Мать и сын

Маруся после ее слов еще больше распереживалась. Дядя Толя недовольно зыркнул на соседку, но та словно бы и не видела его взгляда. Смотрела, как рабочие ловко закапывают гроб в землю, все дальше и дальше отделяя тело Гриши от живых людей, полукругом собравшихся возле его могилы.

– А я ведь и не обратила внимания… – старуха подняла черные глаза к небу. – Когда он накануне прибегал ко мне, у него в руках был зажат кусок мыла. Если б знал кто, что он задумал, ах, если б знать!..

Поминать решили в доме дяди Толи. Маруся наготовила кучу вкусностей, и изголодавшиеся жители поселка с удовольствием приняли приглашение. Только старуха-отшельница отказалась.

– Слишком много переживаний для одного дня. Мне нужен покой. Да и возраст у меня уже не тот, чтобы по гостям ошиваться.

– Ну, так – то похороны. Не каждый, дай бог, день бывают… – уговаривали ее местные бабы.

– Нет! Даже не пытайтесь! – старуха стояла на своем. – Иначе будут вам сегодня еще одни поминки.

Наконец даже самые добродушные и бойкие жительницы поселка оставили старуху в покое. Подбоченясь и слегка сгорбившись, старая женщина наскоро пошаркала до своего дома. С самого утра у нее всё шло не так. Чертов ревматизм, который с каждым годом расстраивал ее всё больше, еще и то, что из-за болей в спине она поленилась вчера вечером приготовить ужин, а сегодня проспала и в спешке забыла про завтрак. А ведь чертовка, должно быть, здорово перепугалась…

Все эти мелкие неприятности нервировали старую женщину, заставляя ее всё быстрее перебирать короткими ногами, с неодобрением глядя на редких прохожих, встречая точно такой же колючий взгляд в ответ и радуясь, что из всего их поселка людей, с которыми она поддерживала дружеское общение, можно было по пальцам пересчитать.

Войдя наконец в дом, женщина стащила с тощих ног сапоги, запустила руку в глубокий карман, вытащила оттуда на свет связку старых ключей и, суетясь, стала перебирать в загрубевших пальцах ржавые отмычки.

– Не тот, и этот, тьфу, тоже… Где же ты, подлец, где ты, черт тебя дери…

Через пару секунд старуха зажала в пальцах самый длинный и ржавый из ключей. Шумно втянула носом воздух, скалясь и почти неосознанно сминая порыжевшую головку.

– Ну что, чертов пройдоха, пора тебе поработать.

Выставив ключ впереди себя наподобие пушки, старуха вышла из прихожей, прошла мутно-черный коридор, свернула влево и остановилась у гобелена с портретом матери. Старый холст почти полностью заслонял собой стену, едва касаясь темных дощечек пола рваными, куцыми краями. Подобрав край полотна отрывистым, хорошо заученным движением, старуха нащупала в темноте холодную кожу металла. Запрокинув голову вверх, морща свой бороздчатый лоб, она снова и снова дергала ключ в замке, подбираясь и поднатуживаясь, словно пытаясь сдвинуть с места огромную заледеневшую глыбу. Когда замок поддался и дверь с тихим щелчком отворилась, женщина не сдержала стон облегчения. Она никогда не устанет проклинать этот чертов затвор!

Придерживая рукой поскрипывающую дверь, женщина сделала осторожный шаг вперед. За столько лет она успела изучить эту лестницу вдоль и поперек, вышколить, вдолбя себе в старую голову, каждую ступеньку и каждый камень, выступающий маленькой шальной преградой на ее пути. Дойдя до конца лестницы, старуха нащупала холодный выключатель на глиняной стене. Нажав на него, она – как и всегда при этом – зажмурила глаза. Хоть тусклый подземный свет неровными волнами ложился на стены и пол подвала, слабым старушечьим глазам нужно было время, чтобы привыкнуть к нему после тягучей темноты лестничного пролета. А когда она открыла глаза, то увидела то же, что и всегда – испуганное, бледное лицо когда-то красивой женщины.

– Добрый-добрый день, – прокряхтела старуха, обходя женщину и оглядывая скромное убранство темницы.

Убогая кровать, стул без одной ножки, дырка в полу и мерно покачивающаяся лампа. Посередине темницы, скрючившись, приложившись спиной к деревянному столбу, полусидела, полулежала женщина средних лет. Было такое ощущение, будто один столб поддерживал в ней жизнь, не давая спине женщины проломиться, навсегда сгорбившись в позе младенца. Левую лодыжку женщины окаймовывала серебряная цепь металла.

Старуха прищурилась и заметила, что ее пленница дрожит, словно бы ее мучает лихорадка.

– Я д-думала… Вы не пришли вчера, и я испугалась, я испугалась, что вы…

Женщина не закончила, продолжая чуть ли не с радостью упиваться в лицо старухи.

– Думала, что я кони отдала? – старуха усмехнулась. – Ну уж нет, рано мне еще, милочка.

