Ошибка императора. Война

Большой, весьма вместительный крытый дилижанс, запряжённый двумя лошадьми, ещё месяц назад расфранчённый и нарядный в Петербурге, теперь, при подъезде к Крыму, имел, прямо скажем, далеко не столичный вид.

В вязкой грязи, толкаясь по рытвинам, объезжая огромные ямы на дорогах и проваливаясь в мелкие, спускаясь с гор и поднимаясь на них, забрызганный грязью, с помятыми порожками и вмятиной в двери, ближе к вечеру дилижанс наконец-то подкатил к Крымскому перешейку, к его воротам – Перекопу[104 - Город на Крымском перешейке, соединяющем Крым с материком.].

Внутри дилижанса находились четверо пассажиров: три женщины, две пожилые и одна совсем молоденькая, да пожилой, а, судя по одутловатому и дряблому в морщинах лицу, можно сказать, и старый мужчина. Старик не отказывал себе в удовольствии во время частых остановок в пути опрокидывать по паре стопок водки, покупая её у отставных солдат, во множестве стоящих подле сёл. Вот и сейчас, прикрыв глаза, он дремал.

Женщины вели неспешный разговор, и одна из них, баронесса, с тонкими губами и аристократической внешностью обиженным тоном сетовала на несправедливость:

– Вы, Серафима Георгиевна, можете представить себе, чтобы раненого, пусть и легко, офицера, моего сына, отправили обозным офицером с казаками сопровождать груз в Крым? Здесь, в Севастополе, и ранило его, в Симферополе теперь лежит. Поди, своих-то сыновей поберегли чиновники столичные. Где, я вас спрашиваю, справедливость? Он в прошлом году на Балтике на Аландских остовах сражался, едва выжил… Что, других, здоровых, не было?

Вторая дама в спальном чепце с раскрытой книгой на коленях, держа в руке лорнет, соглашаясь с соседкой, приговаривала:

– Как я вас понимаю, матушка. У меня самой та же история. Где справедливость? Я тоже хочу спросить.

Барышня в разговор старших не вступала, она лишь участливо кивала головой.

Неожиданно мужчина открыл глаза. Сбрасывая сонное состояние, он слегка повёл плечами и, откровенно зевнув, заговорил:

– Да-с, много у нас неправильностей, спорить не буду. Однако ж позвольте, баронесса, не согласиться с вашим недовольством, – лениво произнёс он. – Оба великих князя, как писали газеты, побывали в Севастополе как раз во время одного из сражений и, заметьте, не побоялись! А возьмём, к примеру, хорошо известного вам князя Максутова… Его сыновья сражались на Дальнем Востоке, и один из них погиб, защищая Петропавловск. А сколько генералов и адмиралов знатных погибло… Да и мой отрок тоже в Севастополе и тоже серьёзно ранен. Вот с внучкой Лизонькой едем забирать его домой на излечение, о чём письмо от военного министра господина Долгорукова имею. Но и соглашусь с вами в чём-то… Не всё в этом мире справедливо, сударыни. Не всё… Да, видимо, без того и нельзя, коль так Создатель решил, когда лепил человеков и мир этот грешный. И не один государь не исправит сие, раз на то есть воля Господня.

– А разве Бог не учит нас, грешных, быть справедливыми к людям? Разве «Возлюби ближнего, как себя самого» не есть истинная справедливость? – смущённо произнесла девушка.

– А её и в самом деле нет… – захлопнув книгу, пробурчала Серафима Георгиевна.

– Тогда кто же виноват в её отсутствии? – тихо добавила Елизавета.

Дед с некоторым удивлением посмотрел на зардевшуюся от волнения внучку и вступил в разговор:

– А люди и повинны, душенька. А что такое справедливость, позвольте поинтересоваться у вас, сударыни. Каждый ведь её по-своему трактует.

– Ну вы, батюшка Пётр Иванович, как с алтаря глаголете али как священник в храме… Поди, и ответ знаете. Недаром, как сами сказывали, столько лет чиновником прослужили, – перекрестившись, произнесла Серафима Георгиевна.

– Справедливость есть соблюдение законов, – приосанившись, многозначительно произнёс Пётр Иванович (а это был Шорохов. Помните отставного действительного тайного советника из третьей главы?), – написанные людьми с определёнными моральными качествами и собственным уразумением.

– Во-во, собственным… – желчно пробурчала баронесса. Её тонкие губки обиженно вытянулись в тонкую ниточку. – А коль дурак аль пьяница? А поди, нашёптывает государю законы никудышные. Вот и допустили безобразия. Кому не лень Россию терзают. Сама видела у Кронштадта уйму кораблей вражеских. В газетах читала о Камчатке, там тож едва отбились от аспидов. Молчу ужо про Крым и Севастополь, бомбардирование там идет ужасное. Спрашивается, кому мы, русские, мешаем? Где же она, эта ваша справедливость?

– А про Кавказ, сударыня, забыли? Какой год воюем. И про Карс какой-то все газеты талдычат, – вставила Серафима Георгиевна. – Нету этой справедливости, нету…

Пётр Иванович развёл в стороны руки и с пафосом произнёс:

– Россия-матушка большая, все хотят отрезать от неё лакомый кусок, а саму на колени поставить… Вот и воюем…. Рога-то всё равно пообломаем басурманам. Двенадцатый год, поди, забыли союзники. Придёт время – напомним.

Затем он сделал паузу и уже с горечью продолжил:

– Вот справедливость –другое дело. Тут вы, сударыни, в точку прямо попали. Разве власть имущая может закон сотворить совсем для всех удобный?..

