Серенький волчок

Мобильник послушно загудел. Я набрал номер Елены и подставил диктофон к трубке. Не подходили долго, я начал думать, что Куприна, возможно, сидит в сауне или бросила телефон где-то в необъятных просторах хором. Потом гудки прервались, и я услышал ее голос:

– Алло?

Я включил диктофон.

«Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Придет серенький волчок. Он ухватит за бочок…».

Я был готов к тому, что Елена закричит, начнет выяснять, кто звонит, но в трубке стояла тишина. Когда песня закончилась, я отключил телефон, вытащил сим-карту и аккумулятор.

И вдруг мне стало абсолютно ясно, какую глупейшую ошибку я сейчас совершил: теперь Куприны окончательно убедятся, что им угрожает реальный человек! Вся мистика с волком пошла прахом. Вот так по-идиотски я подгадил себе!

Я выругался и помчался домой. Где-то на Калужском шоссе остановился, разломал телефон с диктофоном, подпалил зажигалкой симку и швырнул этот хлам подальше в снежные кусты.

Судя по свежей колее возле ворот, Куприн уже вернулся. Я ломал голову: что же делать? Он мог в любую минуту увезти жену с сыном в Москву.

Вечером к ним приехал следователь, или кем он там был, не знаю. Я опустил бинокль. Решил: вот и все! Писатель заберет семью в город, а здесь снова начнут копать сыскари!

Мне оставалось только ходить из угла в угол и ждать развития событий. Появился новый план. Так себе, но лучше, чем ничего: если Куприны выедут из дома, я встану на дороге и остановлю их пистолетом. Выстрелю в Елену с ребенком, расскажу все писателю и застрелюсь сам.

Шло время. Машина из органов укатила. В их доме было тихо.

Назавтра я просидел у окна весь день. К вечеру ожидание вымотало меня окончательно. Я одурел пялиться в бинокль. Зато знал: Куприны в своей норе. И если сразу не бросились наутек, то теперь наверняка останутся. Но мешкать дальше становилось опасным. Вполне возможно: они надумали бы все же уехать в ближайшее время. Я твердо решил: в следующий отъезд писателя, несмотря ни на какие обстоятельства и погоду, поставлю точку.

Ночью я плохо спал. В тяжелой дреме увидел старый дом. Катеньку и маму. Они что-то говорили, но я не мог расслышать, я был снаружи и заглядывал в окно. За спиной почувствовал пьяного отца… Проснулся. Долго лежал с закрытыми глазами. Раньше Катюша и мама никогда не снились мне вместе.

На часах было около пяти. Я отодвинул штору – и замер. За окном стояла белая стена! Валил настолько густой снег… просто невероятный! Такую снежную лавину я видел лишь раз в жизни, в детстве.

Пробирала дрожь. Я напустил в ванну воды погорячее. Залез. Холод внутри меня сжался в комок. Он застыл в груди и не хотел исчезать. Я представил, как по дому Куприных бродит оборотень с волчьей головой и чихает от простуды. Меня охватил истерический смех. Я хохотал до слез, выплескивал на кафельный пол лужицы воды. Потом отпустило. Исчез и холодный комок из груди.

Я сварил крепчайший кофе, добавил туда коньяку и пошел на свой пост – следить за Куприными. Сигани я вниз головой со второго этажа – ничего страшного не случилось бы: снега навалило под завязку. Особенно занесло писательский дом – он стоял чуть в низинке. Если что и могло двигаться по этой снежной бездне, так только бульдозер. Снегопад прекращался, но чувствовалось: скоро снова повалит.

Когда за воротами показался купринский внедорожник – я глазам не поверил. Он настойчиво полз вперед, зарывался по стекла в снег, медленно объезжал сугробы и упорно двигался к дороге. Какая нужда гнала писателя из дома в такую погоду? Я боялся подумать, что в машине не только Куприн, но и его жена с ребенком. Может, они все-таки сбегали? Перевел бинокль на их особняк и увидел у ворот Елену. Она пошла в дом. Мне вдруг стало очень легко. Я понял: сегодняшний день – мой.

Голова стала ясной, наступило спокойствие, как тогда, на поляне ночью. Все-таки я переоценивал проницательность писателя. Все те мысли, что я вкладывал ему в голову, были только моим разыгравшимся воображением. Возможно, он до сих пор ни на минуту не заподозрил, что смерть сына случилась из-за него.

Куприн точно уехал на целый день. В такую погоду он не покинул бы дом всего на пару часов. Но медлить не стоило. Что-то неудержимо тянуло меня к финалу.

