Мужчина ее мечты

Глубокой ночью мы приехали в подмосковную усадьбу, и нас встретили с распростертыми объятиями, будто только и делали, что ждали поздних гостей, с нетерпением выглядывая из окошка.

Не стану приукрашивать действительность и хвастаться проницательностью: я на самом деле не знаю, что такого учудили дядя Миша и Жорж, но спустя два дня они смогли предъявить мое бездыханное тело всем заинтересованным лицам. Впрочем, особого шума моя безвременная кончина не наделала, потому что в то же самое время руководящие товарищи провожали в последний путь павшего на боевом посту, бескомпромиссного, честного, кристально чистого генерала Злотникова.

А еще «контору» потрясла крайне неприятная новость: начиналось какое-то длинное разбирательство по поводу операций, проведенных в отсутствие Железного Дровосека (все-таки выяснилось, что Жоржа за глаза называли только так). И уже сгущались над его головой тучи, потому что говорили же ему умные люди – сидеть в своей загранкомандировке и не рыпаться.

Меня старались этими проблемами не нагружать, и сведения с полей сражений я выцарапывала когтями из Жоржа и по слову выдавливала из дяди Миши. Так прошло два месяца после моих похорон, и я стала постепенно ощущать, что желание жить понемногу возвращается.

– Эх, кабы я мог отойти от дел, – вздохнул как-то дядя Миша, – удочерил бы тебя и оставил здесь насовсем. Наряжал бы, баловал бы, по миру возил. Но я тут как гребец на галере, и никуда мне не деться. А тебя, детка, я боюсь в эту воду окунать – не твое это.

Мы сидели у камина, затопленного березовыми дровами по случаю внезапного похолодания. Я куталась в пушистый шотландский плед, а ноги мне грел хозяйский ньюфаундленд Казик, по паспорту Казимир плюс еще семь или восемь труднопроизносимых имен. Как дядя Миша назначил себя моей нянькой, так Казик самовольно определился в мои собаки и довольно часто наваливался на меня своей грандиозной тушей, если не хотел, чтобы я куда-нибудь шла. Особенно пугали его мои ежедневные заплывы в бассейне. Несчастную собаку приходилось запирать от греха подальше, иначе он спасал меня от утопления не покладая лап.

– Что пес будет делать, когда ты уедешь, ума не приложу, – вздохнул дядя Миша.

– Скоро? – спросила я.

– Скоро, голубочка. Все готово. Вот завтра Жорик заедет, и проводим мы тебя. Ты только силы в кулачок собери – мне с тобой очень серьезно поговорить надо.

– Жорж со мной не поедет?

– Умная ты, – жалостливо покачал головой дядя Миша. – Тяжело тебе жить на этом свете. И легче уже никогда не станет. Но ты не отчаивайся. Не может такого быть, чтобы у Бога для тебя гостинца не припасено. Просто нужно ждать, ждать и крепко верить, что счастье еще состоится.

Я молчала и слушала. Только Казик грустно сопел у моих ног, будто понимая, о чем идет речь.

– Мы тебе паспорт сделали, документы всякие, – короче, новую жизнь. Придется тебе возвращаться в Киев и поступать в университет. Я уже обо всем договорился, устроим перевод из Москвы, со второго семестра. Тебе отучиться заново вообще ничего не стоит. А мы тебя на программиста договорились, – довольно сообщил он, – на третий курс. И зачетка отличная, ничего пересдавать не надо.

Квартирку купили. Две комнатки, не пышно, но жить можно. Денежки на первое время, пока учиться будешь, Жорик дает, не отнекивайся. Ну и скажем, куда можно устроиться подрабатывать. У дяди Миши везде свои люди: сказал им, что племяшка нужного человечка, вот и подсуетились. Даже не знают, о ком речь ведут.

И еще. Биографию свою выучи просто назубок, я там всяких фактиков поднакопал и тетю тебе нашел. Она одинокая, две пары очков носит, зовут Доротея Гавриловна. Она дальних родственников пятый год ищет, а их никого в живых не осталось. Женщина интеллигентная и, все в один голос твердят, добрейшая. Легкий бзик, правда, имеет: детективы и кулинарные книги пачками глотает, но тут уж вы споетесь. Мы с Жориком решили, тетка она ненавязчивая, а все ж тебе живая душа рядом будет.

– А паспорт?..

– Почти настоящий. Девочка умерла в больнице от рака. Красавица, просто сердце кровью обливается. Ты же не думаешь, что мы специально под тебя кого ухайдакали? – строго взглянул он на меня поверх очков. – Родных нет никого, кроме этой Доротеи. А тетка, как уже упоминалось, ничего о родне не знает. Вот мы и договорились с медперсоналом, что девочку заберем, похороним, как люди, а документы нам. И никаких тебе отметок о ее смерти.

Ваша семья из города давно уехала, даже если кто и помнил бы твоих родственников, то тебя видел еще малюткой. Теперь не узнает, если сама лишнего не сболтнешь. А ты не сболтнешь, уверен. С другой стороны, в знакомом городе жить приятней, чем на совершенной чужбине. Нет? Так что считай, что ты второй раз на свет родилась.

– А Жорж?

– Не в свое дело сунулся наш непреклонный. Времена нынче серьезные, на чин не поглядят. Видишь ли, огроменные денежки там крутятся, ну да ты и сама знаешь. Положат Жорика под гусеницы этого танка и в асфальт закатают. Так что ему тоже уезжать надо, биографию менять. И спутник он сейчас не самый толковый.

– Я не боюсь. У меня, кроме него, никого не осталось.

