Пираты Мексиканского залива

Членам благородного семейства де Торре-Леаль почти вменялось в обязанность находиться в свите, сопровождающей знамя. Королевский знаменосец шел впереди, а за ним следовали вице-король, члены аудиенсии, муниципалитета и всех цехов. Дон Энрике не собирался уклоняться от своего долга, но полученное им письмо настолько раздосадовало его, что он совсем позабыл о торжестве. Затерявшись в толпе, дон Энрике равнодушно смотрел на шествие и почти против воли двинулся вместе с народом, повалившим вслед. Процессия подошла к церкви святого Ипполита. Город был взят в день этого святого, вот почему святой Ипполит и стал патроном Мехико. Знамя внесли в церковь, отслужили торжественную вечернюю мессу, и толпа растеклась по улицам, окутанным ночной тьмой.

Растеряв всех своих друзей, дон Энрике возвращался по улице святого Франциска, как вдруг его остановила с таинственным видом какая-то старуха.

– Вы кабальеро дон Энрике Руис де Мендилуэта? – спросила она.

– Он самый, сеньора, – ответил дон Энрике.

– Возьмите!

– Что это?

– Письмо, как видите.

– От кого?

– Буквы сами скажут. Прощайте.

– Но послушайте…

– Мне нечего добавить. Прощайте.

И старуха затерялась в толпе. При свете фонарей, восковых свечей и смоляных факелов, пылавших в окнах, на балконах и крышах по случаю торжества, старухе нетрудно было узнать дона Энрике, но, для того чтобы прочесть письмо, свет был слишком слаб. Дон Энрике подошел к одной из стоявших среди улицы жаровен. На пакете не было ни печати, ни герба, решительно ничего, что помогло бы узнать, кто направил ему это послание.

Молодой человек вскрыл письмо и прочел:

«Дон Энрике!

Если самомнение меня не обманывает, я полагаю, что хороша собой, скромна и принадлежу к знатному роду. Вы сможете судить, справедливо ли это, завтра, когда будете проходить со своим конным отрядом по улице Такуба. Мой дом будет со стороны вашего сердца.

Если вы найдете меня красивой, быть может, завтра сбудется то, что сейчас мне кажется волшебной мечтой.

Больше не скажу ни слова».

Подписи под письмом не было. Дон Энрике прочел его несколько раз, пытаясь проникнуть в тайну, скрывавшуюся за этими строками. Он понял лишь, что какая-то дама хочет, чтобы он увидел ее, однако прямого объяснения в любви записка не содержала.

Дон Энрике, с письмом в руке, раздумывал, следует ли отнестись к предложению дамы, как к шутке, или принять его всерьез. Как бы скромен ни был мужчина, подобное письмо от женщины, да еще незнакомой, не может не польстить его тщеславию и не возбудить в нем любопытства.

– Я увижу эту даму, – решил дон Энрике, пряча письмо. – А вдруг она хороша? К тому же таинственное приключение поможет развеять тоску, обуявшую меня после записки Аны.

И, завернувшись в плащ, он поспешил домой.

Занялся рассвет тринадцатого августа, дня святого Ипполита, и с первыми лучами солнца в городе воцарилось шумное оживление. В это утро процессия, сопровождавшая знамя, должна была пройти по улице Такуба, обогнуть дома маркиза дель Валье, там, где ныне проложена улица Эмпедрадильо, а затем направиться к зданию консистории.

На всем пути, так же как на улице святого Франциска, красовались арки и цветы, повсюду блистали роскошью сказочные богатства тех далеких времен. Арки были обтянуты китайской тканью, расшитой многоцветными шелками, балконы – задрапированы парчой; сверкали на солнце золотые и серебряные сосуды. Народ толпился на тротуарах, заполняя улицу чуть не до середины, прелестные дамы сидели на балконах, блистая своими нарядами, драгоценностями и красотой.

Верхом на великолепном, черном, как ночь, горячем коне, храня горделивую осанку, свойственную искусному наезднику, появился перед церковью святого Ипполита дон Энрике Руис де Мендилуэта в сопровождении пышного отряда всадников на вороных конях. Седло и уздечка дона Энрике сверкали золотом. И он, и сопровождавший его отряд всадников были одеты одинаково: фиолетовые панталоны и камзолы с белыми прорезями на рукавах, полусапожки оленьей кожи с золотыми шпорами, широкополые шляпы, украшенные белыми перьями, и парадная шпага на расшитой золотом портупее.

В то же время с другой стороны подъехал к церкви отряд на белых конях, одетый в пунцовые с белым наряды, с красными перьями на шляпах. Во главе отряда гарцевал Индиано верхом на огневом белом коне с наброшенной на седло тигровой шкурой; такие же шкуры лежали на седлах у остальных всадников. Оба отряда встали рядом, и начальники их обменялись поклонами, столь сдержанными, что заметить их удалось лишь по легкому колыханию перьев. Однако кони врагов с силой забили копытами, почуяв, очевидно, нервную дрожь в руке седока и острые шпоры на своих боках.

Процессия начала строиться в принятом порядке – все участники были верхами. Королевский знаменосец взял в руки знамя, по обе стороны от него разместились вице-король, алькальды, все власти и коронные должностные лица, а за ними встали цехи и гильдии. Настало время занять место и для обоих отрядов. Наиболее почетным было место, непосредственно следующее за представителями власти. Идти впереди считалось особым отличием, также как в иных случаях почетнее бывает замыкать шествие.