Я достал из шкафа большую клеенчатую сумку – такие любят рыночные торговцы. Засунул в нее пакет с волчьей головой. В другой пакет, поменьше, я положил тонкие матерчатые перчатки, тряпку, бокорезы, фонарик, молоток, несколько длинных толстых гвоздей и моток широкого скотча. Гвозди мне нужны были, чтобы перелезть через ограду: топтаться возле ворот и подбирать ключи – смысла не имело; купринский забор хоть и выглядел внушительно и непреступно, однако был сделан из слоистого камня, и вбить гвозди в щели труда не составило бы. Скотчем я решил воспользоваться на тот случай, если бы не удалось открыть ключами входную дверь. Я помнил о стеклянной стене в оранжерее: если налепить туда скотч – можно бесшумно разбить ее молотком и через подсобку проникнуть в подвальное помещение. Только бы стекло не оказалось и в самом деле бронированным. Тогда пришлось бы искать другой путь.

Пистолет я положил во внутренний карман новенькой куртки.

Потом сел на стул, закрыл глаза и стал размышлять. Сколько у меня времени? Если все пройдет по задуманному – Куприн вечером обнаружит тела. Приедет полиция. Ночью они вряд ли что-то найдут. До следующего утра у меня будет отсрочка. А может, и больше, если я тщательно скрою следы своего присутствия в писательском доме. Волчью башку, одежду и инструмент потом сразу же нужно спрятать в тайник. По такому снегу на жигуленке их не повезешь выбрасывать. Тайник закидаю стружкой и оболью едкой краской. Полиция обязательно пройдет по домам. Заподозрят кого-то из местных – на это у сыскарей ума теперь хватит. Мне нужна хорошая фора. Хотя бы день, а лучше – два, пока Куприн будет убиваться своим кошмаром. Не беда, если он даже в Москву уедет. Я найду его. И писака поймет, что его персональный ад – это логический финал той страшной цепи событий, которые он запустил сам: возле телестудии, на парковке, когда убивал своими мерзкими словами мою сестру. А потом я вытащу пистолет и застрелюсь.

В мастерской я открыл несколько банок с лаком и морилкой. Распахнул везде двери, чтобы эта химия разошлась по дому и перебила все остальные запахи, которые я принесу из дома Куприных. Посреди мастерской я поставил тумбочку из ореха. Я начал делать ее для нашей гостиной, перед смертью Катеньки. Разбросал инструмент. Картина выглядела так, словно работа в самом разгаре.

Сменную одежду я заранее разложил в прихожей.

Идти к Куприным я намеревался в новеньких кроссовках, купленных загодя. В них и по забору карабкаться легче и прятать потом удобнее, чем сапоги. Не для снега обувка, конечно, но комфортом следовало пожертвовать.

Я надеялся, что продумал все до мелочей.

Как я и ожидал, снова начало мести. При такой вьюге можно было не беспокоиться о следах. И поселковые по домам сидели. Идеальная ситуация. Слишком идеальная, и мне опять подумалось о потусторонних силах. Я не хотел знать, кто помогал мне – бог или дьявол, судьба или просто случай. Но что-то… я клянусь, что не выдумываю… ощутимо витало вокруг меня. Я отчетливо ощущал некое присутствие. Видимо, счеты со мной уже были сведены, и силы эти не считали нужным особо таиться.

Я стоял в прихожей, у входной двери своего дома. Стоило повернуть ручку – и начинался последний отсчет моего времени. Я не боялся умереть. К смерти подготовиться нельзя. Бредни на эту тему: ангелы в небесах, лучшие миры и вечные муки – все от скудости воображения, бессилия и страха. Единственное, что может перевести понятие смерти в разряд пустого звука – это способность не думать о ней вообще. Я ни о чем не думал, у меня не осталось того, о чем бы я мог размышлять и беспокоиться. Мне требовалось закончить свое дело. Я открыл дверь – и снежный вихрь ворвался в прихожую.

Идти по снеговой толще было тяжело. Местами я проваливался по пояс. Из ближних домов меня даже теоретически не могли разглядеть, я и вытянутую руку с трудом видел – так мело и крутило. Кое-как дополз.

Возле боковой стороны купринского забора я оглянулся. Пропаханная мною колея исчезала на глазах. Ледяная каша забивала нос и глаза, в капюшоне и кроссовках был снег, и на мгновение я усомнился: то ли погода помогает мне, то ли наоборот пытается остановить.

За углом я перевел дыхание. Это была подветренная сторона, и задувало чуть меньше. Я прошел до середины забора, достал из сумки гвозди и молоток. Вбил в щель на уровне колен первый гвоздь, повыше – второй, затем третий, четвертый. Я легко дотянулся до верха забора, перекинул сумку и перелез. Спрыгнул в глубокий снег. Посидел немного, огляделся. Засунул один гвоздь в каменную кладку, чтобы потом видеть, где перелезать обратно. Я не боялся, что Куприна заметит меня в окно – дом едва виднелся за снеговой завесой. И, кажется, в окнах не было света. Скорее всего, Елена сидела с сыном где-то в центральных комнатах.