– У, вредная, – насупился дядя Миша. – Никого, говорит. А я? А Казик? А амбалы мои? Неужто не видишь, что они тебя больше чем родную любят?

Я поцеловала его в пухлую щеку:

– Вы же знаете, о чем я.

Старик потрепал меня по голове, помолчал.

– Конечно знаю. Даже лучше, чем хотелось бы. Я, деточка, стольких близких на своем веку похоронил, что иногда диву даюсь, что до сих пор в здравом уме и твердой памяти нахожусь. Но это к слову.

Мальчики мои тебе подарочки в дорогу собрали: Гришка какого-то медведя офигенного приволок – с тебя ростом, Сашок что-то в тумбочке прячет, только тебе грозиться отдать. Пеликан парные кожаные браслеты вторую неделю делает, к отъезду успеть хочет. А от меня, – волнуясь и крутя очки в руках, выпалил он внезапно, – от меня подарок отдельный. Я тебе тур в Японию организовал, на два месяца. Каникулы, так сказать, до начала твоей новой жизни…

Я знаю, кем были эти люди. Я догадываюсь, что на их совести немало такого, о чем нормальный человек предпочел бы не знать. Я понимаю, чем они занимались. И все же скажу: более добрых и нежных, более верных и преданных друзей я пока не встречала. Такую вот шутку в очередной раз сыграл со мной тот, у кого самое высокое служебное положение…

На следующий день приехал Жорж и привез с собой сверток темно-вишневого шелка.

– Я подумал, это по праву принадлежит тебе, – серьезно и строго поглядел мне в глаза. – Не знаю, увидимся ли. Надеюсь, что да. И вот что хочу тебе сказать: ты была, есть и будешь лучшее, что случилось со мной в жизни. Жаль, что мы не сможем прожить ее вместе до самого конца, но и за то, что получил, мне никогда не расплатиться.

Он стоял передо мной – уже не муж и не возлюбленный, но оттого странным образом еще более родной и близкий. Я даже не прощалась с ним. Я буду любить его независимо от того, рядом он или нет. Любовь не зависит от присутствия или отсутствия человека. «Ты бессмертна, пока я живу». Жорж так и не написал этого стихотворения, но мне на всю оставшуюся жизнь вполне хватит единственной строчки.

* * *

Володя усваивал информацию на удивление быстро. Несмотря на то, что в мое повествование то и дело вклинивались со своими комментариями и Макс, и Игорь. Но больше всего меня поразила реакция Владимира Ильича.

– Это ничего не меняет, хотя многое объясняет. Я польщен вашим доверием, но должен сказать, что в любом случае собирался увозить Нику куда-нибудь подальше от этих мест.

– Куда это? – хором спросили Разумовский и Одинцов.

Ситуация снова начала напоминать битву богов и гигантов, а мне казалось, что наконец-то все утряслось.

– Никуда, – улыбнулась я самой милой из своих улыбок. – Меня сложновато упаковать в чемодан и провезти в качестве багажа.

– Надо будет, упакую, – заявил Володька. – Тут не до китайских церемоний.

– Об этом поговорим позже. – Я старалась не взорваться и не накричать на гостей. – Кстати, об упаковке. Давайте вернем кухонный шкафчик на место.

Им явно не хотелось менять тему, но отказаться они не посмели и двинулись на кухню. Вот тогда-то и был разыгран следующий акт этого представления.

Двигая шкафчик, они чуть сильнее накренили его, и с самого верха слетел пыльный старый коричневый конверт внушительных размеров и смачно хлопнул Разумовского по макушке.

– Однако, – мягко выразился тот.

А я стояла и смотрела на него взглядом, полным узнавания. Ну конечно, конверт, с которого для меня началась вся эта история.

Аристотель Петрович – легконогий вестник нашей почты, аврал с протекающим потолком, телефонный звонок… Я вспомнила тот день в мельчайших подробностях, будто кино смотрела. Звонок, звонок, позвольте, что же было связано со звонком? Он был явно междугородный. Я не успела взять трубку. Больше не перезванивали. А потом сосед затопил меня, и я забыла и о конверте, и о звонке.

По коричневой шкурке шла красная отчетливая надпись «Нике Казанской», то есть писал человек, знавший, как мне не нравится мое полное имя; скачущие печатные буквы, хоть и под линеечку – никогда Жорж не умел писать нормальными печатными буквами.

Я стояла как зачарованная и смотрела на пакет, который мне мог прислать только Жорж.

Трое мужчин собрались вокруг меня и пытались заглянуть мне в лицо. Взгляды у них были встревоженные. И то сказать – падает со шкафчика пыльный конверт, хлопает по макушке одного, а в ступор впадает другой.

– Конверт, – уточнила я, показывая на пол.

– Конверт, конверт, – покладисто грянули хором мои гости. Видимо, повествование о годах минувших навело их на общую мысль о том, что с головой у меня в любой момент могут начаться проблемы. И вот, кажется, начались. Поэтому, если я говорю «конверт», надо соглашаться, что «конверт», тем более что это действительно конверт.

Вся эта жуткая работа мысли на скорости триста тридцать три оборота отразилась на их лицах. И мне даже стало как-то жаль мужчин, вынужденных иметь со мной дело. Но ненадолго жаль, честно говоря. Я потянулась к заветному предмету, Игорь и Володя кинулись его поднимать и естественно столкнулись лбами. Раздался хорошо слышный стук, оба одновременно ойкнули и выпрямились, одинаковым жестом потирая травмированные лбы. Прямо картинка Эшера – он любил такие черно-белые зеркальные изображения.