– А главное – заставить всех блюсти его… – язвительно произнесла баронесса. – Война кругом, государь наш не спит ночами, весь в трудах праведных, а чиновники воруют, лепятся в тёплых местах при должностях, а маво сына… – баронесса всхлипнула. – Ужо и не знаю, жив ли…

– Ну, полно вам, полно! И воруют не все, и сын ваш, надеюсь, поправится. А вот вернусь я к сказанному…

Дилижанс резко накренился, одно из колес угодило в яму. Послышался заспанный возглас возницы «Куды прёте?» и хлёсткий звук удара кнута.

– …Законы, их же не только, как вы, сударыня, говорите, пьяницы и дураки пишут, а и сам государь с приближёнными. Я сам бывал в тех положениях, знаю. И смею вас заверить, сударыни, император истинно хочет порядка в государстве, это точно. Беда в том, знает ли он обо всех несправедливостях? Поди, не всё ему говорят, кому ж охота подставляться под гнев государя? Вот и врут-с шельмы.

– Привыкли, поди, врать-то. Сие наш обычай – закон под себя ломать, – с той же язвительностью пробурчала баронесса.

Своё слово вставила и Серафима Георгиевна:

– А чего не врать, коль закон, что дышло, куда повернёшь, то и вышло…

– А вот не все, совсем не все у нас шельмы, а иначе как же государство существует, позвольте вас спросить, дамы! Чиновники, они ведь разные… Многих ещё Радищев наставлял при Екатерине Второй. Он писал: «Не дерзай исполнять обычая в нарушении закона. Закон, каков ни худ, есть ниточка, что общество держит. И если бы сам государь велел тебе нарушить закон, не повинуйся ему, ибо делает себе и обществу во вред. Не бойся ни осмеяния, ни мучения, ни болезни, ни заточения, ни самой смерти и пребудь в оном непоколебим. Ибо сегодня нарушишь закон ради закона, завтра нарушение будет казаться самою добродетелью; и так порок воцарится в сердце твоём и исказит черты непорочности в душе и на лице твоём».

– Во-во… «не повинуйся государю…» – кому понравится?! За что касатик и отсидел в ссылке, – уверенная в том, что все врут и воруют, заявила баронесса.

Шорохов замолк, но по тому, каким был его взгляд – хмурым и серьёзным, было видно, что старый советник разговор не закончил. И точно…

– Что поделаешь?! Мы света не переменим, людей через колено не переломим, а потому должны его брать, как он есть, только не идти вслепую, а ясно видеть, что в нем наше, что чужое.

– Да вы вольнодумец, сударь, – не то с уважением, не то с настороженностью произнесла баронесса, пугливо посмотрев по сторонам. А затем добавила: – Елизавета, детка, вы за дедом-то пригляд имейте, не ровен час…

– Никого он не боится, он даже взяток не брал, когда давали. Он такой!.. – с гордостью произнесла девушка.

– А коль тьма и жизнь становится тяжкой, поневоле в темноте покусишься на чужое… – перекрестившись, совсем тихо произнесла Серафима Георгиевна, до которой с опозданием дошёл смысл спора.

– Однако ж, господа, союзники, чай, не туземцы какие-то, не из тьмы пришли к нам, всё видят. А покусились на наши земли в силу характера сваго подлого и завистливого, – парировала баронесса.

Пожав плечами, старый советник и Серафима Георгиевна не ответили, промолчали.

В это время дилижанс, зажатый на дороге с обеих сторон рядами телег и арбами, везущими в Симферополь и Севастополь провиант, и потоком телег навстречу с больными и ранеными солдатами, матросами в чёрных пальто, волонтёрами из греков и ополченцами с бородами, остановился. Под злобные окрики возницы дилижанс с трудом съехал на одну из улиц Перекопа и легко побежал в направлении гостиницы, известной кучеру.

Дилижанс вскоре остановился. Щелчок открывшейся двери – и голос усталого возницы прервал разговор пассажиров:

– Перекоп, господа. Здесь заночуем, с вашего позволения. Хозяин гостиницы – грек, мой знакомый. Вкусно накормит ужином, возьмёт недорого.

На последнем слове голос мужика дрогнул, и он плутовато ухмыльнулся.

Пётр Иванович, услышав про ужин, резво подскочил и первым вылез наружу. За ним осторожно, кряхтя, подались обе пожилые дамы. Задумавшись, барышня продолжала сидеть.

– Лизонька, внученька, приехали, – протягивая девушке руку, ласково произнёс Пётр Иванович. – Сейчас поужинаем, отдохнём, а завтра – в путь. Скоро мы увидим твоего отца, до Севастополя немного осталось.

Девушка обречённо вздохнула, подала деду руку, другой придержала платье и молча вышла.

Перед приезжими стоял неказистый двухэтажный дом с облупленными оконными рамами, с обвалившейся на стенах штукатуркой и грязным крыльцом, перед которым в свете заходящего солнца поблескивала лужа.

– Война, барин, – видя недоумение пассажиров, больше обращаясь к пожилому господину, виновато произнёс возница. – Откуда тута приличествующий догляд? И, обойдя лужу, запрыгнул на широкое крыльцо сбоку.

Дверь в гостиницу оказалась закрытой. Мужик стал стучать и с каждым ударом всё сильнее и сильнее. Когда после усилий возницы дверь наконец открылась, оттуда, как ни в чём не бывало, выпорхнул содержатель этого заведения. И он оказался действительно греком. При виде клиентов, привезённых знакомым кучером, а следовательно, богатых, хозяин заулыбался во весь рот, обнажая редкие зубы. Видимо, для солидности, прижав обе руки к груди, грек залопотал по-гречески. Затем, дико коверкая слова, перешёл, как он считал, на русский.

– Дарагие! Я есть рад, что ви есть мой кости.