Я всегда стеснялась вещей, вещи же меня презирали. Я могла уживаться только со свитерами под горло и джинсами, уж этим плевать было на мою вопиющую внешность.

«Купи водки и напейся», – шепнул мне на ухо умерший Иван.

«Дай объявление в газету, подсними альфонса и потрахайся наконец», – шепнул мне на ухо уехавший Нимотси.

«Спрячь деньги подальше и жди звонка», – шепнула я сама себе.

Александр Анатольевич позвонил через две недели.

– Ваш сценарий понравился, – коротко сказал он. – Лучший из всего пакета. Пишите следующий. Мы даем вам полную свободу действий – в рамках уже оговоренных условий. Только сделайте его пожестче.

Пожестче так пожестче. Я принялась за новый опус – теперь в нем фигурировал весьма внушительный порносиндикат, влиятельные члены которого поочередно сходили с ума и заливали кровью себя и других.

За этот сценарий я получила уже три тысячи долларов.

Тратить красивые зеленые бумажки было жалко, и я снова вернулась в видеопрокат; а после еще двух сценариев, в которых я обнаглела до того, что позволила себе отправить на тот свет нескольких детей от семи до одиннадцати, в голову мне закралась шальная мысль – а не прикупить ли тебе, Мышь, халупку где-нибудь на замусоренной окраине – большего ты все равно не потянешь.

А Москва остается Москвой. Москва – это здесь и сейчас.

Умерла мать отца, моя бабка; я продала ее квартиру в моем родном городе, сложила деньги – хватило как раз на крохотную квартирку в Бибиреве. Квартирка была совершенно отвратительной – девятый этаж занюханного панельного дома, исписанные матом подъездные стены невообразимо зеленого цвета, неработающий мусоропровод, неработающий лифт, полоска леса, торчащая в окне маленькой кухни.

Но это была уже моя территория. Моя собственная, помеченная отсутствием запаха территория.

Последний раз я встретилась с Александром Анатольевичем уже в ранге москвички и оставила ему свой новый телефон.

Но он так и не позвонил.

Мне вообще никто не звонил.

Этому я не удивлялась, а порноэпопею выкинула из головы так же легко, как и вошла в нее – во всяком случае, именно ей я была обязана своей квартирой на улице Коненкова. Скульптора, который никогда мне не нравился.

Маркиза де Сада и «Венеру в мехах» я скромно оставила на подоконнике ближайшего букинистического, порнокассеты снесла к мусорным бачкам и в довершение всего съездила к вдове академика, чтобы оставить ей бибиревский телефон – для Нимотси.

Теперь мне оставалось только ждать его – прощальный поцелуй был действительно хорош.