Женщина вздохнула, спрятав лицо в белых ладонях. Дрожь понемногу оставляла ее тело, пока до сознания медленно доходило: «Старая ведьма жива, она еще не закончила с тобой…»

Тем временем старуха фыркнула, ее корявые губы сжались в тонкую линию, словно бы злясь на хозяйку за такое милосердие, а рука уже скользнула в прорезь куртки, доставая оттуда завернутый в серую салфетку кулек.

– На, твой обед, – старуха протянула руку женщине. – Остался с помина.

Женщина, не задавая вопросов, молча взяла протянутую ей еду. Она уже давно перестала интересоваться жизнью поселка. Так и сейчас, предположив, что умер кто-то из стариков, коих в их поселке было пруд пруди, женщина торопливо развязала салфетку и, взяв большой кусок жареного мяса, жадно впилась в него зубами. Старуха молча наблюдала за ней, скрестив руки на груди и нахмурив свои черные, не тронутые сединой брови.

Утолив сосущий голод, женщина вытерла рот рукавом рубахи и посмотрела на старую женщину знакомым умоляющим взглядом.

– Как там мой Гриша?

Старуха устало прикрыла веки. Алиса задавала этот вопрос каждый божий день, надеясь узнать о своем сыночке любую, пусть и не всегда правдивую информацию. И иногда старуха лениво отвечала на ее вопросы, дразня женщину обрывками правды, умело законсервированной под соусом лжи и откровенного вранья.

– Гришка? – переспросила старуха, будто впервые слышала о таком имени.

Женщина с мольбой в карих глазах не отрывала взгляда от своей мучительницы. Вот уже как пять лет пленница не видела дневного света, живя, спя и молясь Богу в этой холодной, богом забытой темнице. За время ее затворничества ее кожа впитала бледно-коричневый оттенок подземных стен, светлые волосы истончились и потемнели, став похожими на прибитую дождем пшеницу, она постарела и подурнела, почти утратив свою былую аристократичную красоту. Хоть старуха и не морила ее голодом (а в первые месяцы даже поила ее каким-то отваром от ее женской болезни), Алиса страшно исхудала, мучаясь от ночных кошмаров и живя в страшном напряжении каждую минуту своей невыносимой жизни.

– Всё хорошо с твоим Гришей, – резко ответила старуха, качая головой. Она никак не могла взять в толк, почему эта женщина даже после стольких лет так беспокоится о своем неблагодарном сыне. А потом чуть тише:

– Видит Бог, твой гадёныш поплатился за свой дрянной характер.

Женщина, секундой назад согретая старушечьими словами, резко подняла глаза.

– Что? Что вы такое говорите?

Старуха усмехнулась. Скривила губы, прищурилась. Потом медленно развернулась в сторону лестницы.

– Подождите!

Голос Алисы взлетел на пару октав.

– Что вы хотите этим сказать? Что… – она задохнулась. – С ним что-то случилось?

Старуха не ответила. Сделала шаг по направлению к лестнице. Заулыбалась, мурлыкая себе под нос что-то веселое и радостное.

– Ответьте! Пожалуйста, прошу вас, не уходите!

Женщина, похолодев, смотрела на удаляющуюся тень. В порыве бессильной ярости она рванулась следом за старухой, но это, разумеется было невозможно: сколько бы она не надрывалась, тянясь к лестнице, железные оковы не отпускали ее из своей стальной хватки. Чувствуя, как что-то обрывается в груди, Алиса перевела взгляд на все еще зажатую в руках салфетку с помина. Вспомнила свой ночной кошмар: страшно посиневшее лицо ее мальчика, безжизненные глаза и обмотанная серая ткань вокруг его изломанной шеи. Снова перевела взгляд на свои лоснящиеся от жирного мяса пальцы. К горлу подкатила тошнота и засела на корне языка страшной, пробиваемой до дрожи догадкой.

Не прекращая напевать, старуха продолжала бодро подыматься по лестнице. Ее собственное мычание перекрывал истошный вой снизу, однако ведьма не останавливала шаг, энергично подымая старые уставшие кости наверх, к полураскрытому проему впереди. Несмотря на боль в коленях и спертое дыхание в груди, она улыбалась. Теперь она отомщена. Вот теперь она может простить свою Катю, так трусливо покинувшую родную мать много-много лет назад, сбежав в город и оставив ее одну догнивать свой век в дряхлой, годящейся лишь для того, чтобы скрыться от дождя избе. Теперь ее дочь прощена, как и все неблагодарные дети, не ценящие, не видящие, не понимающие всю заботу и любовь своих матерей.

Не обращая внимания на надрывающие крики женщины, старуха пролезла в проем, закрыла дверь на ключ и прикрыла тайник полотном. Свободно выдохнув, по-прежнему улыбаясь, слегка качаясь, она вошла в свою комнату. Теперь ее душа спокойна.

Зайдя в комнату, старая женщина скользнула взглядом по иконе Богородицы и улыбнулась еще шире. Затем достала из шкафа новенькую сорочку, переоделась, морщась от болей в ногах. Затушила догорающую свечу с чувством глубокой, наконец-то восстановленной справедливости – если уж не во всём мире, так в ее душе уж точно. Улыбаясь иссохшими губами, старуха легла в постель и заснула вечным мирным сном.

Где-то из-под пола, напоминая крики раненного животного, рвались на волю глухие рыдания.