Все всадники, без сомнения, знали об этом, ибо едва прошли цехи, как оба отряда, не соблюдая ни малейшей осторожности, ринулись занимать первое место. Разумеется, они столкнулись друг с другом, и, так как никто не хотел уступить, столкновение это грозило превратиться в схватку. С той и с другой стороны иные всадники были выбиты из седла, лошади опрокинуты наземь. Те же, кто твердо держался в стременах, вскипев, схватились за шпаги и бросились в бой, распознавая врагов по масти коней или по цвету одежды и перьев.

Нетрудно предположить, что дон Диего и дон Энрике немедля устремились друг к другу. Старая вражда вспыхнула в их сердцах, а кроме того, каждый чувствовал себя обязанным сражаться за честь своего отряда. Однако в общей свалке и густых клубах пыли почти невозможно было отыскать ненавистного врага.

Смятение возрастало, все громче звучали крики бойцов и зрителей, бой разгорался, в тучах пыли то и дело сверкало под лучами солнца оружие, слышен был грозный топот копыт. Оробевшие зеваки попятились, процессия остановилась, как вдруг послышались слова, неизменно оказывающие магическое действие:

– Подчиняйтесь его величеству! Подчиняйтесь правосудию! Именем короля! Именем правосудия!

Сам вице-король в сопровождении множества кабальеро, алькальдов, алебардистов и представителей правосудия прибыл к месту сражения.

– Подчиняйтесь королю!

– Дорогу его светлости!

– Именем его величества! – кричали альгвасилы.

Едва прозвучали эти слова, как словно по волшебству все лошади замерли неподвижно, все шпаги опустились, все языки онемели, пыль рассеялась, и теперь можно было рассмотреть, что же тут произошло.

А вокруг вице-короля, повторяя клич: «Именем короля! Именем правосудия!» – начали собираться все вооруженные участники шествия.

К счастью, раны, полученные в стычке, были незначительны. Всадники, вооруженные короткими шпагами, едва могли достать друг друга, лишь у немногих были разрезаны камзолы и выступило несколько капель крови.

Вице-король сурово отчитал виновных, однако, увидев, что потерь не оказалось, убедившись, что горячность бойцов объяснялась лишь их приверженностью к его величеству, а также принимая во внимание торжественный день, милостиво простил нарушителей порядка и повелел, чтобы оба отряда соединились и вместе выступили в процессии под началом обоих своих воинственных предводителей.

На вид все как будто успокоилось. Дон Энрике и Индиано, с изысканной любезностью уступая друг другу лучшее место, двинулись в путь, но сердца их были охвачены жгучей ненавистью и стремлением к мести. Напротив, среди остальных кабальеро, не питавших никакой взаимной враждебности и обманутых мнимым дружелюбием предводителей, вскоре воцарились согласие и веселье.

В горячке утренних событий дон Энрике совсем позабыл о полученном накануне письме незнакомки. Но, выехав на улицу Такуба, он вспомнил о нем и, сосредоточив все свое внимание, решил среди бесчисленного множества сеньор, сидевших у окон и на балконах, распознать по какому-нибудь тайному знаку ту, что написала письмо.

Итак, он принялся рассматривать всех дам, помня, что в письме говорилось о доме, стоящем со стороны его сердца. Улица уже подходила к концу, а он все еще не мог разгадать загадку. Но вот его взгляд остановился на балконе, убранном с ослепительной роскошью. Там сидела только одна женщина, но женщина эта была прекрасна. На ее черном платье, в черных волосах, на шее, на пальцах и запястьях, словно маленькие солнца, сверкали брильянты. В этой женщине было что-то фантастическое, она походила на царицу ночи из индейской легенды. Эта женщина, на которую, замирая от восторга, смотрели все, была донья Марина. Донья Марина равнодушно наблюдала за проходившей мимо процессией.

– О, если бы это была она! – воскликнул про себя дон Энрике, завороженный ее сказочной красотой.

Донья Марина, увидев юношу, сделала невольное движение, не укрывшееся от его зоркого взгляда, и выронила из рук цветок.

«Она!» – подумал юноша и, подскакав на коне к дому, взял цветок у человека, который подобрал его с земли.

Дон Диего с насмешливой улыбкой посмотрел на Энрике и, подняв голову, обменялся с дамой понимающим взглядом. Дон Энрике приколол цветок к груди и снова занял свое место рядом с Индиано.

VI. ЗАМЫСЛЫ ДОНА ХУСТО

Тем временем дон Хусто днем и ночью ломал себе голову, раздумывая, как бы ему убрать с пути дона Энрике и добиться того, чтобы титулы и богатства рода Торре-Леаль унаследовал его племянник.

Дон Хусто смотрел далеко в будущее. Граф уже стар, и смерть его не за горами. Если убрать Энрике, наследником станет сын доньи Гуадалупе. Сестра, без сомнения, сама призовет дона Хусто управлять всем имуществом, и тогда он может считать, что ухватился за колесо фортуны. Все было очень просто, единственная трудность состояла в том, чтобы найти подходящий способ избавиться от законного наследника.

Впрочем, образ жизни дона Энрике мог предоставить немало удобных случаев. Его влекли любовные интриги и опасные приключения, а при таком характере человеку легко случается погибнуть на поединке или пасть от руки убийцы. Но, как назло, этот юноша так искусно владел оружием, что редкий забияка отваживался задеть его, а открытый, благородный, жизнерадостный нрав завоевал ему всеобщую любовь.

Дон Хусто потерял сон в поисках выхода, он повсюду допытывался, нет ли у дона Энрике какого-нибудь врага. Когда человек думает лишь об одном, когда он добивается своего любой ценой и обладает достаточной волей, чтобы изо дня в день неустанно стремиться к осуществлению задуманного плана, ему редко не удается достичь цели.