Я добрался до террасы и спрятался за колоннадой. Тщательно отряхнул одежду. По мокрым следам на полу Елена могла обнаружить меня раньше, чем я ее. Поэтому я взял с собой тряпку.

Достав связку ключей, я подошел к двери и осторожно надавил на ручку. Дверь, естественно, не открылась. Глупо было рассчитывать, что хозяйка не запирает ее. Я рассмотрел оба замка: вверху и внизу. Люди обычно закрываются только на верхний замок, если находятся дома. Я выбрал похожий ключ. Он не подошел. Зато второй легко нырнул в скважину. Он воткнулся до середины и застопорился.

Возня с замком заняла минут десять. Было опасение, что дверь внезапно распахнется и я столкнусь нос к носу с Куприной. Пальцы замерзли даже в перчатках, одежду снова запорошило снегом, а проклятый ключ все не хотел залезать. Начинало смеркаться, а я находился еще снаружи.

Я теребил замок и думал о стеклянной двери в оранжерее. Не хотелось мне бить стекло, даже со скотчем не исключался шум. Внезапно ключ вошел до упора. От неожиданности я отпрянул к колонне: мне показалось, что Куприна открыла замок с внутренней стороны. Я подождал пару минут, сделал глубокий вдох, повернул ключ и надавил на ручку. Дверь приоткрылась! Я нырнул внутрь. Прислушался. Стояла тишина. Я осторожно закрыл дверь.

В холле горели бра. Темнела арка слева. А из арки у правой стены шел свет. Именно туда за стаканом воды убежала в прошлый мой визит Елена. Она говорила: там кухня, гостиная и залы. Я боялся запутаться в этих огромных комнатах.

Электрощит находился внизу, в подвальном помещении. Наивная Куприна по-женски и это выболтала. Нужно было спуститься в подвал и отрубить свет. Елена отправилась бы к щитку, а там – оборотень. А потом я расправился бы с ее малолетним сыном.

Но сначала следовало полностью избавиться от снега. Я тщательно вытер о коврик кроссовки, стряхнул одежду. Кусочки снежной кашицы я втер в ворс коврика, достал тряпку и вытер насухо обувь, сумку, протер вокруг пол. Повесил сумку на плечо и тихонько пошел через холл в коридор.

Я дошел почти до конца холла, когда проклятая китайская сумка подвела: у нее оборвалась наплечная ручка, и тяжелая торба с грохотом бухнулась на паркет. Я схватил ее и побежал в подвал. Очень надеялся, что Куприна не услышала шум и не стала с перепугу звонить в полицию.

Спустившись, я огляделся. Вспоминал обстановку. В прошлый раз лампы были включены, а сейчас лишь в стенных нишах с морскими раковинами теплилась подсветка. У меня не было времени искать выключатель, и я достал фонарик.

До комнаты с электрощитом удалось добраться быстро. Там еще располагалась большая газовая печь, ее трубы уходили в стены и пол. Язычки пламени поблескивали в отверстиях дверцы, рядом стоял стул. Я присел, достал из сумки волчью голову, проверил пистолет.

Собравшись с мыслями, я подумал: даже если Елена, услышав шум, уже вызвала полицию – это ничего не меняет. Во-первых, Куприна не знает, что это – я. Во-вторых, у меня достаточно времени закончить дело и спокойно уйти. Метель так занесла дороги, что полиция доберется сюда лишь к ночи. Да и Куприн вряд ли проедет. Если только пешком дойдет от шоссе.

– Все? – шепотом спросил я себя и сам же ответил:

– Все!

Я напялил волчью голову, для проверки потянул под шкурой за тросик – и челюсти громко клацнули. Через стекляшки в глазных отверстиях обзор выходил неважный, и следовало быть внимательней, к тому же с надетой головой совершать укусы – это еще тот фокус. Хотя имелся шанс, что Елена от испуга не станет сопротивляться.

Я открыл электрощиток и вырубил «автоматы». Боялся, что где-нибудь в углу включится аварийный дизель. Но его не было.

Потом я пробрался к лестнице. Поставил там сумку, присел и выключил фонарик. Ждал Елену.

Минут через пять забеспокоился. Куприной давно следовало появиться. Я стащил волчью башку. Прислушался. Наверху было тихо. Но что-то пошло не так, я чувствовал это. Внезапно я ощутил себя в подвале как в ловушке.

Я связал порванную ручку сумки, накинул ее на плечо, взял в левую руку башку, в правую – фонарик и медленно двинулся по лестнице. Добрался до верха, потушил фонарик и на ощупь стал красться по коридору. Хорошо помнил, что где-то там стояла тумбочка. Едва я подумал об этом, как тут же наткнулся на нее. Провел рукой, и что-то с шелестом слетело на пол. По-моему, там лежал гербарий.

В конце коридора я остановился. Мне послышался тихий крик. Через минуту слева из арки показался маленький огонек. До коридора свет не доставал, и я не стал отступать, а только присел.